Мистики и маги Тибета - Давид-Ниэль Александра - Страница 15

Крестьян в окрестных деревнях очень беспокоила видимость предоставляемой Махакале свободы. Они рано запирали двери своих жилищ, и матери умоляли детей возвращаться домой до захода солнца.

Более мелкая бесовская братия блуждала по окрестностям, подстерегая удобный случай устроить кому-нибудь злую каверзу. Ламы заманивали их заклинаниями и загоняли в очень красивую клетку, сделанную из дощечек и цветных ниток. Эту изящную темницу затем торжественно выносили за монастырские стены и низвергали вместе с заключенными в ней узниками в пылающий костер. Но на счастье колдунов бесы, составляющие для них постоянный источник дохода, бессмертны, и на следующий год приходится проделывать все сначала.

Пока я жила в монастыре, из Тибета вернулся один ученый лама знатного сиккимского рода. Он наследовал от своего недавно умершего брата место настоятеля монастыря Рхюмтек. Обычай требовал от него совершения в различных "гомпа" его секты обрядов, обеспечивающих усопшему благоденствие на том свете.

Я знавала покойного. Он был прекрасный человек, муж двух жен, всегда жизнерадостный, без претензий на глубокие философские познания, но умевший по достоинству оценить добрый французский коньяк, поглощая его по несколько бутылок в день. В своем крае он был богачом и имел обыкновение покупать наугад массу вещей, совсем не зная их истинного назначения. Помню, однажды я увидела на этом крепко сколоченном силаче с его могучими плечами головной убор трехлетнего младенца, украшенный невинными розовыми лентами.

Новый настоятель обычно именовался господином из Тибета (Пе Кушог), так как он жил преимущественно в Тибете. Он не походил на своего брата ни в чем. Даже в Лхасе он слыл выдающимся ученым-грамматистом, имел высшую степень посвящения и соблюдал безбрачие, что среди духовного сословия в Гималаях было редкостью.

Возглавляемые им похоронные церемонии продлились целую неделю. Блаженные дни пиршества для трапа: в течение этого времени на монастырскую братию изливались щедроты наследника.

Затем Пе Кушог приступил к совершаемому ежегодно обряду благословения монастырских зданий. Эскортируемый хором трапа, распевавших молитвы добрых пожеланий, он прошел по коридорам монастыря, бросая на ходу в каждую комнату немного освященного зерна. Несколько пригоршней ячменя, брошенных им с благосклонной улыбкой и приветствием "Транш Шог" – "Да пребудет здесь изобилие", стегнули по полотнищам моей "палатки-спальни" и рассыпались по столу и книгам в "кабинете". Благоденствие! Благоденствие!… После таких усердных освящений, монастырь должен был бы стать филиалом Райской Обители Великого Блаженства. Тем не менее, монахи, очевидно, чувствовали себя не совсем уверенно. Втайне они сомневались не только в собственных оккультных способностях, но и в оккультных знаниях ученого-грамматиста. А вдруг каким-нибудь бесам удалось избежать уничтожения? Может быть, они только притаились и готовы снова приняться за старое?

Однажды вечером появился гомтшен из Латшена, облаченный во все атрибуты черного мага: пятигранная тиара, ожерелье из бусин, выточенных из человеческих черепов, фартук резного ажурного кружева из человеческих костей, магический кинжал за поясом. Он стоял на виду у всех перед большим костром, чертил фигуры по воздуху жезлом "дорджи" и, читая тихим голосом заклинания, наносил в пространство удары кинжалом. Не знаю, с какими невидимыми демонами он сражался, но в фантастическом освещении пляшущего пламени костра, он сам производил впечатление настоящего дьявола.

Лечение, которое я сама себе прописала, оказалось эффективным. Каковы бы ни были причины моего нездоровья, микробы ли лихорадки, исчезнувшие при перемене места, умственное переутомление, развеянное новизной впечатлений, или же сознательные существа из оккультного мира, побежденные моей решимостью не поддаваться их влиянию, – что бы там ни было, но меня оставили в покое. Тем не менее, во время моего пребывания в Поданге имел место странный случай.

Сидкеонг-тюльку, сделавшись махараджей, вздумал убедить своих подданных отказаться от суеверий и исповедовать ортодоксальный буддизм. Он пригласил одного монаха-проповедника, философа Южной школы, для борьбы против антибуддистских обычаев, таких как колдовство, поклонение духам и пристрастие к хмельным напиткам. Монах этот, по имени Кали Кумар, принялся за дело.

Для махараджи-ламы, настоятеля Поданга, были отведены в монастыре особые покои. Он занимал их в тех редких случаях, когда возглавлял отправляемые монахами религиозные церемонии. В бытность мою в монастыре он провел в нем два дня.

Однажды в предвечерние часы мы пили с ним чай и беседовали о миссии Кали Кумара и других способах просвещения закосневших в суеверии горных жителей.

– Невозможно точно узнать, – говорила я, – каким был настоящий Падмасамбхава, когда-то проповедовавший в Тибете. Несомненно одно. Тибетские "Красные колпаки" из Сиккима сделали его героем легенд, поощряющих пьянство и нелепые пагубные обычаи. Они поставили его изображение на свои алтари и поклоняются под именем Падмасамбхавы злому духу собственного изобретения… Вот точно также, как и вы сами, – сказала я, показывая на статуэтку великого мага, восседавшего на алтаре в глубине комнаты в сиянии горящего у его ног светильника. Следовало бы, – снова было начала я… и прервала фразу. Меня перебили. Между тем, никто ничего не говорил. В комнате было совершенно тихо, но я живо ощущала присутствие какой-то враждебной силы… Третий невидимый собеседник вмешался в разговор.

– Ничего у вас не выйдет, что бы вы ни затеяли, – сказал он. – Люди в этой стране принадлежат мне… Я сильнее вас.

В изумлении внимала я этому беззвучному голосу и решила уже, что он просто был отголоском моих сомнений в успехе предполагаемых реформ, как вдруг махараджа ответил. Он ответил на то, чего я не говорила. Он возражал невидимому противнику его планов:

– Почему это у меня ничего не выйдет? – спросил он. – Возможно, для того, чтобы изменить верования селян и низшего духовенства, потребуется много времени. Будет нелегко уморить голодом демонов, которых они кормят, но победа все-таки останется за мной. – Он шутил, намекая на обычай колдунов приносить животных в жертву злым духам.