Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович - Страница 13

— Свежайшая, браток. Первый день продается. «Юная баронесса в лапах лесных разбойников». Отпадная чтивуха, точно тебе говорю, не кошака втираю38. Поехала, стало быть, баронессочка на охоту одна, а тут разбойники. И начали ее в заброшенной хижине по-всякому... С конца капать будет еще на середине...

Как и подобает опытному торговану, он сохранял на лице простодушно-льстивое выражение, но в глубине светлых глаз все же была насмешка. Стало чуточку неприятно оттого, что рыжий видит его насквозь — впрочем, как любой продавец растрепок. Ну и наплевать, привычно подумал Тарик. Сам рыжий через это прошел. Все через это проходили, так аптекарский ученик болтал: и члены Собрания, и дворяне тоже, и уж, вполне возможно, тот, которого даже мысленно назвать страшно...

— Страничек сколько? — спросил Тарик.

— Два десятка. Самое то для растрепки, больше и не бывает. Больше только в толстых книжках, а они тебе не по денежке, да и зачем они тебе? И картинки есть смачные, аж три. Ну, берешь?

— Сколько?

— Пять шустаков любой монетой, кроме совсем стертой... Если денар39 завалялся, сдача найдется.

— Задираешь... — поморщился Тарик. — Полтаха40 — и то задрано будет.

— Ну, ты сказанул! Пять шустаков за двадцать страничек с картинками — ничуть не задрано. Пять, и без торга. Ты вроде мальчуган нахватанный, должен понимать. Торговые сыскари, чтоб им в неглубоком месте утонуть, недельную мзду на шустак задрали, и куда тут денешься? И хозяину отстегни, будь любезен. Мне и остается-то с одной растрепки — кошкины слезки...

Очень возможно, он не врал. Тарик и сам знал, что сыщики Торговой Стражи далеко не всегда ведут незаконных торговцев к начальству, а дерут с них мзду. Ну, а кто у рыжего хозяин — и гадать нечего: вот этот самый печатник. Иначе не обосновался бы тут рыжий так вольготно. И растрепки, очень может быть, он сам печатает. Рискуют здорово: Тарику, если поймают на покупке растрепки, светит всего-то дюжина розог в Школариуме при общем сборе Школяров с громогласным зачитыванием вины. Наказание знакомое, можно перетерпеть, к тому же он, как полагается Мате-рущему, вытерпит все, стиснув зубы и не издав ни единого писка. А вот Подмастерью за торговлю книгами, не носящими печатей Королевской Цензуры и Совета Добродетели, придется гораздо хуже: если поверят, что он таким непотребством занимался впервые, получит несколько месяцев тюрьмы (смотря с какой ноги встал квартальный судья), но могут и из Цеха попереть, одна дорога тогда будет — в Градские Бродяги. Хуже всех будет Печатнику: грамоту Мастера отнимут, печатню отберут, в тюрьму на пару лет законопатят, а потом одна дорога: на Вшивый Бугор, к Бродягам. Говорят же: хотя торговые сыщики мзду берут старательно, но должны время от времени и хватать кого-то, чтобы не рассердить начальство. Тут уж кому как повезет. Однако ж, надо думать, зарабатывают оба незаконной торговлей достаточно, чтобы рисковать и верить в свое везение...

Все это пронеслось у Тарика в голове, пока он отсчитывал шуста- ки и шел вслед за рыжим к его сумке. Тот присел на корточки и запустил туда руку, сумки не распахивая. Подал Тарику невеликую стопочку листов плохой бумаги, сшитую с одной

стороны суровой ниткой неуклюжими мужскими стежками:

— Владей...

Имени сочинителя там, ясное дело, не было — у растрепок их не водится. Крупными буквами обозначено: ЮНАЯ БАРОНЕССА В ЛАПАХ ЛЕСНЫХ РАЗБОЙНИКОВ, а пониже рисунок изображал по пояс голую женщину. Непритязательный был рисунок. Благодаря знакомству с худогом Гаспером Тарик лучше многих разбирался в живописном и рисовальном искусстве и знал, что такие вот рисунки называются ученым словом «аляповатые», а проще говоря, «корявые».

Подмастерье, не вставая с корточек, тихо прошипел:

— Закуркуй живее, обоих спалишь!

