Любовь и пепел - Маклейн Пола - Страница 70

— Не бери в голову, — сказала я ему. — Ты нужен нам с папой в целости и сохранности.

— Я только слушаю, — ответил Бамби, подмигнув. — Ты не можешь осуждать меня за это.

Казалось, он стал старше на пару лет с тех пор, как я в последний раз видела его на Рождество. Дело было не только в строгом крое его формы и короткой стрижке, но и в его взгляде. Баму надоело жить в безопасности и уюте, только он решил мне об этом не говорить.

После ужина мы подошли к Виктору, который сидел со стаканом крюшона и толстой сигарой и беседовал с Рэндольфом Черчиллем, сыном британского премьер-министра. Речь шла о прыжках с парашютом. Рэндольф только что чудом избежал плена и, возможно, смерти, после того как приземлился на территории Югославии. Но в его рассказе чувствовалась решимость, ему не терпелось немедленно вернуться в самую гущу событий.

Рэндольф был таким же лихим, как и Виктор, а может, и более. Они оба могли бы стать кинозвездами, даже без помощи своих очень известных семей. И я понимала, что у меня не осталось ни единого шанса убедить Бама в том, что ему повезло, раз он до сих пор не участвовал в военных действиях. На протяжении всего вечера он задавал вопросы обоим мужчинам, кивая в ответ так, как кивал, когда Эрнест давал ему указания в стрельбе по тарелкам или ловле рыбы нахлыстом. Бамби не витал в облаках — он, что называется, мотал на ус.

— Я должна увезти тебя в Лондон и держать там как своего питомца, — сказала я ему на прощание.

— А что насчет расстрела за дезертирство? — спросил он, как всегда, вежливо улыбаясь.

— Ах это… Что ж, угроза расстрела может оказаться отличным стимулом твоему папе приехать к нам.

— Ты беспокоишься о нем.

— Почти всегда. Глупо, да? Клянусь, я бы меньше волновалась, если бы он захотел прыгнуть с парашютом в Югославии вместе с тобой. По крайней мере, тогда Эрнест бы вел себя как обычно. — Я почувствовала, как во мне забурлили эмоции, и быстро затрясла головой. — Мне очень жаль. Я не должна так говорить.

— Все в порядке. Я знаю, что в последнее время было нелегко.

— Как думаешь, что бы ты сделал на моем месте?

— Притащил бы его сюда в большом шерстяном мешке? — Бамби слегка пожал плечами, стараясь казаться непринужденным. — Если бы на отца можно было хоть как-то повлиять.

— В любом случае я могу попробовать, — сказала я и, притянув его к себе, крепко обняла и долго не хотела отпускать.

Глава 70

Хотя Бамби был абсолютно прав насчет темперамента Эрнеста, в марте, когда мое беспокойство о муже стало невыносимым, я решила хотя бы ненадолго вернуться домой. Я отсутствовала пять месяцев — вдвое дольше, чем когда-либо, — и по приезде почти не узнала «Финку». Повсюду были разбросаны пустые бутылки, а кошки, захватив домик для гостей, сумели пометить там все, что хотели. Шестерых из них, а может быть, и десятерых, я видела впервые. Как и человека с лицом Эрнеста, но с таким мрачным и кислым настроением, что я даже боялась подойти к нему.

— Ты что-то забыла? — холодно спросил он, когда я еще не успела разложить свои вещи.

— Пожалуйста, не наказывай меня, Зайчик. Я скучала по тебе, как никто другой.

Он только пожал плечами и сказал, что «Операцию одиночки» закрыли. Вся контрразведывательная деятельность в Южной Америке была недавно передана ФБР, которая изучила их работу и объявила «дилетантской». Эрнест поморщился, произнося это слово.

— Мне очень жаль, — сказала я ему.

— Черта с два тебе жаль! Два года постоянного патрулирования — и мы даже не заслужили простой благодарности. Что насчет исполненного долга? — Горечь и неприкрытая злоба читались в его глазах и опущенных уголках рта.

Эрнест вдруг показался мне намного старше. Глаза у него были пустые и безжизненные. Щеки обвисли, а приглядевшись, на свету я заметила соль у него в бороде. Когда я попыталась заговорить о Европе, о грядущем вторжении во Францию, о будущем, которое нас ждет, он вздрогнул и отмахнулся от меня.

