Гремучий Коктейль 7 (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович - Страница 11

— Господин… — гулко и внезапно заговорила закованная в сталь девушка, — Мои нижайшие извинения, что я прерываю ваши раздумья… и не могу поклониться…

— Все нормально, слушаю тебя, — поощрительно кивнул я, понятия не имея, как зовут сидящую в броне китаянку. Ну, запомнить столько однообразных имен вообще невозможно.

— Госпожа Пиата велела вам секретно и срочно передать одну вещь, — четко, хоть и волнуясь, произнесла охранница, — Она внимательно наблюдала за детьми из этого мира всё время, а теперь хочет, чтобы вы знали — им не нужно возвращаться в собственный мир. Вообще.

— Никогда? — ошарашенно пробубнил я.

— Никогда, — послушно подтвердила девушка, — Вообще.

Всем представителям иных миров нужно время от времени бывать на родине, это правило не касается только полукровок. Воображение тут же нарисовало мне гоблинские анклавы в безжизненных болотах Польши, там, где и был первый портал этой замечательной расы, но затем быстро зачеркнуло ужасную картину — германцы бы точно их обнаружили. Следовательно, даже если зеленокожим, завоевавшим в свое время Гарамон (как-то они на него проникли же?) известно о таком свойстве своих тел, то ничего серьезного они не успели натворить.

Однако, в мире есть несколько гоблинов мужского пола, которых я передал Азовым и императору как переводчиков. Что же, придется их заменить на своих девочек, а затем тщательно выискивать возможные ухоронки зеленокожих в Польше. На всякий случай.

Хотя… а почему бы это не использовать?

Мне сейчас совсем не помешает еще немного апокалиптических козырей…

///

Сначала всё шло хорошо, даже замечательно. Его друг, которого легко можно было назвать чересчур добрым и послабляющим по отношению к своим приятелям, вовсе не думал как-то ограничивать своего невольного гостя. Да, именно невольного! Не будем смешить судьбу нелепыми отговорками, Петр, ты сделал шаг в пустоту, упал, а значит — рано или поздно должен прилететь, ударившись о твердую землю!

Гнить в тайных местах тебе всегда претило.

Так вот, сначала всё было изумительно.

Верткие зеленокожие карлики тут же попытались его взять. Без разговоров, без просьб, без предупреждающих криков и тому подобной лабуды, чистое и безукоризненное насилие, все как он любит! Они кинулись вперед с дубинками, сетями и веревками, а он открыл по ним огонь из пистолетов! Это была даже не бойня, а чистый выходной подарок Петру Васильевичу Красовскому, решившему, что ему пора двигаться вперед, в новую жизнь!

Он стрелял — они кричали и падали, это было прекрасно! Намного лучше, чем с людьми. Пуля, попадая в человека, ведет себя скромно и неинтересно, зарываясь в его тело. Здесь? Всё намного лучше. При максимальном весе килограмм в сорок, субтильные зеленокожие существа эффектно подпрыгивали и отлетали, умирая! Девятимиллиметровые пули оставляли в их телах настолько чудесные отверстия, что это казалось самой симфонией смерти, торжественно провожающей одного из самых верных своих слуг!

Хотя нет, поэтизмом в отношении своей профессии господин Красовский никогда не страдал и не наслаждался. Безусловно, ему нравилось стрелять, нравилось убивать, но весь вопрос — кого именно?

Разумеется, негодяев! А вы как думали? Пулю нужно заслужить. Угрозы нужно заработать. Пытки? Ну это вообще достижение. Разумеется, что к обычным гражданам или там, скажем, невинным сироткам, такие меры применяются редко. Петр Васильевич уверяет — он и сам был невинным сироткой!

Очень недолго.

Так вот, вернемся же из умных мыслей в нашу наполненную выстрелами прозаику! Пули летят, гоблины бегут, Петр Васильевич ловко меняет магазины, продолжая стрельбу, раненные стонут, убитые молчат, жизнь хороша! Еще бы восхищенные девушки сзади бы чепчики в воздух кидали, но уж ладно, мы не привередливые!

Всё портят стрелы. Летящие такие, совсем небольшие, еле-еле пробивающие ткань одежды. Хватает всего пары, чтобы Петр взгрустнул, поняв, что наконечники обмазаны той же смолистой дрянью, что и лезвие его любимого ножа. А эта смолка, по словам Кейна, прекрасно усыпляет людей.

