Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович - Страница 80

Нет уж, следует железно помалкивать, а то в такое вляпаешься...

Тут у Тарика забрезжила смутная идея, словно огонь далекого костра в ночи, вызванная к жизни одной из сегодняшних встреч. Но он не стал ее обдумывать, отложил на потом — не горит, а сейчас самое время заняться чем-то гораздо более безобидным, привычным и, что уж там, приятным...

Серебристый свет уже почти ставшей полнолицей Старшей Спутницы149 заливал комнату (Младшая, тоже вот-вот готовая стать полнолицей, должна взойти через пару часов и, уж будьте уверены, взойдет), но для чтения его маловато. А потому Тарик достал из ящика шкафчика широкогорлую склянку с жестяной крышкой, куда старательно собирал крошки, кусочки и отрезочки «огневика», когда по просьбе мамани резал его на кухне. Привычно высыпал на ладонь ровно столько, чтобы хватило на четверть часика, засыпал в лампу и долил туда воды, чтобы едва покрывала мутно-белесое крошево. Растянулся на постели, положив рядом новенькую растрепку.

Ждать, как обычно, пришлось недолго. В лампе замерцало сияние, оно ширилось. Очень быстро комната озарилась достаточно ярким светом, так что не только читать — иголки собирать можно, окажись они тут каким-то чудом (но откуда им взяться в комнате мальчугана, если он не из Портных? Шитье — удел девчонок да еще солдат...).

На обложке название большими буквицами: «ЮНАЯ БАРОНЕССА В ЛАПАХ ЛЕСНЫХ РАЗБОЙНИКОВ». И картинка подходящая: означенная баронесса, обнаженная по пояс, только в штанах и сапогах, уронив руки и потупившись, стоит под деревом, а ее обступили три ухмыляющихся разбойника, заросшие буйными бородищами, с ножами на поясах. Корявая картинка, наверняка заставившая бы худога Гаспера пренебрежительно ухмыльнуться, но покупателям и такой хватает...

Как обычно, строчки лепились вкривь и вкось, буквицы пропечатаны бледно — но своих денег растрепки стоят...

И, как всегда с растрепками, вступление занимало всего полстранички. Скупыми фразами описывалось, как трое разбойников встретили в глухомани очаровательную юную баронессу, отправившуюся прогуляться по незнакомым местам в мужском костюме для верховой езды, без егеря и грума. Стащили ее с коня, привели в полуразвалившуюся избушку и там, поглаживая плашмя лезвиями длинных сверкающих ножей, велели быть послушной, если хочет уйти живой. Баронессе ничего больше не оставалось, как подчиниться, и она, всхлипывая, исполняла их желания: сняла сапоги, носки, штаны и труселя, осталась в одной рубашке из тончайшего льна, соблазнительно обтянувшей высокую юную грудь, и легла на кучу соломы...

Главарь встал над ней на колени, медленно, растягивая удовольствие, расстегнул одну за другой пуговицы из больших шлифованных самоцветов, и только разделавшись с последней, распахнул. Его широкие нахальные ладони неспешно гладили высокую грудь, гладкий животик, стройные бедра, пальцы прошлись по девичьей тайне. Баронесса уже не плакала, покорно лежала, уставясь в потолок, и на ее румяных щечках сохли дорожки слез.

— Великолепное у тебя тело, — хрипло сказал главарь. — Ну-ка раздвинь чуток ножки... вот так, умная девочка, на ходу учишься... Кто-нибудь тебя так трогал? А вот так?

— Нет, никто, — потерянно призналась юная баронесса, ежась от грубых ласк. — Я даже ни с кем еще не целовалась...

— Это дело поправимое, — сказал главарь под одобрительный гогот дружков. — Ничего, мы из тебя сделаем очаровательную маленькую шлюшку, мы на это мастера. Целовать тебя не будем, но внимание губкам уделим, и тем, и этим...

Выпрямившись, он скинул сапоги и штаны. Баронесса впервые в жизни увидела вздыбленный мужской причиндал, поразилась его размерам и крепко зажмурилась. Ощутила, как мужские колени сжимают ее плечи, и в следующий миг в сжатые губы ткнулось нечто твердое, горячее, живое.

— Распахни глазки, — сказал главарь. — И ротик открой. Не бойся, глупенькая, от этого ни одна еще не затяжелела, точно тебе говорю, и чтобы сглотнула все до капельки...

