Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович - Страница 11

– Вона чё-о… – протянул Фёдор. – А я всё не мог в голову взять: для чего хунхузам обоз спонадобился? Небось и патроны к ним имеются?

– Да всего полно! Почитай, в каждом возу! – заторопился Илька. Ему очень нравилось быть на виду. – Тута ящики с патронами и гранатами, тама – бонбы для пушек…

Он говорил правду: все пять повозок были загружены боеприпасами и оружием – вперемешку старым и новым. Пулемётов больше не было, но нашёлся мешок с револьверами – десяток кольтов и три маузера; патроны имелись и для них.

– И чё нам с имя делать? – обратился Фёдор не столько к подхорунжему, сколько к самому себе. Однако Трофимов принял вопрос впрямик.

– Возьмём один пулемёт, револьверы, гранаты, патроны – сколь сможем унести и сколь нам сгодится, а остатнее – схоронить надобно.

– Схорони-ить… Закопать, чё ли? Так у нас и лопат нету – шашками пушки не закопашь.

– Я с гольца озерцо видал, за кривуном… – подал голос Иван.

Он ещё не закончил, а казаки подхватились, забазлали:

– Дело говорит… Утопить – и вся недолга… А коняшек и волов на волю пустить – к кому-нито прибьются…

– Коняшки и нам сгодятся. А трупы с дороги убрать, – завершил галдёж Саяпин. – И товарищей наших, жизнь отдавших службе государевой, похоронить со всеми почестями.

…Да, денёк выпал, не дай бог ещё такой!

С одной стороны, Фёдор был очень недоволен случившимся, в первую очередь собой: поддался вспыхнувшей ярости и раскрыл раньше времени появление русского отряда на вражеской территории. Теперь вот заметай следы не заметай – опытный дознаватель вмиг раскроет картину резни, а власти, само собой, не оставят её без внимания. Тем более, когда с юга, от Пекина, к границе движутся армады повстанцев, а цицикарский цзянь-цзюнь Шоу Шань, то бишь ихний губернатор, люто ненавидит русских и наверняка будет боксёрам всячески помогать. Кстати, не он ли задумал напасть на Россию? Если так, надобно готовиться к защите русского берега. Только вот как сообщить генералу столь важную информацию? Надо бы поскорее добраться до телеграфа, а он имеется на КВЖД. Если ещё имеется.

Единственное, на что есть надёжа, – при этаком замесе, что творится в Китае, откуда тут взяться опытному дознавателю?

С другой стороны, Фёдор был очень рад, что атака получилась без потерь да с завидной военной добычей. Волов, конечно, надо отпустить – на радость окрестным крестьянам, – а лошадей загрузить, приторочить на них добытое снаряжение. И на следующем привале с оружием разобраться по всей кондиции, чтобы в случае нужды пустить его в ход.

9

В жаркий четверг 21 июня отряд Саяпина вышел к посёлку строителей железной дороги неподалёку от городка Хурхура.

Позади были три дня пути по отрогам Малого Хингана, по таёжным тропам и каменным осыпям, через ручьи, речки и зыби-трясины. Были беспокойные привалы у костров и тревожные сны вполглаза на лапнике. Навьюченные оружием и боеприпасами лошади, оставшиеся от погибших казаков и благоприобретённые у боксёров, двигались тяжело и не позволяли идти рысью даже там, где возможно.

Накапливалась усталость, но никто не жалобился, да и как иначе? Казаки – служилый народ, обязаны переносить все невзгоды и напасти, а Фёдор к тому же отбирал самых крепких и надёжных и был уверен в них, как в самом себе. Даже в Ильке Паршине, казачке мелком и суматошном, но жилистом и преданном службе до последнего вздоха.

Небольшие городки Мэрген и Бутха остались далеко в стороне, а мелкие поселения, вроде того же Сахаляна, казаков не интересовали. Их население, конечно, могло присоединиться к боксёрам, потому как именно у него железная дорога отнимала землю и работу – и маньчжуры, и китайцы в этих краях были носильщиками и занимались извозом, – но малое число обездоленных, как думал Фёдор, опасности не представляло.