Эрнест тыкал меня носом во все мои недостатки каждый раз, когда я была с ним не согласна. Он припомнил мне все, через что ему пришлось пройти, пока я делала то, что хотела: Китай и Аризону, Финляндию и Карибское море — все недели и месяцы, когда ему приходилось быть одному. Он причитал, как губительно все это было для него, как я надругалась над котами, а теперь пытаюсь потопить его, как все остальные женщины. Эрнест ворчал о моей избалованности, ужасной привычке сорить деньгами и моих амбициях. Амбиции превратились в самое грязное слово на свете.

Поначалу я отказывалась поддаваться на провокации, настаивая на том, что люблю его и желаю лучшего для нас обоих. Но в конце концов не смогла больше терпеть издевательств.

— В чем конкретно заключается мое преступление? — набросилась я на него. — В том, что я работала и воевала без тебя? Почему мужчина может делать свою работу — и это нормально, а женщина должна бросить все ради дома, а если она этого не сделает, то она эгоистка?

— Ты ужасно эгоистична! — Эрнест проигнорировал мой вопрос, просто отмахнувшись от него. — Каждый миг твоей жизни должен быть волнительным или ты сама сделаешь его таковым. Потребность в приключениях и неприятностях — это своего рода болезнь. Я должен был сразу увидеть это, но я засмотрелся на твои ноги. Довольно неплохая приманка, между прочим.

— Так я заманила тебя?

— Кто-то, конечно, так бы и подумал.

Мало того что его не устраивало наше настоящее, так он еще и захотел переписать наше прошлое. Мне стало тошно и грустно от этого. Но это было только началом.

— У меня была жена! — выпалил он. — Я женился на одной женщине, а вынужден жить совсем с другой.

— Вынужден? Почему бы тебе тогда не покончить со всем этим? Ты уже так поступал. Именно это ты сейчас и делаешь. Скажи мне, что я не права.

— Я просто пытаюсь спасти себя, — ответил он.

И битва продолжилась. Мы ссорились из-за его пьянства — постоянного и беспробудного — его хвастовства, потребности контролировать все и всех вокруг. Мы ссорились из-за дома, денег, работы, из-за всего, что можно было бы вытащить наружу, чтобы разжевать и, зарычав, выплюнуть. Когда-то такая злость могла показаться катарсисом, но теперь я чувствовала себя растерзанной, испуганной и ужасно растерянной. Мы долго отдалялись друг от друга, но это происходило так медленно, что мне удавалось отгонять все грустные мысли. Теперь ледник беспокойства, на котором мы стояли годами, внезапно взорвался. Лед превратился в огонь.

Когда я думала о мальчиках — Мышонке, Гиги и Бамби — и о том, что могу их потерять, я едва могла это вынести.

— Жаль, что я не моту разорваться на части, — сказала я ему однажды вечером, всего через неделю после возвращения. — Так было бы лучше. Разве не ужасно, что ты продолжаешь гулять, дышать, писать письма, ходить на рынок и все остальное, что ты привык делать, когда на самом деле ты разлетелся на осколки?

— Это называется инстинктом самосохранения, дорогая.

— Тогда я не хочу им обладать. Не хочу в этом участвовать. Я хочу быть честной.

— Выпей еще виски.

— Я и так уже пьяна и не чувствую пальцев.

— Значит, виски делает свое дело.

Я не знала, чем мне еще заняться, кроме как вернуться за океан. Я позвонила Чарльзу Кольбо и сказала, что готова закончить начатую работу, но вместо привычного энтузиазма в трубке возникло странное напряжение.

— Для нас собирается писать Эрнест. Он звонил на днях. Я думал, ты знаешь.

— Что?! — Я была так удивлена, что даже потеряла дар речи. В горле появился ком размером с яйцо. Наконец я сказала: — Он не упоминал об этом.

— У нас там может быть только один аккредитованный журналист. Мне ужасно жаль.

— Двадцать шесть статей, Чарльз! Вы опубликовали двадцать шесть моих работ с тех пор, как я уехала в Испанию, и вы бросаете меня ради моего собственного мужа?

— Думаю, ты знаешь, в каком затруднительном положении я оказался. Я должен беспокоиться о тираже. И не забывай, что он сам предложил мне. Пожалуйста, прости меня за эти слова, Марти, но, возможно, ты споришь не с тем мужчиной.