Не без некоторого смущения (рыжий был прав, мало ли кого могло на торжище занести) Тарик спрятал растрепку под кафтанчик, засунул за ремень и пошел прочь: делать тут было больше нечего.

Грустновато было, что новые приключения капитана Фаулета появятся только через неделю. Предыдущие, все пять, завершались на самом интересном месте. Капитан Фаулет взял на абордаж у Цветущего Архипелага пузатую купеческую каракку с грузом пахучих бобов11 и жевальной смолы дерева куапас, которое только на островах этого архипелага и растет. Добрая была добыча, капитан мог все выгодно продать старому знакомому, тайному перекупщику, который всегда давал хорошую цену, не то что некоторые прохвосты, прижимистые и скупые. А главное, на каракке плыла юная маркиза, такая очаровательная, что капитан Фаулет, определенно пораженный пером Птицы Инотали, влюбился сразу — хотя вот уже как десять лет дал обещание не влюбляться после того, как ему в порту Денатоль коварно изменила красавица с ледяным сердцем (это было не святое слово, а обычное обещание, так что совесть капитана чиста). Увы, судьба сыграла с отважным капитаном злую шутку... Фаулет, в отличие от иных благородный пират, никогда не обижает пленников, тем более женщин, и выкуп берет далеко не со всех — с купцов,

которые лопаются от золота, и с тех, кто ему неприятен (вроде заносчивого графа из «Жемчужного берега»). Красавица

Пахучие бобы — какао.

маркиза оказалась умной и сообразительной, быстро поняла, что на борту «Альбатроса» ни за что не будет у всех постельной игрушкой, и стала держаться с капитаном крайне надменно, будто со своим дворецким, насмешливо пропуская мимо ушей все его попытки завязать политесные разговоры. А до Денатоля оставалось еще дней десять плавания, и капитан втихомолку страдал после очередного холодного взгляда прекрасных синих глаз, по ночам пил ром у себя в каюте и впервые со времен расставания с жестокосердной красоткой из Денатоля стал складывать душещипательные вирши. Непонятно было, чем все кончится: ни малейшего намека сочинитель не давал, а потому читатели, не один Тарик...

— Господин городской! Побеспокоить вас на минуточку можно? Тарик не сразу сообразил, что говорят ему, да еще со столь диковинным непривычным обращением, услышанным впервые в жизни. Но выходило, что именно ему — других прохожих поблизости не наблюдалось.

Он повернулся в ту сторону. У края пешеходни остановилась обычная землеробская габара — длинный деревянный ящик с невысокими бортами, тесно заставленный плетенными из лозы корзинами, далеко распространявшими столь ядреный и приманчивый запах копченой рыбки, что голодные кишки поневоле заворчали. У козел помещался землероб, проворно скинувший летний колпак с наушниками и назатыльником. С искательно-настороженной улыбкой он повторил:

— Побеспокоить вас на минуточку можно, господин городской? Неплохо знавший деревню Тарик многое определил моментально. Землероб постарше его годочков на десять; прежде чем он скинул колпак, Тарик успел рассмотреть, с кем имеет дело (землеробы не носят блях): на колпаке у него медный пшеничный колос сопряжен с выгнутой лентой с раздвоенными концами — значит, это землероб с повинностями. Обычный балахонистый кафтан не из домотканины, а из покупного флиса, пусть дешевого и грубоватого; соловый конек выглядит сытым и ухоженным, в кожаной, а не веревочной упряжи. Словом, если не зажиточный, то вполне благополучный. Как выражаются землеробы, «справный дядько» (ну, предположим, не такой уж по годочкам и дядько, но безусловно справный). А такие, Тарик по жизненному опыту знал, отличаются кое-каким достоинством и мальчишку-простолюдина господином ни за что не назовут, обойдутся вполне уважительным «малой».

Отгадка проста, как медный грошик: землероб впервые в жизни попал в город и представления не имеет о здешних политесах. Случаются такие диковины. Что ж, будет о чем рассказать — сущая байса.

— Я вас слушаю, почтенный земледелец. У вас в чем-то нужда? Мы тут, в столице, приезжим всегда поможем в мелких нуждах...

Это было произнесено с легонькой иронией, которую землероб, конечно же, не уловил. На его широком простоватом лице отразилось нешуточное облегчение: