Последнее дело Холмса - Перес-Реверте Артуро - Страница 8

– Глупости какие! Это необъяснимо.

– Если что-то кажется необъяснимым, – заметил я, – это еще не значит, что объяснения в самом деле нет.

Все по-прежнему смотрели на меня, и нетрудно было понять, о чем они думают. После стольких фильмов, где рассказывались вымышленные истории, я оказался перед историей реальной и настоящим мертвым телом. И по этой причине считаю, что для всех присутствующих грань между реальностью и вымыслом куда менее четкая, чем для меня. В конце концов, для актеров фильм есть не более чем череда раздробленных эпизодов, дублей и перерывов: минута, пауза, тридцать секунд, пауза, полторы минуты, пауза. Кроме того, зачастую на съемках нарушается хронология эпизодов. Не существует непрерывности, как и реальности, а есть лишь протяженная во времени ложь: идет бессвязный хаотический рассказ, обретающий смысл лишь при монтаже. Но сейчас, в этом пляжном павильончике, те, кто стоял перед трупом несчастной Эдит Мендер, то ли в самом деле этого не знали, то ли делали вид, будто не знают. Или даже предпочитали делать вид. И я еще раз оценил сокрушительную силу кинематографа. Сыщик, представавший перед ними на экране, был для них физическим и интеллектуальным воплощением существа, рожденного в воображении Конан Дойла. Актер Хопалонг Бэзил на цыпочках вышел отсюда, уступив место своему персонажу: я сейчас был Шерлоком Холмсом.

– Что скажете? – спросил меня Фокса, как бы резюмируя все, что чувствовали остальные.

Я неопределенно повел плечом, хотя в глубине души этот вопрос мне польстил.

– Ничего не скажу. Ровным счетом ничего.

– Но ведь вы осматривали место преступления…

– Я просто смотрел. И все, – кивнул я отстраненно и почти рассеянно. – И ничего более.

– Однако ты был Шерлоком Холмсом, – не без ехидства заметил Малерба.

Я обернулся к нему. Губы его раздвинулись в улыбке, адресованной всем присутствующим, но глаза были серьезны. И в них я заметил любопытство, никогда прежде мной невиданное. «И ты, Брут?» – подумал я. И он тоже, хоть и пытается выдать это за шутку, попал под воздействие этой иллюзии.

– Что за чушь! – рассмеялся я. – Сыграть персонажа и стать им – разные вещи. Я всего лишь актер. И к тому же бывший.

– Но что-то же вы приметили, а? – вмешался Фокса. – Достаточно, чтобы появилось мнение.

– Говорю же, нет у меня никакого мнения.

– Вы сказали, что выучили наизусть романы и рассказы о Шерлоке Холмсе. А двадцать четыре рассказа – о преступлениях.

– Двадцать семь, – поправил я.

Испанец победно оглядел публику, как бы в доказательство своей правоты.

– Это нелепо.

– Не вполне, – вмешался Малерба, которого все происходящее словно бы забавляло. – Сэм Голдвин, продюсер нескольких твоих картин, сказал мне как-то, что никто на его памяти не сливался так полно со своими персонажами. Уверял, что, если бы Бэзил играл Отелло, он в конце концов по-настоящему задушил бы актрису, игравшую Дездемону. И мне кажется…

– Сейчас не время, Пьетро, – прервал я его.

– Время или не время, однако Голдвин сказал именно так.

Наступило неловкое молчание, прерванное доктором Карабином:

– Во всяком случае, кто-то должен поговорить с Веспер Дандас. Провести небольшое расследование, как вы считаете? Чтобы предоставить полиции Корфу побольше фактов.

– И кто же за это возьмется? – раздраженно сказал Малерба, жуя сигару.

– Вот уж не знаю. Разумеется, могу и я. Как-никак я врач. Но раз уж все мы вовлечены в это дело, давайте соберем нечто вроде комиссии. – Он перевел взгляд на хозяйку. – Чтобы хоть немного облегчить бремя, выпавшее на долю мадам Ауслендер.

– Мне кажется, она прекрасно справится сама, – проворчал Малерба.

