Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 22

Отважно билось московское воинство, но потеснили вятичи дружину великого князя, а самого Юрия Патрикеевича, сполна испившего стылой водицы, забрали в полон.

Не существует на Руси клятвы крепче, чем целование креста. А ежели и ее посмел преступить, так будешь предан анафеме во веки вечные, и гореть тогда нечестивцу в адском пламени. Князь Юрий Дмитриевич не целовал креста в том, что не будет помогать сыновьям, а стало быть, не подвержен Божьему суду. Если и найдется на него судья, то это будет великий московский князь.

Василий Васильевич давно вышел из отроческой поры. Не юноша он теперь, а благочестивый государь! Да разве пристало великому князю спускать обиды, поэтому и ждал Юрий Дмитриевич подхода к Галичу московских полков.

Неделя понадобилась Василию Васильевичу, чтобы собрать новое войско и выйти в сторону Галича.

Затаился своевольный град: не слышно звона колоколов, не встречают князя бояре хлебом-солью. Ворота закрыты, мост поднят.

Воротился из дозора Прошка Пришелец. Конь под ним гарцует, подставляя солнечным лучам вышитые золотом чепраки. И яркие блики играют на нарядных доспехах верного рынды.

– В посадах мы поспрашивали, сказывали, что город пуст. Бежал Юрий Дмитриевич на Белоозеро. Не достать теперь его, Василий Васильевич.

– Не достать, говоришь? – проскрипел зубами Василий. – Предать град огню!

– Князь, может, с миром уйдем? – посмел возразить Прошка. – Город не виновен. Юрий Дмитриевич нам нужен, а не детинец. И стены его еще нам послужат. Не басурманы же мы.

– Уйти – и чтобы мне в спину чернь рожи строила? Нет! Сжечь город! Это вотчина князя Юрия Дмитриевича! Делай, как сказано! – прикрикнул на Прошку разгневанный князь.

Залили дружинники кипящей смолы в сосуды, насыпали пороха и забросали ими детинец и посады.

Деревянные избы вспыхнули почти разом в нескольких местах. Не прошло и часа, как соединились они в одно огненное кольцо. Пламя быстро охватило деревянные стены, перекинулось на кремль. Клубы дыма закрыли небо, и ядовитый чад душил вокруг все живое.

Если и защемило сердце Василия Васильевича, то ненадолго – не московские хоромины горят, а полыхает вражий посад! Великий князь Московский смотрел, как гибнет некогда сильный город. И был горд. Враг не повержен, но он трусливо покинул свой город, оставив его победителю.

Изготовилась дружина, опустив копья, чтобы по первому трубному звуку ворваться в город и колоть, рубить, резать. Махнул рукой великий князь. Нет, не будет последнего удара – пускай распрямится город Галич.

В Галиче уцелела только церквушка Троицкая. Помогли, видно, молитвы прихожан. Не сгорел Божий дом. Повсюду уголья чадят, а этот стоит на прокопченных бревнах, только кроваво проступила на них смола, и крест на маковке почернел, дымом порченный.

Сгинул в пламени и княжеский дворец, откуда совсем недавно наблюдал Юрий Дмитриевич за первым севом. Потоптался Юрий Дмитриевич на пепелище и к церкви пошел. Вроде бы в вотчину вернулся, а дома-то и нет! Напакостил великий князь и ушел, а теперь строить сызнова придется до студеных дней.

Поседел князь в одночасье, седые нити выступили на висках и в густой бороде.

Юрия узнали, народ у паперти расступился, пропустили князя в Божий храм. В беде все едины: что князь, что чернь.

Юрий Дмитриевич прошел в церковь, остановился у распятия и долго, стоя на коленях, молился. Он чувствовал на себе жалостливые взгляды горожан, которые впервые видели его голову непокрытой. Прежние обиды забылись, а ведь и крут бывал князь – не терпел слова, сказанного поперек, мог плетьми наказать, в яму посадить. И только один Бог был ему судьей.

Юрий Дмитриевич ушел, облегчив грешную душу молитвами, а толпа за ним так же молчаливо сомкнулась. Но знал князь – сейчас народ все ему простил, и в горе он вместе с ним. Им вместе все начинать заново.

