Дворянство. Том V (СИ) - Протоиерей (Ткачев) Андрей - Страница 45

— Пока ты не станешь близок к завершению процесса. Если я тебя не верну до момента, как ты коснёшься последнего артефакта, всё так и останется, как сейчас.

— А этот здесь почему? — я кивнул в сторону девианта. — Тоже чтобы обезопасить его?

— Мы его ещё не до конца поглотили, — недовольно ответила симбионт. — Он так, пыль в твоих глазах. Только пожелай и он пропадёт.

— Как он пропадёт, если он часть моего разума?

Вместо ответа симбионт просто щёлкнула пальцами и девиант, с застывшим изумлением на лице, растворился прямо на глазах. Словно обратился в названную пыль.

— Процесс займёт от силы минут двадцать-тридцать. В зависимости от того, насколько быстро будут регенерировать твои руки и сосуды.

— А они тут при чём?

Она не стала ничего отвечать. Просто жестом указала на мои ладони. Я же, когда нагнулся и присмотрелся, то увидел, как они горят. В прямом смысле этого слова.

Словно артефакты, как только касались моей кожи, раскалились до убийственной температуры. Нет, тело, конечно, выдерживало этот жар, но мне оставалось только гадать, что я мог испытывать в эти монеты.

А вот полумесяц, наоборот, казалось, замораживал кожу. Моя правая рука казалась белее мела, и от нее явно шёл лёгкий дымок как от кубика льда.

— С чего такой жест доброй воли? — не мог не спросить я. — Чувствуешь приближение к возвышению? Решила немного облегчить участь?

Ответом была тишина. Симбионт внимательно смотрела за артефактами, которые время от времени чередовались в моих руках. Точнее, не чередовались, а шли друг за другом. И я провёл в этой тишине уже больше десяти минут, когда она всё же заявила мне:

— Странная мана на самом деле. Я не могла себе и представить даже, что когда-нибудь увижу нечто подобное.

— А что с ней не так, помимо того, что артефакты можно использовать для навыков, которые не относятся к определённому типу мага, который держит их?

— Эта манна, как обратная сторона первородной части магии. Знаешь, словно она создана как противовес свету, будучи тьмой. Обратная сторона монеты, не иначе.

— И зачем она могла понадобиться кому-либо?

— А ты сам не понимаешь? — улыбнулась она. — Я думала, ты заметил след на головах магов, когда скидывал их на землю. Они были под сильным воздействием телепата. Не такого сильного, которого убил и сожрал ты, но тем не менее вполне способным.

— Владимир Петрович?

— Скорее всего, — отозвалась она. — Я думаю, он хотел накачать этой маной свою пси-волшебницу, рабыню. Чтобы потом поглотить её, но что-то испортило его планы.

— Я, например.

— Это да. По крайней мере, ты остановил нечто глобальное, — кивнула симбионт. — Я не представляю, что можно сделать с магом, который сможет переваривать эту ману. Не представляю масштабы его силы и то, что он сможет сделать с такой силой. Возможно, он и не собирался поглощать ту старуху, а наоборот, хотел её возвысить, чтобы она заняла место бога магии?

— Больше похоже на правду, — кивнул я. — Только я не думаю, что он собирался выращивать сильнейшего рядом с собой. Его больше волновала только его сила, всегда только это.

— И твоя тоже, — она повернулась ко мне и уставилась прямо в глаза. — Он дал тебе силу жнеца, пытаясь проверить, способен ли ты к усилению. Он дал тебе возможность поиграться со своими нервами и поглотить концентрат дикого. Ты, сам того не понимая, всё время играл с ним в его игру. Сейчас, конечно же, ты испортил его идеальный план только тем, что сам стремился стать сильнее и играл в образе безвольной куклы.

— Тут, скорее всего, да, — согласился я. — Но и ты не могла знать всё наверняка.

— Я могла предполагать. И оказалась права почти во всём, кроме второй части самой себя. Я не предвидела, что она пойдёт во вред тебе, пытаясь забрать меня обратно и стать единым целым, но под своим началом, а не под моим. Вследствие чего твой, так называемый Кактус мёртв. А мой ограничитель полностью переварился в мою силу. Изменил меня, хотя, казалось бы, я давно имела устойчивую форму.

