Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович - Страница 91

– Ну-с? Я вас внимательно слушаю!

– Они все там… – офицер ошеломленно показал в сторону ближайших зарослей.

– Где?!

– Виноват!… Там что-то вроде выгребной ямы, вот в ней мы их и спрятали.

– Зачем это понадобилось?

– Я не хотел, Ваше Величество. Видит Бог, не хотел! Но Адмирал приказал по рации, чтобы в селении были оставлены исключительно тела мужчин.

У меня помутилось перед глазами.

– Значит… Значит, все остальные были женщины?

– И дети, Ваше Величество, – поручик понурил голову. – Но они тоже стреляли в нас. Стреляли, как дьяволы. Мы понятия не имели, с кем имеем дело, пока не вошли в селение.

Меня качнуло, и чтобы не упасть, я ухватил поручика за локоть. Стиснув чужую руку что было сил, в два присеста выдохнул:

– Давайте! Показывайте!…

Все, что увидел я потом, мне абсолютно не запомнилось. Подобные картинки я тоже когда-то видел. По хронике нацистских и сталинских лагерей, по репортажам кавказской войны. Так что все смешалось в моей бедной головушке, образовав подобие кровавого фарша. Разве что одна единственная парочка сумела обособиться в памяти, занять свое отдельное место. Это была мать, телом прикрывающая годовалого ребенка. Мертвые руки и сейчас прижимали к себе дитя. Заслоняя сына, мать, видимо, надеялась, что облегченные пульки артов застрянут в ее теле, не достанут ребенка. Но они все же достали. Много ли нужно младенцу, лишь недавно отнятому от груди? Увы, на подобную малость хватило и наших несовершенных пуль.

Я оглянулся на своего сопровождающего и почти воочию разглядел дремлющего в нем паразита. Тоже, наверное, не менее пяти метров, и, конечно же, съедает половину дневного рациона поручика. Бедный офицерик и ведать не ведает, что давно превратился в рабочую скотину, в зомби, подчиняющегося приказам всемогущего червя. Не в силах скрыть отвращения, я поневоле скривился. Возможно, это было самообманом, но мне действительно казалось, что в феномене жестокости я сумел разобраться. Легче легкого рвать траву и рубить деревья, ловить рыбу и уничтожать все то, что не принадлежит к твоей расе и твоему роду. В нашем случае свирепствовали не арты и не ванны, – во всей красе проявляли себя скрытые в нас хищники. Люди являлись для них всего лишь источником пропитания и гужевым транспортом, а потому о какой-либо жалости говорить не приходилось.

Давным-давно, описывая зимнюю столицу России, Илья Эренбург обронил: «Снег вывозят за город, как трупы». Верный себе, он пытался прибегать к особо доходчивым афоризмам, а трупы в то послереволюционное время были самой понятной и доходчивой деталью. Поэт не фиглярничал и не пытался ужаснуть читателя, он просто описывал все так, как оно было. И оттого читать его было вдвойне страшно…

Глава 9 Трещина…

В голове продолжало явственно посвистывать, шумело в висках, свиристело в носоглотке. Врачи, верно, свалили бы все на холестерин и деградирующие капилляры, но мне думалось, что это потихоньку сдувается шарик моей жизни. У детей такого свиста нет, их шарик туго надут и перевязан крепкой ниткой. Дырочки появляются позже – от уколов совести, от первых серьезных обид и едких вопросов самому себе. Чем дольше живешь, тем больше дырочек. А уж под старость от свистящего шума в голове избавиться просто невозможно…

Выходить из вагона было страшно. Карботан продолжал гореть. Мои указания явно запоздали. Виселицы с телами, конечно, уже всюду ломали, однако трупы оставались лежать в здешних прудах, на улицах, в окраинных домишках и городских квартирах. Родная артиллерия поработала на славу. Гаубичные снаряды хороши для бункеров и бетонных дотов, но цивильные здания они превращают в подобие каменных скелетов. Видимо, прошивая кладку, снаряды рвались в глубине строений, не трогая стен и обрушивая внутренние перекрытия. В итоге оставались жутковатые каркасы, глядящие на мир пустыми глазницами окон.

Рыдали женщины, хмуро глядели с обочин дорог старики. Но более всего меня угнетали дети. Именно их взгляды – иногда испуганные, иногда вопрошающие – ввергали меня в состояние тошнотворной прострации. И над всем этим, сложив калачиком огромные ноги, восседал черный и молчаливый исполин. Разумеется, в пылающий Карботан Микола заявился вместе со мной. И неизвестно, что в большей степени меня угнетало – окружающее разорение или его давящее присутствие. Так или иначе, но осматривать город я больше не стал, при первой же возможности поспешив вернуться в штабной вагон.