Юная баронесса понимала, что ее ждет то самое, о чем они перешептывались с подругами. К страху и унижению, вот странность, примешивалась толика любопытства оттого, что ей сейчас придется это делать.... И ведь она не виновата, она не

развратная, ее заставляют, грозя смертью, — так что придется покориться и терпеть...

Она открыла рот, куда тут же властно вторгся набалдашник, ощутила незнакомый, ни на что не похожий вкус и сомкнула губки вокруг незваного пришельца, вошедшего не так глубоко, чтобы перехватило дыхание. Пожалуй, это было не так уж страшно и нисколечко не больно — и ведь, заверяли подружки, придется глотать...

— Ну, что ты как неживая?

И юная баронесса стала сосать, неуверенно и неумело. Правда, это оказалось не так уж и страшно, и, когда мужские ладони стали гладить ее девичью тайну, а пальцы разбойников проказили вовсе уж затейливо, юная баронесса, к своему немалому удивлению и стыду, почувствовала, что это ей нравится...

Дальше страницах на пятнадцати (в растрепках больше и не бывает, это не голые книжки) подробно описывалось, что разбойники вытворяли с юной баронессой, которой начало это нравиться — когда поодиночке, когда сразу двое, — и было целых три картинки, корявых, но цепляющих. Кончалось вовсе уж завлекательно: по приказу главаря юная баронесса, уже прирученная, встала, низко согнувшись и упираясь ладошками в выщербленную деревянную лавку. Когда ладони главаря легли на ее бедра, а набалдашник ткнулся совсем непривычно, она поняла, что ее на сей раз ожидает, и слабо запротестовала: О

— Но ведь это только трубочисты делают с мальчиками...

— И мужчины с девочками тоже, ты не знала? — сказал главарь. — Не бойся, я осторожненько, навык есть...

Ниже шла строчка: «Приключения юной баронессы только начинались...» Ага, знакомо: оборвали на самом интересном месте, а новая растрепка будет стоить дороже, но ведь купишь, никуда не денешься...

Но это уже не имело значения. Домашние легкие штаны и без того стояли колом, и Тарик, развязав шнурок, привычно зажал пальцами напрягшийся торчок (увы, уступавший папаниному причиндалу), неторопливо принялся за нехитрую приятную работу, как многие его годовички на улице Серебряного Волка в эту пору. На сей раз он представлял себя в той лесной избушке на месте главаря разбойников, а вместо юной баронессы была Тами, но у них с самого начала все происходило по доброму согласию...

Как всегда, хотелось, чтобы это дольше не кончалось, — но увы, кончилось. Разжав пальцы, он тщательно вытер чистой холстинкой «эликсир любви» и улыбнулся, вспомнив, какого страху натерпелся, когда впервые вышел «эликсир». Перепугался он страшно, решив, что это какая-то жуткая хвороба, но обращаться с этим к родителям не решился и уж тем более не пошел к лекарю. А друзей об этом не спросишь: все занимаются теребеньками и все об этом знают, но согласно старой негласке другим о таком и заикнуться нельзя. А через два дня это повторилось, еще обильнее. Целую неделю Тарик пребывал в самых расстроенных чувствах, но потом додумался пойти в книжную лавку (для соблюдения тайны отыскав таковую чуть ли не в противоположном конце города) и за скромную денежку обзавелся пусть голой, но ученой книжкой: лекционом для лекарских учеников. Наврал торговцу, что вскоре закончит Школариум и по настоянию отца-аптекаря пойдет в школу лекарских учеников, вот и подбирает заранее книги по списку. Неизвестно, поверил ли ему торговец (судя по хитроватым глазам, не особенно и поверил), но вопросов не задавал и помог выбрать книжку о созревании мужской утробы.

Оказалось, это не хвороба, а именно что созревание. Когда мальчуган дорастает до определенных годочков, у него (у одних чуть раньше, у других чуть позже) каждый раз выходит «эликсир любви», из которого, представьте себе, и получаются дети. Понятно, Тарик успокоился совершенно, даже обрадовался, что мужает. Когда через месяц ему с глазу на глаз рассказал папаня, решив, что настала пора, Тарик прикинулся удивленным этакими новостями — но все, о чем папаня говорил, он уже знал из книги. Книга эта с тех пор странствовала потаенно среди его годовичков с улицы Серебряного Волка — может, и до сих пор бродит, перейдя по наследству к ватажникам помладше...