Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович - Страница 48

Таисий подошел к кругу. С сумы, лежавшей на снегу, встал отец Ульки, шагнул к Таисию, подавая топор, руки у старика дрожали, глаза слезились, сказал:

– Атаман, убей… Едина она у меня дочь, но круг велит – поганит устав…

Он вложил в руку Таисию топор.

Улька низко опустила голову, лицо стало бледно как снег, пятна намазанной сажи резко пестрили лоб и щеки.

– Убей стерво!

– Сука она!

– Архилин-трава, убери с очей падаль! Таисий взял топор, заговорил спокойно:

– Устав ваш ведом мне, он свят и строг, и не должно его рушить никому.

– Убей суку!

– Убью, только вам всем тогда брести в обрат на Коломну!

– А то нам пошто?

– Пошто на Коломну?!

Все поднялись со своих мешков на ноги. Таисий так же невозмутимо продолжал:

– Мой брат, старцы, любит его дочь! – Он лезвием топора указал на старика. – Убьем женку, Григорей уйдет на сторону… у нас зарок – не быть одному без другого…

– И ты уйдешь, Архилин-трава?!

– Уйду и я… под Москвой еще застава, она вас оборотит, так легче вам брести в обрат от сих мест, чем от Москвы!

Старцы заговорили:

– На Коломну не попадем…

– А и попадем, там смертно…

– Архилин-трава, убей суку!

– Молчите вы, волчицы! – замахали старицы на молодых.

– Мы отойдем… посоветуем – жди! – сказали старцы, и все трое отошли в сторону.

Таисий с топором в руке ждал.

Сенька тоже стоял не двигаясь.

Улька стояла по-прежнему, только по лицу у ней текли слезы.

Старики подошли, сели на свои мешки, один сказал:

– Атаман, ватага старцев порешила тако – Улька идет меж стариц и будет в дороге с ними ж везде… Коли Григорей избрал ее – той воли мы ни с кого не снимаем… А в городу, где добрый постой уладим, там и пущай сходятся для ложа…

– Мудро рассудили! Пусть будет так.

Все поднялись, навесили мешки, и ватага побрела с пением:

Часть вторая

Глава I. Царь и Никон

В пыльном тумане померкло солнце. Люди копошились в пыли, чихали, кашляли, отплевывались. Широкими деревянными скребами сгребали на стороны в канавы, где гнила всякая падаль, дорожный песок и пыль. Иные за ними мели, чтобы было гладко… ямы ровняли, ругались негромко:

– Штоб ему, бусурману, как поедет зде, ребро сломить!

– Не бусурман он! Православный, грузинской[166], в недавни годы к нашим в потданство объявился…

– Вы, черти у бога нашего! Работай больше, говори меньше: стрельцы близ – доведут, палками закусите!

Недалеко трещало дерево – стрельцы ломали ненужные постройки или такие, которые загораживали проезд в Москву грузинскому царю.

Июня, в 18-й день, 1658 года усердно чистили московские улицы и закоулки, а по площадям, крестцам и людным улицам, поколачивая в барабан, ходили бирючи, кричали зычно:

– Народ московский! Великий государь, царь и великий князь всея Русии, самодержец Алексий Михайлович указал:

«В Китае, в Белом городе и Земляном валу – в улицах, которыми идти грузинскому царю Теймуразу, и на пожаре[167] шалаш харчевников, и полки, и скамьи торговые, и мостовой лес[168] и в тележном ряду прибрать все начисто. И в Китае-городе, во рву, что внизу церковь Живоначальныя Троицы – лавки, которые без затворов пусты, – сломать и мостовой лес, по тому ж все прибрать, чтобы везде было стройно[169]».

И великий же государь указал:

«На встрече грузинского царя у Жилецкой у Осипова сотни, Сукина, быть голове Михаилу Дмитриеву».

Были на встрече против грузинского государства царя Теймураза Давыдовича стольники комнатные, шестнадцать человек. Да с выборного сотнею князь Иван Федоров сын Лыков, а в сотне у него было стольников двадцать восемь человек.

Головы у стольников: князь Алексей Андреев сын Голицын – у него в сотне восемьдесят пять человек.

Никита Иванов сын Шереметев – у него в сотне семьдесят девять человек.

У стряпчих[170] князь Иван, княж Борисов, сын Репнин[171] – у него в сотне девяносто четыре человека.

Солдатские полковники с полками: Аггей Алексеев сын Шепелев[172], Яков Максимов сын Колюбакин.

Июля, в шестой день, великий государь царь Алексий Михайлович указал потданному своему грузинскому царю Теймуразу Давыдовичу на приезде свои великого государя пресветлые очи видеть и у стола быть в Грановитой палате.

В этот день приказано было не торговать и не работать, нарядиться в чистое платье: «у кого что есть праздничного».

Нищим указано настрого: «Рубы худые не казать! Мохрякам божедомам на улицах ни сидеть, ни лежать, а быть на своих „божедомных дворах“[173]!»

Во время въезда царя грузинского народ залезал на тын, на балконы и крыши домов.

– Гляньте! Бородатой грузинской царь, а борода, вишь, длинна да курчава…

– Бог ума не дал, пальцем не тычь, сами видим!

– В своей, вишь, корете едет!

– Чай, он не мохряк, а царь!

– Браты, а хто у его пристав?.

– Боярин Хилков[174] – князь!

– Де-е-тки-и!

– Чого тебе, дедко?

– Перед коретой чужеземного царя хто скачет?

– Голова стрелецкой, Артемон Матвеев![175]

– Ой, а быдто он молочше был?

– Ты старишь – и мы с тобой!

– Эй, задавят! Сколь их в цветной-то крашенине?

– Дворяне все! Конюшенного чину, а ты, знать, не московской?

– Я-то?

– Да!

– Много нас! На работы взяты в Москве, а я – каменотесец Вытегорского уезду…

– По говору знать: токаешь…

– Ай да конюхи! Все в атласном малиновом…

– Не все! Окроме червчатых есть лазоревые кафтаны,…

– Баско!

– Ах ты, новгородчина! Говори: красиво!

– Пущай по-твоему: красиво, а не одна на них мужичья копейка виснет.

– Поговори так – за шею повиснешь!

– Браты, гляди – дьяки верхом!

– Да… дьяки… Симановской с Ташлыковым.

– Не в приказе сидеть – за коретой ехать!

– Все с протазанами!

– Бердыши не гожи! У Протазанов топоры – те, вишь, начищены!

Народ хлынул в Кремль. Бояре палками очищали путь карете царя Теймураза. Ближние ко дворцу люди видели грузинского царя, вышедшего из кареты. Встречали стольники: Никита Иванович Шереметев да Иван Андреевич Вельяминов. С ними дьяк Василий Нефедов.

Степенный боярин в золотной ферязи вышел из сеней на красное крыльцо, отдал царю низкий поклон. Дьяк громогласно пояснил:

– Встречает тебя, величество царь Теймураз Давыдович грузинской, боярин государев ближний, Василий Петрович Шереметев!.

Хотя бояре, приставленные к порядку, больно били палками, но упорные, стоя близ красного крыльца, видели: на красном крыльце от сеней Грановитой палаты в бархатных малиновых терликах стояли жильцы с протазанами, иные с алебардами. Толпа громко гудела, считая:

– Один, два, три! – Подсчитали как могли.

– Сколь их!

– Шестьдесят два жильца!

– Не все – воно двенадцать в желтых объяренных, а во еще десять в лазоревых…

– Народ, расходись! Государь с гостем кушать сели-и…

– Не наше горе! Они вволю поедят…

В то время как встречали царя Теймураза, Никон в крестовой палате сидел в ожидании на своем патриаршем месте в полном облачении: в мантии с источниками, скрижалями. На груди патриарха под пышной бородой висела на золотой цепи украшенная диамантами панагия. Правая рука держала рогатый посох, конец посоха дробно, не без гнева, стучал по ступеням патриарша сиденья. Патриарх вытягивал шею, прислушиваясь к гулу толпы: он слышал, что гул этот стихает. Царя грузинского ввели в палаты. Патриарх хотел бы видеть всю встречу, но не позволял сан стоя быть у окна.