– Разумеется, я справлюсь. Но, кроме того, я должна заботиться о прочих своих постояльцах. Никто с меня этих обязанностей не снимет. Так что доктор прав. Я была бы благодарна вам, господа, за помощь.

– Ни слова больше! – торжественно провозгласил Фокса. – Рассчитывайте на нас!

– Спасибо.

Я уже стоял у двери спиной к ним. Под гул прибоя задумчиво рассматривал порог, откинутый в сторону стул и туфли Эдит. Моя длинная тонкая тень ложилась на песок, как в титрах какого-нибудь фильма рядом с тенью Брюса Элфинстоуна, под ту зловещую музыку, что заставляла вспомнить о таящемся во мраке Наполеоне преступного мира.

В необычном, подумал – или, вернее, вспомнил я, – заключено мало тайны. Обыденность – вот что по-настоящему ошеломляет нас.

В этот миг я отдал бы полжизни – или сколько там у меня ее оставалось – за стакан с виски на три пальца.

Дичь поднята, Ватсон, сказал я себе. Поднята дичь.

И этот остров начинает мне очень нравиться.

2

Следы на песке

Веспер Дандас, как я уже говорил, была привлекательная женщина: не красавица, но в избытке наделена той чувственностью, которой так щедро одарены многие женщины и так скудно – англичанки. По словам мадам Ауслендер, ей было тридцать девять лет, однако бронзовая кожа оставалась свежей и упругой; белокурые волосы средней длины, стального оттенка глаза, – увидев их вблизи, я убедился, что они дымчато-серые. Немного напоминала Джин Артур, с которой я в 1943 году снимался в «Установлении личности», хотя та, разумеется, была гораздо красивей.

Она была совершенно раздавлена, ошеломлена трагедией. Глаза покраснели от слез, подбородок дрожал, когда она отвечала на наши вопросы, а их то и дело приходилось повторять, потому что она плохо соображала и могла думать лишь о постигшем ее несчастье, которое пока еще не в силах была осознать в полной мере. И наши слова доходили до нее с трудом. Мы с доктором беседовали с ней в библиотеке, где вдоль стен тянулись полки с книгами и переплетенные подшивки журналов, а в центре стоял стол, за которым в современных креслах мы и сидели. Окно выходило в сад. Мадам Ауслендер вместе с Малербой и Фокса отправилась объяснять другим постояльцам, что произошло.

Медленно и терпеливо мы восстанавливали картину недавних событий. Веспер Дандас и Эдит Мендер путешествовали вот уже три месяца, совершая нечто вроде классического grand tour[15]: из Монте-Карло – в Венецию, а оттуда на Корфу, собираясь летом посетить Грецию. Они подружились в Париже, где и познакомились, оказавшись рядом на лестнице Лувра, перед статуей Ники Самофракийской. Две одинокие англичанки, странствующие по Европе, – все как в романах Генри Джеймса. И, само собой разумеется, мгновенно понравившиеся друг другу.

– У нее только что завершился неудачный роман, – объясняла Веспер Дандас. – И она была свободна. И пребывала в одиночестве и в праздности. И с довольно скудными средствами. Я же приехала в Париж, чтобы решить кое-какие дела по наследству моего мужа, скончавшегося несколько недель назад.

– Примите мои соболезнования, – сказал я. – По случаю его кончины.

Впервые ее серые глаза задержались на мне. До этой минуты она как будто не понимала, кто перед ней. А сейчас кивнула и просветлела лицом, узнавая.

– Аневризма аорты. Наш брак продлился всего полгода.

– О-о, это ужасно… – как полагается, отозвался я.

– И я осталась совсем одна… и Эдит тоже. Мы очень быстро нашли общий язык, прониклись друг к другу симпатией, и однажды вечером, за ужином в «Гран-Вефуре», я предложила ей стать моей спутницей. Замысел состоял в том, чтобы поездить по свету, как-то устроить наши жизни, а потом поселиться на севере Италии, где моему покойному супругу принадлежит дом. Она с восторгом согласилась. И так вот мы оказались здесь.

– А что вам известно о ее неудачном романе?

Я заметил, что она колеблется, то ли стесняясь, то ли не решаясь сказать правду. Но вот тряхнула головой, словно признаваясь в чем-то таком, что предпочла бы отрицать.