Прыжок Ящера - Щупов Андрей Олегович - Страница 62

И убил старушку, и преступил…

О, женщины чужих мужчин! Лакомство из разряда запретных, а потому вдвойне притягательное! Зачем вы есть, когда вы чужие?…

Я вспоминал Елену той поры, когда она еще дружила с другим парнем. Вот были деньки настоящего безумства! Во всяком случае – более сильного и чистого вожделения я никогда не испытывал. Потому и смял соперника, словно дырявый абонемент. Потому и двинул в атаку с преогромным букетом роз. Паренек оказался понятливым, сам отступил в сторону, не стал дожидаться пока отшвырнут. А Елена, чуточку понедоумевав, легко и просто свыклась с изменившимися обстоятельствами. Возможно, это был момент, когда женщины распахиваются цветочными бутонами, давая согласие приютить любую пчелку, любого шмеля. А сядет муха, не отвергнут и ее. Подобное бывает, вероятно, у всех, хотя и крайне непродолжительное время. Жизнь быстро учит смыкать лепестки, перед грозой и холодом запирать окна и форточки. Закутываясь точно в шерстяной плед, женщина создает кокон настороженного целомудрия. Появляется скептический прищур, а бронированное состояние постепенно становится привычным. С Еленой, впрочем, вышел иной расклад. Ее я, думаю, покорил именно в те предгрозовые дни. Вдохнув сладкого бремени тюменской красавицы, еще не испортившись и не обжегшись, она находилась в состоянии улыбчивого ожидания. Уверен, с тем парнем она запросто могла бы создать семью. Но не вышло. Только потому, что на горизонте возник Ящер.

И убил старушку, и преступил…

Наверное, я ее не любил, и все же абсолютной пустоты не было. Не было, поскольку имело место ослепление, помноженное на ревность. Какое-то время она была чьей-то, и это подхлестывало мой интерес. А потом я, вероятно, научился болеть ее любовью, сопереживать ее чувствами, зеркально отражая то состояние, в котором пребывала она, и оттого казалось, что я тоже как будто влюблен. Я оставался у нее ночами, а на утро, опухшие и помятые после бессонных часов мы выходили из дома, держась за руки, как дети. Прохожие провожали нас понимающими ухмылками, и удивительно! – мне не хотелось набрасываться на них с кулаками, – я все прощал, потому что пребывал в наркотическом опьянении. И конечно, в конце концов последовало похмелье, а позднее – и трезвое осознание того, что женатая жизнь – вовсе не рай и не ад, – просто еще одна из возможных форм прозябания наших телесных оболочек. И скверно, когда прозябание тяготит, а оно откровенно тяготило, ибо все нехитрые секреты своей супруги я очень скоро выведал, все клеточки немудреных ребусов успел заполнить положенными ответами. Наступила пора охлаждения.

И убил старушку, и преступил…

Была ли она красива? Да, безусловно. Но красота женская – блеф. Всего-навсего пестрота бабочки, эффект, смазываемый каждым совместно прожитым днем. Белокожая и рыжая, она от рождения завидовала всем смуглым и черноволосым, героически вылезая на пляжи в июньские дни, сгорала до кровавых пузырей. Это было глупо, это было смешно, но это не злило. Просто к женщинам быстро привыкаешь. Как к квартире, как к собственному лимузину. Таких же, чтоб радовали и удивляли вечно, – мало. Впрочем, надо отдать должное Елене, крылась и в ней некая неподконтрольная энергия, выливающаяся порой в приступы буйного веселья или столь же буйной ярости. Но и это меня уже не забавляло. Мы были одновременно похожи и непохожи. Так же, как и я, она одно время посещала музыкальную школу, так же, как и я, знала, что такое вуз. Она была умной и начитанной, но, странно, всего этого оказалось недостаточно, чтобы быть другом и собеседником Ящеру. Она так и не стала МОЕЙ, хотя и страстно желала в таковую превратиться. Я и сам не понимал, какого рожна мне еще нужно. Все вроде было при ней, но от всего этого я с легкостью мог отказаться в любой день и час. Появись тогда сколь-нибудь серьезная альтернатива – даже в образе той же вульгарно прямодушной Надюхи, я не размышлял бы ни секунды. Но девочки вроде Сильвы в подруги жизни не годились, и гнать от себя Елену казалось не слишком разумным. По крайней мере – тогда…

Сейчас обстоятельства изменились. Время хозяйски расставило все по своим местам. Елена исчезла, уступив место другой, а я прислушивался к себе, не находя сколь-нибудь ясного ответа, что же все-таки приключилось в моей жизни – зло или благо.

