"Фантастика 2024-15".Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Босин Владимир Георгиевич "VladimirB" - Страница 17

Во время великого переселения в Сибирь почти всё село Михайловское из Саратовской губернии отправилось искать счастья с сотнями тысяч других крестьян. Естественно, при распределении, заселении новых казённых земель и создании новых хозяйств удача больше улыбалась тем семьям, где было больше работников. Новое село, не мудрствуя лукаво, было решено назвать также Михайловским. У покойного отца (прапрадеда) моего был старший двоюродный брат, имевший в семье четырёх сыновей и двух дочерей. Сколько помню, дядька всегда относился к нему с неприязнью, поминая того, как «мироеда» и «крохобора», объясняя мне ещё несмышлёнышу, что такого родственничка не Бог, а дьявол послал, недвусмысленно обвиняя его в бедах моих родителей, которым он отказывал в помощи, сколько не просили. Лишь нанимал отца и мать мою, истративших сторублёвую переселенческую ссуду, но так и не доведших собственное хозяйство до ума, батрачить на своих полях и огородах.

Сам же дядька мой по матери, Тимофей Лукич, подпрапорщик в отставке, к крестьянскому труду не тяготел, хотя, имея приличную пенсию за выслугу и награды, мог бы сколотить со временем неплохое хозяйство. Скучно было подпрапорщику копаться в земле, да и лет ему было уже довольно много, под шесть десятков. Поэтому, пользуясь связями со своим однополчанином уездным становым приставом Улицким, дед отстроил в тайге заимку и организовал пасеку. Но это было лишь прикрытием. На самом деле страстью деда стала охота. Царские законы и указы о браконьерстве никогда не достигали своей цели в Российской империи, тем более в Сибири. Это и стало основным заработком подпрапорщика. Белка, бурундук, соболь, бурый медведь, рысь — дядька был мастером в своём деле. Выгодно сбывал шкуры в Томске через китайцев. Естественно, делился с бывшим однополчанином. Мне ведь и семи лет не было, когда схоронили мать. Дядька тогда только развернулся со своей пасекой и очень жалел, что не успел помочь нашей семье с обустройством, а теперь уже стало и незачем.

Тимофей Лукич был немногословным и даже грубоватым человеком. Но меня (прадеда) учил на совесть. Всему, что умел сам. Вся моя одежда, что висела сейчас в спаленке на гвоздях, тоже оказалась бывшей дядькиной. Жаль только, что прожили мы с ним недолго.

Периодически, особенно осенью и весной, давали о себе знать старые ранения, маялся дядька и ревматизмом, спасаясь барсучьей струёй, баней и обёртываниями в волчьи шкуры, в которых он иногда проводил на печи до нескольких суток. Добывал он шкурок всё меньше, но мне всё ещё запрещал одному ходить на охоту, мотивируя это тем, что денег скоплено достаточно. А ещё к тому времени и знакомец его, пристав Улицкий вышел в отставку. Полагаю, некому было уже прикрывать дядькины делишки, и он беспокоился, как бы я ни попал в неприятности по наушничеству других браконьеров, что изрядно завидовали Тимофею Лукичу и только и выждали случая.

В декабре 1913 года мне исполнился 21 год. Как сирота, я, оказывается, не подлежал воинскому призыву, а вот старший сын дядьки по отцу рекрутского набора не избежал. Как не возил его отец в Томск нужным людям сметану, масло и мёд, выпрошенный у Тимофея Лукича, дело не сладилось. На что подпрапорщик только плевался да одну за другой смолил самокрутки из самосада, поминая «мироедово семя».

Летом я обычно нанимался в работники то к одному хозяину, то к другому. Помещичьих имений в Тобольской губернии в отличие от Саратовской было днём с огнём не сыскать, поэтому большинство крестьян платило за землю государству. А батрачили в основном либо безземельные, либо такие, как я, по сиротству. Либо малосемейности. Бедняки, чего уж там, если особо не лукавить. Хоть дядькиного браконьерства и хватало на прокорм да обзаведение охотничьим припасом, но развитие пасеки требовало дополнительных расходов, как и содержание двух лошадей. А так мне удавалось и сена, и овса вдоволь за лето запасти.

Вести о начавшейся Великой войне дошли до нас лишь к концу короткого сибирского лета 1914 года. Вот тогда-то дядька и зачастил к бывшему приставу в Томск.

