Девчонки в погоне за модой - Уилсон Жаклин - Страница 30

— Надо было выступать поактивнее, — говорит Магда.

— Сказала бы ему, что это вы с Зои расписывали стену. Он бы оценил, — говорит Надин.

— Не могла я взять и объявить об этом! Получилось бы, что я хвастаюсь, — говорю я.

Я задумываюсь: может, мистер Виндзор захочет, чтобы мы с Зои выполнили для него какую-нибудь особую художественную работу, как для миссис Лилли? Я все еще не видела Зои. В большую перемену я отправляюсь к миссис Хендерсон, на занятие аэробикой, надеясь перехватить там Зои.

Девчонки в шортиках из лайкры бодро прыгают вверх-вниз, но Зои среди них нет. Я все равно включаюсь в занятие, хотя дело идет мучительно трудно. Несколько раз мне приходится останавливаться и переводить дух, привалившись к стене. Что-то я по-прежнему в плохой физической форме. Это потому, что я все еще слишком толстая? Или потому, что я слишком резко похудела? Голова у меня кружится, мысли путаются.

— Элли, как ты себя чувствуешь? — спрашивает миссис Хендерсон в конце занятия.

— Нормально… — задыхаюсь я.

— Кого ты хочешь обмануть, саму себя? Потому что меня ты, во всяком случае, не обманешь, — говорит миссис Хендерсон. — Элли, ну как мне заставить тебя одуматься? Я так беспокоюсь за тебя. Наверное, нужно поговорить с твоими родителями.

— Нет, пожалуйста, не надо! У меня все нормально, миссис Хендерсон, честное слово.

— Совершенно очевидно, что ты голодаешь.

— Нет-нет, я очень много ем, правда.

— Ах, Элли, это какой-то кошмар! Снова повторяется ситуация с Зои. Вот, она не хотела слушать доводов разума, и теперь она в больнице.

— Почему? Что с ней случилось?

— Ты прекрасно знаешь, что у нее анорексия.

— Но это же не болезнь!

— Конечно, это болезнь. И теперь Зои довела болезнь до такой опасной стадии, что пришлось ее госпитализировать. На Рождество она потеряла сознание. Она чуть не умерла от сердечного приступа.

Это так страшно, что мое сознание отказывается воспринимать то, что я слышу. Я спрашиваю миссис Хендерсон, в какой больнице находится Зои, и после уроков звоню Анне, говорю ей, что пойду навестить больную подругу и поэтому вернусь домой попозже.

Я ненавижу больницу. Сердце у меня начинает колотиться, как только я схожу с автобуса и вижу перед собой большое красное здание с башенкой, трубой и всевозможными дурацкими надстройками — как будто пародия на сказочный замок. Все вечно распространяются насчет больничного запаха, а вот я не переношу цвет больницы. В коридорах стоят омерзительные оранжевые стулья из пластмассы. Я помню, как сидела, съежившись, на таком стуле целыми часами, сжевала целый пакет фруктовой жвачки и все время просилась к маме, а меня не пускали. Она в это время умирала где-то вдали.

Считается, что оранжевый — радостный цвет, а мне от него всегда хочется плакать. И сейчас подступают слезы, но это глупо, потому что мама умерла много лет назад. А Зои не умрет, ведь правда? Мы с ней не так уж хорошо знакомы, не то что с Магдой и Надин. Наверное, в ней я вижу саму себя. Может быть, я боюсь, что я тоже умру? Но это уже полный бзик! Я не худая, я все еще безобразно толстая.

Долго-долго отыскиваю Зои. Сначала мне сказали, что она в отделении «Скайларк», но, добравшись туда и проходя на цыпочках мимо бледных пациентов, безжизненно лежащих по кроватям, я нигде не могу ее найти. Вижу одну пустую кровать и впадаю в панику — вдруг она в самом деле умерла? Но когда я наконец нахожу медсестру, она мне говорит, что с сердцем у Зои стало получше, состояние стабилизировалось, и ее перевели в отделение «Найтингейл», в другом корпусе, через дорогу.

Я слышала о «Найтингейл». Это — отделение психиатрии. Если какая-нибудь ученица в школе ведет себя по-дурацки, о ней говорят: она, мол, скоро загремит в «Найтингейл». Это наш местный сумасшедший дом. Однажды мы проезжали в машине мимо больницы, и я увидела, как какая-то женщина с дикими глазами бежала по дороге в нейлоновой ночной рубашке и в пушистых тапочках, и папа сказал, что она, видно, сбежала из "Найтингейл".

Помню, у нее было красное потное лицо и слюна стекала по подбородку. Зачем это Зои поместили к сумасшедшим? Она же не сумасшедшая!

Я боюсь идти в корпус «Найтингейл». Я даже не уверена, что меня туда пустят. Может быть, там не разрешают навещать больных.

Но я заставляю себя пойти и проверить. По территории корпуса ходят люди. Они все одеты нормально. Никто не кажется особенно безумным. Может быть, это не пациенты, может, это посетители или персонал больницы? А может, в «Найтингейл» уже не психиатрия? Двери не заперты, я свободно прохожу в корпус.

Какой-то старик стоит, прислонившись к стене. Он что-то говорит, но, когда я оглядываюсь на него, он закрывает лицо руками и продолжает что-то бормотать сквозь пальцы. Мимо проходит женщина. Она идет слишком быстро и кусает себе тыльную сторону ладони. О боже! Тут и впрямь отделение психиатрии.

Я озираюсь, ожидая, что из-за всех углов вот-вот начнут выскакивать маньяки с безумными глазами и в смирительных рубашках, но люди здесь кажутся скорее жалкими, а не бешеными. Они совсем не страшные. Я нервно продвигаюсь дальше по коридору и прихожу к посту медсестры.

— Чем могу помочь? — спрашивает женщина в футболке и джинсах.

Я не могу понять — то ли это пациентка, то ли медсестра без медицинской формы. Я лепечу имя Зои.

— Ах, да. Она на верхнем этаже, палата в самом конце. Не знаю, как она сейчас относится к посетителям. Возможно, к ней пускают только членов семьи.

— Все нормально, я ее сестра, — вру я без запинки и сама на себя удивляюсь.

— А, ну, тогда, наверное, все в порядке, — говорит она с сомнением. — Тебе ведь больше четырнадцати?

— Да-да, — отвечаю я и бросаюсь к лестнице, пока она не успела меня остановить.

Поднявшись наверх, я понимаю, почему Зои именно здесь. Тут как будто другая планета, населенная особыми людьми. До боли худые девчонки сидят, смотрят телевизор, дергаются под звуки поп-музыки, делают гимнастику, одевшись в мешковатые тренировочные костюмы, листают журналы, просто сидят в джемперах с высоким воротом, тихонько плачут по углам. Они похожи друг на друга не только своим скелетообразным видом. У них у всех отрешенные лица, словно они смотрят телевизор, спрятанный у них в голове. Даже когда разговаривают друг с другом, у них все равно взгляд, как у зомби. Словно все они находятся под властью каких-то злых чар.

На мгновение эти чары завладевают и мной. Я с завистью смотрю на их выступающие скулы, хрупкие запястья и тонкие, как у жеребенка, ноги. Рядом с ними я чувствую себя громадной и неповоротливой. Но тут мимо проходит медсестра с подносом — живая, веселая, молодая женщина с блестящими пушистыми волосами, гибкой талией и пружинистой походкой. Она не худая и не толстая, она просто нормальная, здоровая девушка. Я смотрю на нее, на истощенных пациенток…

Я вдруг ясно вижу их. Вижу их тусклые, бессильно обвисшие волосы, бледную кожу в прыщах, запавшие щеки, вижу руки и ноги, похожие на палки, выступающие кости таза, как у скелета, уродливые острые локти, сутулые плечи. Я вижу их болезнь во всем ее безмерном ужасе.

— Кого ты ищешь? — спрашивает медсестра.

— Зои. Э-э… я ее сестра.

— Соври что-нибудь получше, — говорит медсестра, но при этом улыбается. — Она сейчас в не очень приветливом настроении, так что, в принципе, к ней пока не пускают посетителей, но, может быть, ей будет полезно с тобой пообщаться. Она в последнем боксе.

Я со страхом приближаюсь к задернутой занавеске. В занавеску не постучишь. Вместо этого я кашляю, потом зову:

— Зои!

Ответа нет.

— Зои! — повторяю я чуть громче.

Заглядываю за занавеску. Зои лежит на кровати, свернувшись, как младенец, уткнувшись подбородком в грудь. Косточки на спине пугающе выпирают. Она еще больше похудела. Она такая маленькая, жалкая и больная, что я окончательно перестаю бояться.

— Привет, Зои! — Я сажусь на краешек ее постели.

Она вздрагивает, оглядывается. Увидев меня, хмурится.