На берегу спокойных вод. Компиляция (СИ) - Шекли Роберт - Страница 31

— Просто воду, — сказал Мейер. — Мне можно подняться?

— Позвольте…

Люпович легко снял его со стола и опустил на пол. Мейер неуверенно закачался на четырех ногах.

— Браво! — восторженно закричали врачи.

— Мне кажется, завтра я смогу немного поработать, — сказал Мейер. — Нужно придумать какой-нибудь аппарат, чтобы я смог писать. По-моему, это несложно. Очевидно, возникнут и другие проблемы. Пока мои мысли еще не совсем ясны…

— Не торопитесь.

— О, только не это! Нам нельзя потерять вас.

— Какая сенсация!

— Мы напишем замечательный отчет!

— Совместный или каждый по своей специальности?

— И то и другое. Они никогда не насытятся. Это же новая веха в…

— Где здесь ванная? — спросил Мейер.

Врачи переглянулись.

— Зачем?

— Заткнись, идиот. Сюда, сэр. Позвольте, я открою вам дверь.

Мейер следовал за ними по пятам, всем существом ощущая легкость передвижения на четырех лапах. Когда он вернулся, горячо обсуждались технические аспекты операции.

— …никогда не повторится.

— Не могу с тобой согласиться. То, что удалось однажды…

— Не дави философией, детка. Ты отлично знаешь, что это чистая случайность. Нам дьявольски повезло.

— Вот именно. Биоэлектрические изменения необратимы…

— Он вернулся.

— Ему не следует много ходить. Как ты себя чувствуешь, миляга?

— Я не миляга, — прорычал профессор Мейер. — И между прочим, гожусь вам в дедушки.

— Простите, сэр. Мне кажется, вам лучше лечь.

— Да, — произнес Мейер. — Мне что-то нехорошо. В голове звенит, мысли путаются…

Они опустили его на кушетку, обступили тесным кольцом, положив руки друг другу на плечи. Они улыбались и были очень горды собой.

— Вам что-нибудь надо?

— Все, что в наших силах…

— Вот, я налил в блюдце воды.

— Мы оставили пару бутербродов.

— Отдыхайте, — сказал Кассиди.

И он непроизвольно погладил профессора Мейера по вытянутой, с атласной шерстью, голове.

Фельдман выкрикнул что-то неразборчивое.

— Я забыл, — смущенно произнес Кассиди.

— Нам надо следить за собой. Он ведь человек.

— Конечно, я знаю. Просто я устал… Понимаете, он так похож на собаку, что невольно…

— Убирайтесь отсюда! — приказал Фельдман. — Убирайтесь! Все!

Он вытолкнул всех из комнаты и вернулся к профессору Мейеру.

— Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?

Мейер попытался заговорить, утвердить свою человеческую натуру, но слова давались ему с большим трудом.

— Это никогда не повторится, сэр. Я уверен. Все же… вы же профессор Мейер!

Фельдман быстро натянул одеяло на дрожащее тело Мейера.

— Все в порядке, сэр, — проговорил он, стараясь не смотреть на трясущееся животное. — Главное — это интеллект! Мозг!

— Разумеется, — согласился профессор Мейер, выдающийся математик. — Но я думаю… не могли бы вы меня еще раз погладить?

Мнемон

То был великий день для нашей деревни — к нам пришел Мнемон. Но сперва мы этого не знали, потому что он утаил от нас свою личность. Он сказал, что его зовут Эдгар Смит и что он мастер по ремонту мебели. Мы поверили ему, как верили всем. До тех пор мы не встречали человека, который что-либо скрывал.

Он пришел в нашу деревню пешком, с рюкзаком и ветхим чемоданчиком. Он оглядел наши лавки и дома. Он приблизился ко мне и спросил:

— Где тут полицейский участок?

— У нас его нет, — сказал я.

— В самом деле? Тогда где местный констебль или шериф?

— Люк Джонсон девятнадцать лет был у нас констеблем, — сказал я. — Но Люк умер два года назад. Мы, как положено, сообщили властям, только на его место никого не прислали.

— Значит, вы сами себе полиция?

— Мы живем тихо, у нас в деревне все спокойно. Почему вы спрашиваете?