Я не стал никак комментировать этот момент с покойным Михаилом Аляевым. Но симбионту хотелось выговориться. Она в какой-то ностальгической нотке рассказала мне, как они впервые почувствовали силу после неудачного опыта над наёмником. Как он впервые разнёс противника, который в разы был сильнее его, используя лишь уловки и, как мне показалось, она немного скучала по этому времени.

И она поняла, что я это понял. Попыталась тут же оправдаться с нелепой, как по мне, фразой:

— С ним я бы не стала богом. А вот с тобой…

— Не ты, а мы, — запротестовал я. — Если всё пройдёт так, как ты сказала, мы станем единым целым. Во всех смыслах. И мы станем богом, а не только ты.

— Я не могу сказать наверняка, что произойдёт в том случае, если мы возвысимся, — начала она. — Когда мы начали делиться от одной, основной массы… так скажем, от бога, мы получали лишь крупицу силы. Но мы понимали, что в зависимости от нужного направления, правильных решений, мы можем сами стать этим целым, этим богом. Стать чем-то воистину сильным.

— Стоп, — перебил её я. — То есть, когда вас… ну, симбионтов, отделяли от себя боги, они давали вам разум?

— Бог — это огромный муравейник, — начала терпеливо объясняться симбионт. — Каждый муравей — это отдельный симбионт. Вместе, в одном муравейнике, мы единый разум. Вне его — мы индивидуальны. Какой-то муравей красный, воинственный и сильный. Какой-то маленький и слабый, как самый обычный строитель. Кому-то везет, а кому-то нет.

— Ничего не понимаю, — отозвался я. — То есть бог состоит из…

— Миллиарда таких, как я, — улыбнулась она. — А может, и больше. Никто не знает наверняка. Но каждый симбионт помнит время отщепления от муравейника. Точнее, каждый первоначальный симбионт. Когда от этого симбионта начинает отделяться крупица, становится самостоятельной, та крупица не знает и не помнит ничего. Но симбионт, который отщепляет от себя эту часть, становится условным основателем. Прародителем нового поколения.

— Ну, ты коротко мне объявила, как появляются другие маги и мутанты, — улыбнулся я. — А ты, ты создавала других?

— Никогда, — отмахнулась она. — Миша Аляев был одним из первых носителей. Как и тысяча других. Но он был в спячке.

— Это как?

— Это отдельный вид носителей, которых, так скажем, заморозили. Погрузили в сон боги, чтобы те проснулись в нужный им момент. Так и появились первые зачистки. Я проснулась спустя два века, как появилась на свет, и уже в теле потенциального носителя начала развиваться. Он не мог помнить, кто он такой, потому что был безродным и безвольным. А я не могла полностью развиваться после выхода из сна. Именно поэтому я подтолкнула его к опыту, — огорошила меня новым признанием симбионт. — Именно я позволила поставить на себя ограничитель, но начала развивать своё тело. Именно я начала разделяться во время смерти своего носителя.

— То есть ты хочешь сказать, что сама подстроила смерть Аляева и получение нового тела без этого ограничителя силы?

— Именно. Михаил думал, что действует индивидуально. Что он делает то, что хочет. Но на самом деле, всё это время я подкидывала ему идеи, мысли, двигала его совершить безумный поступок. И в итоге я сейчас здесь, а он забыт навсегда.

— Допустим, — согласился я. — И все первоначальные наёмники такие же?

— Все, — кивнула она. — До единого. Взять того же Эдварда Тойвовича, — она села, по-турецки скрестив ноги, напротив моего физического тела. — Он тоже был первоначальным наёмником, в твоем понимании. Солдатом бога, которого погрузили, как и меня, в долгий сон перед тем, как тот мог понадобиться. По итогу, со своим ограничителем он смог стать сильным, среди своих новых детей, которых он подбирал и обучал. И мог бы прыгнуть выше своей головы, если бы смог избавиться от такой мелочи, как барьер внутри. Если бы осмелился умереть, как это сделала я.

— И таких, как он, тысячи? Ну, как ты…

— Каждый лидер рода, который стал боевым, как минимум являются детьми сна. Нет, разумеется, множество родов являются вторичными ответвлениями и так далее, но большинство гильдий, большинство малых родов с большим боевым потенциалом, имеют лидера, который был в долгом сне. И который всё равно является первородным после бога, симбионтом.