Юрий Дмитриевич не умел долго предаваться горю и на следующий день повелел рубить лес для города и стен. Тоска уходила вместе с работой. Дома поднимались быстро: всюду стучали топоры, визжали пилы.

Мужики, утерев потные лбы, вздыхали:

– Эх, сейчас бы бочку хорошего вина! Тогда и работа спорилась бы пуще прежнего! Да в колокола ударить – то было бы веселье.

Соборные колокола треснули от жара, и только единственный на Троицкой звоннице остался цел. Пламя лишь слегка расплавило его крутые бока, но звон его от этого не сделался глуше, по-прежнему был мелодичен и ласков. Однако колокол берегли до особого случая, то была надежда Галича – вот если и он треснет, тогда не возродиться никогда городу.

Колокола были особой гордостью Юрия Дмитриевича: лучшие мастера Руси их отливали. Не жалел князь на благое дело серебра и щедро отвешивал драгоценный металл мастеровым. И то-то они потом радовали его своим перезвоном! Однако пожар разорил князя Юрия, и единственное, что оставалось ему сделать, – просить сыновей о помощи. Не отступись, родная кровь, помоги серебром и медью. Помоги сотворить чудо, чтобы, как прежде, зазвучал над Галичем колокольный глас.

Галич возродился.

Не впервой на Руси строить заново спаленный город. И месяца не проходит, глядишь, новые избы опять вдоль улицы выстроились, церквушка на пригорке устроилась, и даже корчма притулилась там, где народу удобнее собираться. Трудно поверить, что еще вчера здесь торчали развороченные огнем обугленные бревна. А сейчас что и напоминает о пожаре, так это редкие пепелища, и долго еще на них не будут расти луговые цветы.

Скоро были отлиты и колокола, и мужики охотно, задрав бороды в поднебесье, слушали их дивные песни.

Юрий Дмитриевич был не из тех князей, которые забывают обиды, хоть и не признавали его московские бояре, но силу он свою знал. Могущество, оно в единстве, сыновья-то с ним. И весной, закончив строительство города, Юрий Дмитриевич послал гонцов к сыновьям, просил постоять за отцовскую обиду. Отправил Юрий гонца и к своевольным вятичам, которые завсегда были горазды досадить московскому великому князю.

Собрав большую силу, Юрий Дмитриевич повел рать на Москву.

Полки галицкого князя стали лагерем у горы Святого Николы. Вот уже пятый десяток лет пошел, как облюбовал старик эту неприметную и заросшую лесом вершину для своего жилища. Так и прозвали ее с тех пор – гора Святого Николы. Редко кому удавалось увидеть старика, ибо выходил он из своей землянки ночью, а разговаривал с гостями через узенькую щель в двери.

Не было дня, чтобы не наведывался к затворнику кто-нибудь из мирян, поговорит со старцем и краюху хлеба под порог положит. Тем он и жил.

Знающие люди говорили, что зимой и летом носил святой старец одну и ту же рясу, во многих местах прохудившуюся, но менять ее не желал и теплой одежды ни у кого не принимал.

– В этой рясе я иночество принял, – говорил старик, – в ней и помирать буду!

Ходил старец всегда без шапки, волос никогда не стриг, и они длинными седыми космами свисали по плечам.

Юрий Дмитриевич спешился у подножия горы и в сопровождении сыновей – Васьки Косого и Дмитрия Шемяки – пошел к землянке. Шапку князь с себя стянул и предстал перед святым с непокрытой головой.

– Отец Никола, – окликнул негромко старика князь. – Жив ли ты? Отзовись!

Некоторое время в землянке было тихо, а потом послышалось легкое покашливание.

– Кто ты, добрый человек? С чем пожаловал? – тихо спросил старик.

– Я великий князь Галицкий, Юрий Дмитриевич, – не сумел унять гордыню князь. И сразу понял свою ошибку. Не было для святого разницы, кто перед ним: князь великий или бродячий монах. Все рабы Божьи, и все проистекает от Его повеления.

– Слушаю тебя, князь.

И почувствовал Юрий Дмитриевич, что, быть может, величие не в княжеском звании да родовитости, а вот в этой святости, неприхотливости, простоте существования. А сам старик так возвысился над ним, ушел далеко, что никогда не догнать его ни в земной, ни в загробной жизни.

– Правду ли говорит про тебя народ, что ты княжеского рода и имя свое мирское скрываешь?