Однако то, что произошло в этот июньский день, резко переменило его отношение ко всему, что творилось в Китае.

На последнем перед посёлком привале сотник объявил, что отряду больше не надо таиться, поскольку на железке хозяйствуют русские люди, и они будут только рады приветить казаков. Полусотня взбодрилась, привела в порядок снаряжение, почистила оружие, а на подходе к посёлку Илька Паршин вдруг затянул:

Полусотня дружно подхватила, на разные голоса да с присвистом:

Казаки приосанились, подкрутили усы – и тут перед ними открылась улица с потемневшими от погоды одинаковыми деревянными бараками по обе стороны и множеством бестолково бегающих и что-то кричащих людей.

Ехавший впереди Саяпин поднял руку – колонна остановилась, песня смолкла. Казаки всмотрелись в уличную кутерьму и как-то сразу все и всё поняли: это бесчинствуют боксёры.

В посёлке свирепствовал настоящий погром. Несколько сотен китайцев, вооружённых чем попало – от палок, вил и копий до кремнёвых ружей и таких же пистолетов, – подвалили откуда-то с юга и начали уничтожать всё подряд. Разворотили уже готовое полотно дороги, сбросили с рельсов несколько пустых вагонов – на гружённые стройматериалами платформы и на два паровоза, видимо, сил не хватило; перебили стёкла и разломали мебель в станционных постройках, изрубили телеграфные аппараты и вот добрались до жилого посёлка. Полтора десятка рядовых Охранной стражи во главе со старшим вахмистром – все в синих шароварах и, несмотря на жару, в чёрных куртках – и человек двадцать служащих КВЖД противостоять им не могли – сил хватало лишь на то, чтобы прикрывать семьи инженеров и техников, изгнанных из домов возле станции.

Повстанцы поначалу давили на отступающих криками и угрозами (стража не имела разрешения применять оружие, она лишь выставляла штыки), но в какой-то момент ярость боксёров выплеснулась выстрелом в стражника – тот упал, обливаясь кровью, обе противостоявшие толпы сразу рассыпались кто куда, и выстрелы загремели – вразнобой, но часто.

Отряд Саяпина появился неожиданно для обеих сторон. Казаки, помня о погибших товарищах и мстительной резне на колесухе, не стали дожидаться команды – они пришпорили коней, схватились кто за карабин, кто за шашку и врезались в беспорядочные скопления повстанцев. Стволы винтовок выплеснули огонь, клинки уподобились молниям – пошла веселуха!

– Стража, в атаку! Ура-а! – закричал моментально оценивший обстановку вахмистр, и его крик подхватили не только подчинённые, но и гражданские служащие.

Многие повстанцы бросились наутёк, но нашлись и такие, которые, истратив заряд кремнёвого ружья, превращали его в дубину, отбивая удары шашек и стараясь попасть прикладом в лошадиную голову. Кони всхрапывали, вставали на дыбы, но казаков, с малолетства приученных к седлу, сбить на землю было невозможно, и сверкающие клинки то там, то тут врезались в руки, плечи, спины боксёров, высекая ярко-красные струи. Получивший удар спотыкался, падал и уже был не опасен, даже если и шевелился.

Иван шашку из ножен не вынимал – не мог себя заставить рубить живое и беззащитное перед беспощадным лезвием существо. Стрелять – совсем другое дело. Он ходил с отцом на охоту и стрелял по лосям, изюбрям, кабанам, однажды и тигра положил. И сейчас выпускал пулю за пулей – по тем, кто сам поднимал ружьё или копьё, – с какой-то невероятной скоростью перезаряжая карабин. Злобы к ним он не чувствовал, не то что к хунхузам, – просто пришёл на помощь попавшим в беду соотечественникам, однако и жалости к падавшим под выстрелами не испытывал – помнил, что они тоже не божьи овечки.

…Скоро всё было кончено. При том невообразимом избиении с выстрелами, криками и свистом не столь уж и много оказалось убитых – раненых гораздо больше. Остальные повстанцы разбежались.

Среди казаков пострадавших не было, погибли несколько строителей и служащих дороги. Их прибрали оставшиеся в живых.