Здесь перед ним встает выбор — выпустить себе пулю в череп или нет? Перед тем, как его возьмут живым и тепленьким?

Ответ — нет.

Он ненавидит саму мысль об этом, поэтому всего лишь улыбается, падая на колени и роняя из рук оружие. Всё равно остальные патроны в рюкзаке. Последний праздник будет продолжен в другом формате.

Перед тем как вырубиться, Красовский даже обижается за то, что набежавшие на него зеленокожие даже не думают его бить.

Это портит картину… но несильно.

В себя он приходит, как и некоторое количество раз до этого, в подземелье, голый и тщательно зафиксированный в кандалах. Что же, это предполагалось, смерти в бою не вышло, значит будут допросы. Однако, их нет. Вместо вопросов, сопровождаемых пытками, следуют только побои. Легкая болевая обработка, настолько нежная, что почти вызывает неприличные ассоциации. Хмурые сосредоточенные карлики стараются сломать его, но подходят к делу настолько аккуратно, что это даже обидно.

Не выдержав, он начинает давать советы.

Не выдержав, они затыкают ему рот.

Эта скукотища длится несколько часов. Опытный седой гоблин почти со страхом ломает ему пару пальцев на ноге, а затем, после почти десятка минут раздумья (!) прикладывает раскаленный нож к икре. Вглядывается в лицо Красовского так, как не вглядывались его любовницы! Петр лишь скучающе мычит сквозь кляп. Боль? Он прекрасно чувствует эту скучную боль. Она его не устраивает.

Петр полжизни провел, чувствуя, что опоздал на поезд, а проклятый паровоз задерживается и сейчас! В постановке не чувствуется размаха, в самом зеленокожем, так робко пытающем своего пленника, нет ни ярости, ни ненависти, ни хотя бы ледяного профессионализма. Этот старый и потертый жизнью бедолага — вот кого здесь пытают!

Петр хочет ему помочь. Хочет объяснить, зачем пришёл и зачем начал стрелять. Хочет услышать вопросы этих бедолаг, а затем насладиться их попытками узнать ответы.

Раскаяние? Думаете, Красовский, сам Красовский, раскаивается? Думаете, что этот закоренелый убийца и безумец… ненавидит себя?

Отнюдь! Петру Васильевичу всегда нравилась его жизнь, её легкость и риск, её скользящее вдоль пуль и клинков очарование противницы этой самой жизни, смерти. Просто он знает, когда надо заканчивать историю, чтобы та осталась красивой. Выступив против Кулинара, Петр открыл эпилог своей жизни, а затем, написав его рука об руку со своим товарищем, чуть затянул с последним абзацем.

Ладно, будем честны, невыносимо затянул. Прекрасная белокурая девушка ему очень хорошо об этом напомнила. Её веселый нрав и частые объятия едва не превратили всю книгу в заменитель туалетной бумаги. Далеко не Кулинар, этот кусок верещащего мяса, обернутого в жирную темную кожу, был Белым Китом Петра Васильевича Красовского, им стала именно она, Пиата.

Так что он сбежал, спасая историю своей жизни, написанную смертью, кровью и свинцом. Сбежал сюда, к зеленокожим, в подвал, где несчастный нервничающий старик, чуть ли не потея от переживаний, пытает его настолько нежно, что это даже неприлично.

Как же хочется его пнуть, отстраненно подумал бывший питерский бандит, глядя в спину суетливо уходящему гоблину. Пнуть и заорать — пошевелись, скотина! Ты меня задерживаешь!

Мне, черт побери, пора!

Глава 6

Два дня в долине швейцарских Альп, чтобы насладиться обществом жены и дочери, оказались несбыточной мечтой. Не успел я переодеться в домашнее, как Кристину уже вызывала из Италии паникующая дворянка по имени Глория Лимьерри, из которой местная ячейка Синдиката захотела сделать «пример всем остальным». Женщине, проживающей в небольшом городке Чефалу, к востоку от Палермо, пришло письмо, в котором в красках было описано всё, чему она будет подвергнута ровно через двенадцать часов после его получения. Она, уже потерявшая мужа в своей прошлой схватке с этой криминальной организацией, испугалась за себя и детей.