Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович - Страница 27

Однако никакие разумные доводы и соображения не успокаивали. К тому же в самолете пахло чесночной колбасой и самогоном, немытыми ногами, потом, овчинными кожухами и карболкой из туалета. Кто-то, разувшись, сушил портянки, навернув их на голенища сырых валенок. Кто-то курил отвратительно-вонючие сигареты «Дымок». Еще дальше впереди кто-то с пьяной громогласностью рассказывал антисемитские анекдоты: «Абрам приходит с работы, а Сарра в постели с соседом…»

И то ли от этой грязи, то ли от ощущения странной опасности, исходящей от этих гэбэшников за его спиной, Рубинчик вдруг почувствовал себя вовсе не первооткрывателем экзотических земель, а сиротой-инопланетянином, забытым на какой-то варварской планете. И совсем иначе, чем раньше, вдруг увидел страну, по которой все эти годы летал и ездил в свои романтические командировки. Это вафельное полотенце у рукомойника на автопункте «Березовый» — черное от грязи и одно-единственное на всех шоферов зимника, потому что остальную сотню — недельную норму полотенец на автопункт — начальник этого автопункта просто украл. Эти серые, рваные простыни в гостинице «Полярник», которые меняют только раз в десять дней, да и то на такие же серые и рваные — потому что новые простыни директор гостиницы просто пропил. Этот мирнинский «Шанхай», где сотни рабочих семей — с детьми! — живут в металлических бочках и фанерных лачугах, оледенелых и снаружи, и внутри, — потому что дирекция и партком треста «Алмаздобыча» растащили на свои дачи все стройматериалы, завезенные сюда для «города под куполом». И так — везде, всюду, от Заполярья до Памира, от Хабаровска до Москвы. Потная, немытая, люмпенская страна с имперскими амбициями и антисемитскими анекдотами, строящая космические ракеты, но разворовывающая все, что только можно украсть на своих «великих стройках коммунизма». Погрязшая во взяточничестве, воровстве, коррупции и стервозности, как алкаш в придорожной канаве. С варварской агрессивностью вождей, готовых «по просьбе трудящихся» расстрелять за правдивое слово об их режиме, и с рабской покорностью спивающегося народа — вот что открылось вдруг внутреннему взору Рубинчика. И он ужаснулся: если сейчас, здесь, прямо в самолете эти гэбэшники арестуют его по своей прихоти или вместо того непойманного бандита — ничто не спасет его, и никто, даже главный редактор газеты, не рискнет и спросить у властей, куда он пропал. Он просто исчезнет в каком-нибудь сибирском лагере, растворится в пермских болотах…

Рубинчик открыл глаза и глянул в иллюминатор. Как всегда, Сибирь от горизонта до горизонта была укрыта сплошной облачностью. Только изредка в редких разрывах тяжелых облаков можно было разглядеть заснеженную тайгу, гигантские каменистые разломы каких-то доисторических оврагов, синие извилистые ленты замерзших рек и желто-серые панцири льда на болотах. Бесконечно мертвое и замороженное пространство. Как писал в X веке один араб-путешественник:

Черт возьми, так что же тянет сюда, в эти гиблые замороженные просторы, и татар, и монголов, и шведов, и немцев, и евреев, и французов? Какая мистическая сила? Гитлер, Наполеон, Карл XII, Чингисхан, а еще раньше, до них — хазарские цари…

— Товарищ пассажир, вы будете завтракать?

Рубинчик отвлекся от иллюминатора. Юная, не старше семнадцати стюардесса с васильковыми глазками на круглом прыщавом личике девственницы, в короткой форменной юбочке, серых шерстяных чулках и фетровых полуботинках стояла над ним с целлофановым пакетом в руках. Рубинчик скосил глаза и увидел, как два гэбэшника разом, будто ревнивые родители, повернулись к ним. Он посмотрел на стюардессу и покачал головой:

— Нет, спасибо.

— Напрасно отказываетесь! — вдруг бойко сказала она, заглядывая ему в глаза. — Тут финский сервелат и болгарские яблоки! Очень вкусно. Вы, между прочим, со мной в третий раз летите. Я читаю ваши статьи в газете. Возьмите завтрак, не пожалеете! Меня Катей зовут.

Она вставила перед Рубинчиком ножки столика в пазы подлокотников и положила на этот столик пакет с завтраком, наклонясь к Рубинчику так близко, что ее льняные волосы коснулись его лица.

— Вам чай или кофе?

Рубинчик, скосив глаза, видел, как побелели не то от злости, не то от ревности лица его соседей-гэбэшников.

— Чай, — сказал он.

— Правильно, — одобрила Катя. — Кофе возбуждает. А вам лучше поесть и поспать. До Москвы еще шесть часов. — И повернулась к гэбэшникам: — А вы будете завтракать?

— Будем, — буркнули они.

— Ждите, — сказала она им совершенно другим, служебно-отсекающим тоном и ушла по проходу в глубину салона.

Рубинчик, невольно улыбнувшись, вновь отвернулся к иллюминатору. Все его страхи вдруг улетучились и разом забылись, как невралгический спазм. Конечно, это варварская, потная и немытая страна. Но тут его знают, читают и даже узнают в лицо! А в глухих и дальних углах этой страны (и даже здесь, в самолете!) еще можно найти тихие генетические отблески той былой русско-нордической красоты, которая открыла ему свою древнюю тайну только однажды, давным-давно, семнадцать лет назад, на ночном волжском берегу, но которая с тех пор так волнует его, что он каждый месяц срывается из Москвы, бросает жену и детей и мчится в Сибирь, на Урал, на Алтай. Так не за этим ли приходили сюда, сами того не зная, и немцы, и французы, и поляки, и шведы, а задолго до них, еще в шестом веке, — евреи?

«Вот! — вдруг подумал Рубинчик под рев двигателей «ТУ-134» — Вот где случился главный трагический поворот русско-еврейской истории! На кой черт пошел Песах войной на Киев? Ну, отбил Самкерц и Херсонес и еще три города, не считая большого множества пригородов. Ну, взял с Игоря дань и умертвил мечом всех его воинов. Так зачем было идти войной на русскую столицу?»

— Что же вы не кушаете? — прозвучал над ним обиженный голос стюардессы Кати. — А я вам чай принесла!

Он посмотрел ей в глаза. И вновь — как совсем недавно на зимнике — просторная, доверчивая глубина васильковых половецких глаз открылась перед ним. Казалось, сделай он только жест или крохотный знак, и эта Катя тоже шагнет к нему и прямо на глазах этих вновь вызрившихся гэбэшников ткнется щекой в его плечо и станет его новой покорной рабыней и любовницей. Прямо тут, в самолете.