Записки наемника - Гончаров Виктор Алексеевич - Страница 90

…– Итак, его взяли. Он сейчас в отделении? – спросил я, когда узнал, что Палач схвачен.

– Да. Едем туда? – как-то неуверенно предложил мне Федор.

– Что он говорит? – спросил я.

– Ничего. Молчит, – ответил Федор.

– Личность не установлена?

– Пока нет. Дети рассказали, что он спас их, вытащил из рук бандитов.

– А может, он просто хотел… – начал было я. Но осекся. Что-то мне подсказывало молчать.

– Я понял, что ты хотел предположить, – сказал Федор, – это глупо.

– Мне ехать с тобой? – спросил я, уверенный, что он скажет «да».

– Нет, – сказал Федор. – Я съезжу один.

И я понял, что, возможно, Беркутов разговаривал с Федором, и тот с ним заодно. Мне во что бы то ни стало необходимо повидаться с Палачом. Но когда я приехал туда, в камере уже никого не было.

– Федор, почему ты его выпустил? – спросил я Чегодаева.

– Он должен был погибнуть.

– Не крути. Ты мне когда-нибудь расскажешь, как погиб Беркутов?

…Я так и не дождался рассказа о гибели Беркутова. Уже в десять часов произошли события, круто поменявшие размеренное течение жизни, вызванное осадой города.

Это случилось в последние дни после принятия ООН резолюции, осуждающей сербов. Вскоре американские самолеты нанесли ракетный удар по сербским позициям. Боснийцы решили полностью очистить от сербов горы, прилегающие к городу, и освободить дороги. При известии, что хорваты выдвинулись к внешним границам анклава, мы едва не отступили сами. У боснийцев вдруг появилась артиллерия, и они попытались обстрелять позиции сербов. Стрелять хорошо боснийцы не умеют, идет большой разнос снарядов, но скоро они научатся, пристреляются, и нам здесь делать будет нечего. Началась неразбериха, паника и среди мирного населения. Мы стараемся без крайней необходимости не попадаться им на глаза. Всякого человека в военной форме и с оружием они проклинают страшными клятвами. Нет ничего сильнее сербских проклятий. Мы с Чегодаевым попросили у одной старухи, которая вовсе и не намеревается уходить, ракии. Ее сливовый сад ломило от слив. Гроздья этого фрукта покрылись пушком плесени прямо на ветках. Старуха услыхала, что мы говорим по-русски, вынесла ракию. А потом, когда мы выпили по стакану и поблагодарили, что-то невнятное пробормотала.

– Ты знаешь, что она пожелала нам? – сказал Федор, у которого со слухом и лингвистическими способностями значительно лучше, чем у меня.

– Что?

– Чтобы эта ракия вышла из нас кровью!

…Население уходит. Однако боснийцы, вознамерившись навсегда потушить желание сербов иметь здесь самостоятельное государственное образование, проникают в глубь подконтрольной сербам территории и нападают на женщин и стариков. Они, словно хищники, небольшими группами повсюду разыскивают сербов и пытаются загнать их выше в горы. Возле каждого дома охрану не поставишь.

Андрия Зеренкович, наш командир, не знает, что делать. Раньше он привык получать указания от своего командования, как и деньги, которые он раздавал нам. Теперь мы попросту вооруженные бродяги, которые призваны убивать всех боснийцев, где бы мы их не видели. Охота на бандитские группы боснийцев безуспешная. Сегодня они здесь, завтра – там. За ними можно угнаться разве что на вертолете. В бой они предпочитают не ввязываться, поскольку мы сразу вызываем подкрепление.

Мы по-прежнему живем на постоялом дворе, но часть сербов снялась с позиций, и мы можем в любую ночь пасть жертвой собственной неосмотрительности. Теперь мы должны еще нести и ночной дозор. Если ты нечто делаешь с девушкой, то это скрашивает серые ночные часы.

Светлана словно приклеилась ко мне и чувствует меня частью себя. Она приходит в ужас, когда я иногда говорю, что ей пора отсюда уезжать, уходить, поскольку мы ежедневно подвергаемся смертельному риску. Кажется, благодаря этому риску она и испытывает острые ощущения, которые никогда не имела от мужчин в цивильной жизни. Она преобразилась даже внешне, похорошела, сдружилась с девушками, которым тоже, как и нам, пока некуда уходить.