Возвращался он обычно очень пьяным с ворохом газет, початой бутылью самогона, распевая на всю округу строевые песни. К началу января 1915 года, когда положение на Восточном фронте значительно ухудшилось, поездки в Томск участились. Иногда дядька не возвращался по нескольку дней. Забота о хозяйстве полностью легла на мои плечи. Зимняя передержка пчёл требует внимания и заботы. Морозы той зимой особенно запомнились. Холод стоял такой, что старики только покряхтывали, а сельчане лишний раз старались не высовывать носу из хат. А дядька лишь усмехался в подпалённые усы.

Вот после одной такой ночи ко мне в избу и постучались. Я спросонья не сообразил, кто это мог быть. Дядька обычно возвращался или после обеда, или на вечерней зорьке.

Оказалось, что это приехал урядник с кем-то из односельчан. Замёрзшие вусмерть тела моего дядьки и его друга, отставного пристава Улицкого, нашли в десяти вёрстах от Томска на проезжей дороге. Пьяные однополчане просто заснули, отпустив вожжи. Лошадь не смогла вырваться из упряжи и тоже пала. Нашли их только через сутки, в понедельник, так как выехали они вечером субботы. Видимо, Тимофей Лукич пригласил товарища в гости. Вот и погостили…

После скорых похорон и поминок выяснилось несколько неожиданных фактов. Дядька, никому не доверяя, все свои деньги хранил в только ему известной захоронке. Со всеми своими городскими скупщиками-знакомцами предпочитал вести дела лично, учётных бумаг никаких не вёл, всё держал в голове. И теперь, поскольку некому было подсказать мне, к кому обращаться за долгами, так как главный подельник дядьки ушёл в мир иной за компанию с Тимофеем Лукичом, я оставался практически без средств к существованию. Лишь сумма в семьдесят с лишним рублей за последнюю партию мёда, проданную на рождественской ярмарке в Томске, да охотничий домик на выселках, ну и, конечно, ещё пасека.

Немало по нынешним временам, но… Напомню годочков мне (прадеду) было к тому времени всего-то двадцать три. Горячее сердце, упрямый нрав и жажда приключений, порождённые рассказами дядьки о боевом прошлом, опостылевшая возня с пчёлами и охота, к которой я так и не поимел истинного пристрастия, хотя, справедливости ради, стоит отметить, не ненавидел, считая неплохим приварком в хозяйстве. Да ещё горькая досада на глупость и подозрительность Тимофея Лукича, усилившаяся после того, как я буквально вверх дном перевернул весь погреб и каждый закуток в охотничьем домике. Не поленился обойти несколько временных стоянок в тайге, где хранились капканы и силки. Н и ч е г о…

В тоске и беспросветности прошли девятины, а, затем и сороковины. Сельский погост замело метровыми сугробами. Из родственников на помины явился и ненавистный двоюродный дядька. Его семейство было теперь для меня единственной роднёй во всём свете. Но сколько ни искал я в себе, не находил к нему и капли родственных чувств. Поначалу он лишь намекал на то, чтобы я продал ему пасеку, сетуя, что такому молодому «не потянуть» одному и «в тягость» будет, мол, и дело загублю, и барыша существенного не получу. И такая меня тоска взяла, что я дал согласие. Съездили в Томск, ударили по рукам в конторе купца Старовойтова, где стряпчие за деньгу малую составили бумагу, в которой с осеннего урожая 1915 года обязуется Назаров Демьян Дмитриевич уплатить мне, Гавриилу Никитьевичу Пронькину триста рублей за пасеку. Просил он, конечно, и дом, да только что-то остановило меня.

К тому времени я уже твёрдо решил податься добровольцем в Томское ополчение. Как раз объявили очередной набор. Не поленился и сходил в управление полиции, где служил тот урядник, что привёз дядькино тело.

А дело вот было в чём. Улицкий, царствие ему небесное, как-то обмолвился Тимофею Лукичу, что есть возможность неплохо заработать. Согласно секретному циркуляру жандармского управления, в Томскую губернию ежегодно в ссылку направлялись политически неблагонадёжные граждане: по большей части разночинцы, мещане, но встречался, и кое-кто из дворянского сословия. Деньги у этой публики, по мнению пристава, водились, народ всё больше интеллигентный, книги читает, газеты и литературу разную выписывает. Самогон, если и пьёт, то «в плепорцию». Не гнушаются и других удовольствий. Длинной зимой-то скучно…