Записки наемника - Гончаров Виктор Алексеевич - Страница 14

У сержанта странная фамилия – Сичкарь. Он – молдаванин. Каждое слово, произнесенное им, напоминает об этом.

В процессе «короткой встряски» перед строевыми занятиями в поле мы буквально обливаемся потом. В течение двух часов повторяем непрерывно «ежедневную зарядку» с некоторыми нововведениями Сичкаря. От падения во время двадцати прыжков на корточках меня спасает только то обстоятельство, что я в задних рядах. Это позволяет делать прыжки кое-как, не с полной отдачей. Наконец, «встряска» заканчивается, и я с надеждой думаю о том, как подставлю голову под тугую струю воды из-под крана… Но что это? Боже мой, чего еще хочет от нас этот молдавашка? Он показывает в противоположную сторону… Мы бежим.

Внутренний голос подсказывает мне, что круговой маршрут, по которому мы бежим, должен иметь столько же спусков, сколько подъемов. Я с жадностью глотаю воздух пересохшим ртом… Не могу считать, чтобы бежать в ногу с остальными. Если мне и удается вдохнуть воздух, набухший язык не в состоянии шевельнуться, чтобы произнести хоть одно слово. Ноги шлепают по раскаленному асфальту дороги, как автоматы… Нас неотступно преследует дьявольский голос Сичкаря, требующий, чтобы мы бежали еще быстрее.

В начале одного из спусков Сичкарь приказывает прекратить бег и перейти на быстрый шаг. В конце спуска, как только начинается подъем, – снова бегом. Сичкарь придумал новый порядок: бежать километр, идти быстрым шагом минуту, и всегда бегом на подъеме. Когда же этот сумасшедший намерен остановиться? Четвертый спуск. Может быть, он остановится здесь? Я не могу бежать в ногу с остальными. Это только в школе я мог быть сильнее всех. Здесь – нет. Впереди новый склон. Мы идем шагом. Слава Богу! Я больше не выдержу… Спазмы в животе – и завтрак на обочине дороги…

– Из строя не выходить! Не останавливаться! – слышу я приказ Сичкаря.

Я готов убить его. Мы снова бежим. Ноздри у меня, кажется, сейчас загорятся. Сквозь слезы почти ничего не вижу. Должен же он когда-нибудь остановиться! Его голос доносится до моего сознания откуда-то издалека, с расстояния нескольких километров. Кто-то наступает мне на каблуки, я с трудом удерживаюсь на ногах. Подъем настолько крутой, что дорога, кажется, идет прямо наверх. До конца остается всего несколько шагов… У следующего барака я должен остановиться, больше нет никаких сил. Я остановлюсь – иначе… Еще немного вперед… Ну вот, теперь и все… Шесть спусков, шесть подъемов – десять км.

Я дрожу и едва перевожу дыхание. Одна нога подергивается… Сичкарь что-то говорит. Муть перед глазами немного проясняется. Не могу поверить тому, что вижу собственными глазами: Сичкарь даже не дышит тяжело! Он, в сущности, почти не вспотел. Улавливаю его последние слова: «…и не нажирайтесь за завтраком. Все, кто закончили этот бег, примут участие в физическом испытании в тринадцать тридцать. Кто выдержит и это испытание, начнет заниматься парашютными прыжками со следующего понедельника». Что такое? Теперь только я замечаю, что от первоначального состава группы осталась какая-нибудь треть.

Поскольку нас проверяют индивидуально, между отдельными видами испытаний остается время передохнуть. Я проделываю упражнения, но прыжки на корточках забирают остатки сил. Опасаюсь, что бега на десять километров не выдержу.

Недаром я опасался! После очередного спуска и подъема в ногах нет почти никакой координации. Кислород и кровь почти не достигают мышц и суставов. Пройдено почти три подъема и три спуска. Впереди еще один подъем. Если бы только удалось преодолеть его… Я как бы плыву… Единственное, что я ощущаю, невероятный шум в ушах. А что это за черная масса впереди меня? Я протягиваю руки по направлению к ней. Боль. Боль в ладонях, в запястьях рук, в голове. Оглядываюсь. На дороге царит странная тишина. Мои ноги предали меня: я проваливаюсь. Испытание не выдержано.