— Потому что мне надо, — не очень любезно ответил Смит. — Скудные знания не столь опасны, как абсолютное невежество, правда ведь? Ничего, мой пустолицый юный друг. Мне нравится ваша деревня. Мне нравятся деревянные дома и стройные вязы.

— Стройные что? — удивился я.

— Вязы, — повторил он, указывая на высокие деревья по обеим сторонам главной улицы. — Разве вам не известно их название?

— Оно забыто, — смущенно проговорил я.

— Многое потеряно, а многое спрятано. И все же нет вреда в названии дерева. Или есть?

— Никакого, — сказал я. — Вязы.

— Я останусь в вашей деревне на некоторое время.

— Будем очень вам рады. Особенно сейчас, в пору уборки урожая.

Смит гордо взглянул на меня.

— При чем тут уборка урожая? Уж не принимаешь ли ты меня за сезонного сборщика яблок?

— Мне это и в голову не приходило. А чем вы занимаетесь?

— Ремонтирую мебель, — сказал Смит.

— В такой деревне, как наша, у вас немного будет работы, — заметил я.

— Ну тогда, может быть, найду еще что-нибудь, к чему приложить руки. — Он неожиданно усмехнулся: — Пока что мне надо бы найти пристанище.

Я привел его к дому вдовы Марсини, и он снял у нее большую спальню с верандой и отдельным входом.

Его появление вызвало целый поток догадок и слухов. Миссис Марсини уверяла, что вопросы Смита о полиции доказывают, что он сам полицейский. «Они так работают, — говорила она. — Лет пятьдесят назад каждый третий был полицейским. Вашим собственным детям арестовать вас было, что плюнуть. Даже легче».

Но другие утверждали, что это было очень давно, а сейчас жизнь спокойная, полицейского редко увидишь, хотя, конечно, где-то они есть.

Но зачем тут появился Смит? Некоторые считали, что он пришел, чтобы забрать у нас что-то. «По какой еще причине можно прийти в такую деревню?» А другие говорили, что он пришел нам что-то дать, подкрепляя свою догадку теми же соображениями.

Но точно мы ничего не знали. Оставалось только ждать, пока Смит не решит открыться.

Судя по всему, человек он был во многом сведущий и немало повидавший. Однажды мы поднялись с ним на холм. То был разгар осени, чудесная пора. Смит любовался лежащей внизу долиной.

— Этот вид напоминает мне известную фразу Уильяма Джеймса, — сказал он. — «Пейзаж запечатлевается в человеческой памяти лучше, чем что-либо другое». Подходит, верно?

— А кто это — Уильям Джеймс? — спросил я.

Смит посмотрел на меня.

— Разве я упомянул чье-то имя? Извини, друг, обмолвился.

Но это была не последняя «обмолвка». Через несколько дней я указал ему на уродливый склон, покрытый молодыми елочками, кустарником и сорной травой.

— Здесь был пожар пять лет назад, — объяснил я.

— Вижу, — произнес Смит. — И все же… Как сказал Монтень: «Ничто в природе не бесполезно, даже сама бесполезность».

Как-то, проходя по деревне, он остановился полюбоваться пионами мистера Вогеля, которые все еще цвели, хотя время их давно миновало, и обронил:

— Воистину у цветов глаза детей, а рты стариков.

В конце недели некоторые из нас собрались в задней комнате магазина Эдмондса и стали обсуждать мистера Эдгара Смита. Я упомянул про фразы, сказанные им мне. Билл Эдмондс вспомнил, что Смит ссылался на человека по имени Эмерсон, который утверждал, что одиночество невозможно, а общество фатально. Билл Фарклоу сообщил, что Смит цитировал ему какого-то Иона Хиосского: «Удача сильно разнится с Искусством, но все же создает подобные творения». Но жемчужина оказалась у миссис Гордон; по словам Смита, это была фраза великого Леонардо да Винчи: «Клятвы начинаются, когда умирает надежда».

Мы смотрели друг на друга и молчали. Было очевидно, что мистер Эдгар Смит — не простой мебельщик.

Наконец я выразил словами то, что все мы думали.

— Друзья, — сказал я. — Этот человек — Мнемон.

Мнемоны как отдельная категория выделились в течение последнего года Войны, Покончившей Со Всеми Войнами. Они объявили своей целью запоминать литературные произведения, которым грозила опасность быть затерянными, уничтоженными или запрещенными.