Наконец, Андрия Зеренкович получает приказ не пропускать бронетехнику противника по дороге через мост, а при случае разрушить мост вообще. Нам дают два стареньких РПГ, два ящика гранат к ним и рацию, по которой мы должны корректировать огонь миномета с прежних сербских позиций. Правда, миномет спрятан в лесу, поскольку, согласно решению ООН, тяжелое вооружение должно быть отведено от города.

…Я лежу за сосной на склоне горы, над дорогой, ведущей к мосту, и смотрю, как светает. Я всегда любил это время, но сейчас недолюбливаю. В это Время мы обычно занимаемся со Светланой тем, чем занимаются зрелые мужчина и женщина. И теперь мне неприятно следить за рассветом, чувствовать, будто и внутри у меня все наполняется серой мглой, словно и я участвовал в медленном редении тьмы, которая предшествует солнечному восходу, когда предметы становятся черными, а пространство между ними – светлым. Сквозь легкий туман, который ползет с реки, я вижу внизу каменную арку моста, легко и возвышенно перекинувшегося через провал, и броневики, обложенные мешками с песком.

Я вижу часового, голова которого в стальном шлеме изредка высовывается из-за мешков. Часового можно подловить и всадить ему в шею пулю, но тогда нарушится весь наш план.

Я смотрю на часы и думаю: интересно, скоро ли поползут? Если сразу бить по часовым, то нас разнесут в щепки и кусочки из крупнокалиберного пулемета. А вдруг боснийцы не решатся наступать по мосту и пойдут в другом направлении? Зеренкович сказал, что это возможно. Если же боснийцы двинут танки по этой дороге, а их люди полезут широким фронтом через реку, то мы просто-напросто побежим. Правда, минное поле на берегу никто не снимал, значит, такой вариант маловероятен.

Что толку тревожиться?

Я увидел, как два боснийца в бронежилетах и касках, с автоматами за спиной вышли из-за поворота дороги и направились к мосту. Вот они идут по мосту медленным, тяжелым шагом. Осмелели. Чувствуют, что так называемое мировое сообщество осуждает сербов за этнические чистки и поэтому ведут себя нагло. Крови они пустили не меньше, чем сербы. А может, еще и больше. Посреди моста они остановились и посмотрели на разрушенные перила. Один сплюнул в реку. Солдаты скрылись за мешками с песком. Оттуда вьется дым от сигарет.

Неожиданно я услыхал гулкое буханье и глухие разрывы артиллерийских снарядов. Неужели боснийская бронетехника пошла другим путем? Тогда можно и поохотиться. Я откладываю тяжелый гранатомет в сторону и беру в руки снайперскую винтовку, мокрую от росы. Часовые вышли из-за мешков и прислушиваются. Ствол крупнокалиберного пулемета зашевелился и начал хищно рыскать по горам.

Туман совсем рассеялся, и я отлично могу разглядывать человека, стоящего посреди дороги. Он поднял голову вверх и прислушивается к звукам взрывов.

Позади я слышу шорох. Андрия Зеренкович пробирается ко мне.

– Сейчас и ударим, – говорит Зеренкович. – Очень удобный момент. Бей вон по тому человеку из гранатомета, перезаряжай и сразу стреляй по крупнокалиберному пулемету. Мы начнем первыми…

Я прицеливаюсь гранатометом в стоящего на мосту противника и жду выстрела с позиции Зеренковича. Я никогда еще не стрелял в человека из гранатомета. Что станет с одетым в бронежилет человеком, когда по нему влупить из гранатомета?

Громоподобный выстрел потрясает окрестности. Это РПГ Зеренковича. Человек на мосту пригнулся и растерянно осматривается. Я хладнокровно нажимаю на спусковой крючок гранатомета. Оглушительный выстрел… Граната с шипением уходит к мосту. Огонек ее попадает прямо в цель. Взрыв! На месте человека остаются бесформенные куски. Быстро перезаряжаю гранатомет и прицеливаюсь поверх мешков с песков в броневик, откуда после выстрела Зеренковича идет дым. Выстрел! Слепящее пятнышко гранаты уходит к цели, раздается еще один взрыв. И тут неожиданно из города бьет орудие. Снаряд ударяет левее меня и в клочья разносит дерево. Осколки крошат ветки. Снова выстрел, и теперь снаряд разрывается уже ближе, и я тщетно пытаюсь спрятаться у корней сосны. Взрыв! Меня отшвыривает вместе с корнями, на которых повисают куски дерна.