Двойная норма! Я чувствую себя так, будто бежал всю свою жизнь и не научился бегать. Теперь я бегу вверх по деревянной лестнице на вышку высотой в девять этажей. Ремни парашютного снаряжения стягивают ноги и давят на плечи, а спереди бьет по коленкам макет резервного парашюта. Я молю Бога, чтобы находящиеся впереди меня четыре человека взбирались помедленней по лестнице… добравшись до верхней площадки, парень, который бежит первым, входит в ящик, изображающий фюзеляж самолета. Я жду на ступеньках. В каждой руке у меня – конец стропы. Обычно от задних ремней стропы идут к куполу парашюта, а здесь они кончаются пружинными карабинами. Поднимаюсь еще на две ступени и теперь вижу большой ящик – фюзеляж с двумя дверями, ведущими к маленьким ступенькам на высоте десяти метров от земли. Один из бежавших впереди меня исчезает в проеме двери, другой движется по направлению к противоположной двери.

Я наверху. Я в ящике. Смотрю на спину идущего впереди. Инструктор наклоняется и подтягивает к себе две стропы со стальными кольцами на концах. Сейчас мне не видно, но я знаю, что другие концы строп прикреплены к ролику на ходовом тросе. Инструктор цепляет кольца за карабины, которые держит в вытянутых руках находящийся впереди меня человек.

– Подходи к двери! – командует инструктор. Человек приближается к двери – и сразу же слышится окрик инструктора:

– Номер по списку?

После секундного колебания человек отвечает:

– Номер по списку шестой, товарищ сержант.

– Прыгай!

Человек в проеме дергается вперед, но в последний момент хватается за дверь и останавливается. Он не прыгнул.

– Номер шестой, отойди от двери! Номер шесть, ты хочешь быть парашютистом?

Кивок головой.

– Это возможно только в том случае, если ты прыгнешь, номер шесть, – продолжает инструктор теперь уже спокойным тоном, не отводя глаз от стоящего перед ним человека в снаряжении.

– Не бойся, что ты ушибешься, номер шесть. Возможность того, что ты ударишься о землю, исключена. Оборудование имеет многократный запас прочности. Ты будешь прыгать? Хорошо. Подходи к двери. Прыгай!

Рывок вперед и… снова остановка. Человек шепчет:

– Я не могу… Не могу… Толкните меня… Инструктор схватывает стропы и отталкивает человека от двери. Подойдя к нему, кричит:

– Десантура! Черт бы тебя побрал! Сухопутная курица, да ты и выглядишь, как курица, и пахнешь как курица! Ты навсегда останешься курицей! Пошел вон отсюда, пока вонь твоя куриная не провоняла нашу вышку. Сними с себя снаряжение. Оно предназначено для мужчин, а не для маменькиных сынков, вроде тебя. Вон отсюда!

Человек плачет. Каждое слово инструктора для него – удар хлыстом.

Инструктор поворачивается ко мне:

– Ты собираешься прыгать?

– Так точно, товарищ сержант.

После такой сцены я, кажется, прыгнул бы безо всяких строп прямо в горящий мазут…

Инструктор цепляет кольца за карабины и выдергивает стропы из моих рук.

– Подходи к двери!

Я медленно подхожу к двери и встаю так, чтобы носок правого ботинка высовывался со ступеньки наружу. Ладони прижимаю к стенке ящика-фюзеляжа. Ноги слегка согнуты в коленях, левая – готова к толчку. Смотрю вниз. Вижу сидящего на ящике оценщика. В руках у него открытый журнал. Он будет ставить баллы за мой прыжок. Слева от него кто-то выполняет очередные прыжки на корточках.

– Номер по списку?

– Номер по списку двенадцатый, товарищ сержант! – кричу я как можно громче.

– Прыгай!

Отталкиваюсь обеими ногами и лечу вниз… Ноги вместе… Двадцать один… Локти прижаты к бокам, руки на запасном парашюте, коленки сжаты… Двадцать два… Смотрю на носки своих ботинок и одновременно вижу оценщика. «Боже, неужели я падаю на него?!» Двадцать три. Подбородок упирается в грудь, запасной парашют шлепает по губам, стропы врезаются в тело. Я, кажется, лечу вверх, нет, сейчас опять вниз. Земля как бы скользит подо мной, а я на чем-то несусь над ней. Поднимаю руки и захватываю стропы. А «двадцать четыре» я сказал или нет? Снова смотрю вниз. Земля становится пятном, скорость падения увеличивается. Вовремя вспоминаю, что надо потянуть стропы и поднять ноги. Проношусь мимо насыпи из красноватой земли. Стропы ударяются о резиновый стопор, и меня отбрасывает назад, на насыпь. Чьи-то руки схватывают меня, останавливают и снимают карабины с колец на стропах.