В сущности я сдал жену, скормил кровавому Молоху. И те, кто знал об этом, тоже исчезли. Всех сжевала черная и холодная Пустота. Глупо, что я этим терзался, тем более, что действо представлялось самым обычным. Елизавета Алексеевна, супруга Александра Первого, забеременев от красавца штабс-ротмистра, честно призналась во всем царю. Решила, дурочка, отомстить за связь муженька с Марией Нарышкиной. Властитель «слабый и лукавый», в прошлом запросто переступивший труп отца, отреагировал должным образом. Внебрачная дочка умерла при странных обстоятельствах, а вскоре зарезали и красавца штабс-ротмистра. Действительно, дело-то житейское!.. По житейски действовали и герои революции – те, на кого еще совсем недавно равнялась вся страна. Жены Поскребышева и Калинина ушли с этапами в зоны, а Молотов проглотил арест красавицы Полины. И в дни следствия, и позднее продолжал служить верой и правдой человеку, отдавшему приказ об аресте. Бдительный Ежов собственную супружницу отравил самолично, вовремя заподозрив в шпионаже. Легендарный Буденный, узнав о готовящемся аресте, посадил свою половину в автомобиль и, не мешкая, отвез на Лубянку. Так сказать, оформил сдачу с повинной. Что и говорить, дисциплинированный был командарм! Да и вожди, надо признать, не отставали от своих подчиненных, подавали достойный пример. Отдал на съедение свою жену хозяин Югославии Броз Тито, а грозный Иосиф Виссарионович подвел под расстрел влюбленную в него Машу Сванидзе. Железное было племя! Не нам чета! С друзьями и родными расставались, не моргнув глазом. А вот я что-то расклеился, таращился на камин и чувствовал несомненную грусть. Надюха жалела меня, а я понятия не имел, стоило ли меня жалеть. Если рассуждать логически, все вышло как нельзя лучше, и возможно, следовало не плакаться в жилетку, а водружать на стол «Шампанское» и расстреливать потолок пластмассовыми пробками. То есть, наверное, так было бы честнее. Но Надюхе хотелось меня жалеть, и я позволял ей это делать. Обывателю не все полагается знать. Жизнь президентов должна откладываться в народных умах героическим эпосом, красивыми сказками и легендами. В противном случае президентами они просто перестанут быть…

Это тоже было данью окружающим, своего рода обманом. Классическое определение свободы, как осознанной необходимости. Я осознал и подчинился.

В полдень от Серафима переслали сочувственную записку, клянущую убийц жены, а часом позже поспешил лично засвидетельствовать гнев и скорбь полковник Сережа. Знаки внимания я принимал с печальной благосклонностью, однако империя сжалась и притихла в ожидании бури. Они были правы. Я не мог промолчать и отсидеться. Иначе Ящер не был бы Ящером. Я просто не мог их разочаровывать. А потому уже к вечеру, вылакав бутыль коньяка и нокаутировав бедного Каротина, в лице коего хотелось наказать всех адвокатов разом, я натянул на себя широкополую шляпу и объявил о начале крестового похода. Обойтись без рейда возмездия было просто невозможно. Дин проголосовал за, Утюг – против, Гонтарь по долгу службы осторожно воздержался. Но вылазке войск так или иначе суждено было состояться. Я дал отмашку, и экипажи бросились занимать места по расписанию. Рассевшись по машинам и образовав подобие правительственной колонны (только что без облаченных в кожу мотоциклистов), мы двинули по злачным местам нашей каменной урбанизированной цивилизации.

Город был крут и многозуб, как старая акула. Говорят, у морских хищниц зубы растут из глубины пасти, рядами смещаясь к краю, выворачиваясь на губах наружу, по морде сползая до самого хвоста. Потому такая и жесткая у них шкура. Да и как иначе, если вместо чешуи – натуральные зубы! Вывернутая наизнанку пасть – куда как удобнее! Почти как вывернутый наизнанку желудок. И сколь умно! Из малого последний враз превращается в необъятный, угрожая всему миру и этот самый мир в принципе имея внутри себя. В зависимости от того – как смотреть и откуда. Вот и город у меня вызывал аналогичные ассоциации. Уличные кишочки, желчные загаженные протоки автострад – все вместе это парило, дышало и беспрестанно испражнялось. Прогорклый туман над крышами внушал отвращение, журчание под люками канализационных тоннелей вызывало рвотные спазмы. Город был мерзок и город был страшен. Его сложно было брать приступом, – проще было разрушить.