Глядя из окна, на клубы черного дыма, на Тень, отчетливо видимую даже сквозь колеблющуюся гарь, я неожиданно вспомнил, как с тем же Димкой Павловским, начитавшись Алексея Толстого, мы денно и нощно работали над созданием гиперболоидов. При этом мы пытались следовать чертежам автора, дерзновенно пытались создавать и собственные конструкции. Темными вечерами, сидя возле раскрытых окон, мы то и дело пускали электрические лучи, слепя припозднившихся прохожих, заставляя их грозить нам кулаками. Разумеется, собрать настоящий боевой лазер нам было не под силу, но как же мы о нем мечтали! Ведь и цели даже наметили, приговорив часть какого-то административного здания, высоковольтную опору и что-то там еще. Причем рушить и сжигать намеревались не из какой-то там злобы, – просто ради мальчишеского интереса. И ведь действительно снесли бы все это не дрогнувшей рукой, окажись в наших руках фантастический гиперболоид. А потому следовало считать за счастье, что не все детские мечты воплощаются в явь. Что бы могли натворить блудливые ручонки разазартившихся «деток», я видел воочию в настоящий момент. Карботан уже даже не пылал, – он чадил, и от мысли, что дым этот чрезвычайно напоминает копоть труб крематория, сразу начинало мутить.

Если верить географическому справочнику, Карботан был почти таким же древним, как столица Ванессии Чингидин. Как бы то ни было, но город строился на протяжении двух с лишним тысячелетий. Он ни разу не горел и не разрушался и только однажды подвергался нашествию диких европейцев. Впрочем, и они дальше оргий и кутежей не пошли. Когда войско Семена Драгуна подошло к стенам Карботана, раскинув в окрестных степях тысячи шатров, варвары сочли за лучшее покинуть город. Таким образом, у здешних воителей было чему поучиться. Мы свои города – Лондон, Токио и Москву обращали в руины, не моргнув глазом, – кто же подпалил Карботан, сказать было трудно. Мне хотелось думать, что виновата не только артиллерия. Если бы мне доложили, что город жгут сами жители, честное слово, я ощутил бы облегчение. Кутузовская инициатива – версту за верстой сдавать врагу сожженную вотчину – с истребленными городами и селами, с обезумевшим населением – всегда представлялась мне несколько странной. Нечто подобное я высказал однажды институтскому историку, за что и получил свою первую двойку на экзамене. Самое смешное, что при пересдаче мне попался тот же самый вопрос. Увы, урок пошел впрок, и, глядя в пол я заставил себя пробубнить, что Кутузов являлся гениальным полководцем, а поджог столицы был мудрейшим трюком талантливого стратега. Нечего и говорить, что двойку мне милостиво исправили на четверку…

Мимо окон вагона проплыла платформа, груженная телами людей. Я не успел вовремя отвернуться, и поневоле вспомнилось, как давным-давно, гуляя с Димкой по реке, мы камнями расстреливали греющихся на солнце лягушек. На пологих берегах реки Веремы их обитало тогда несметное количество. Ночами они закатывали концерты, а днем благодушно лежали на теплых камнях, поедали снующую в воздухе мошкару и созерцали небушко. Заметив нас, кваквы прыжками устремлялись к воде, а мы мчались к ним, с азартом швыряя заранее собранные камни. Всего мы совершили шесть или семь рейдов, и в каждом убивали не менее десятка лягушек. Зачем мы это делали, я не понимаю до сих пор. Помню только, что растерзанных земноводных было даже жалко, но и отказываться от жестокого развлечения мы не собирались. Была в этом какая-то злая незадумчивость. Мы не получали удовольствия от страданий лягух, но атаковать и убивать нам несомненно нравилось. Наверное, мы были тогда заурядными хищниками. Маленькими, глупыми хищниками. Так волчата, только-только выбравшиеся из логова, играются с ящерицами и ежами. Для них это только игра, но игра, максимально сопряженная с жизнью. Много позже давнюю нашу забаву я соединил с категориями «умышленного» и «неумышленного» убийства. Правда, официальная юриспруденция толковала сие как-то иначе, но для меня было значительно важнее, что я наконец-то понял великую разницу между понятиями «замышлять» и «осознавать». И смерть тех же лягушек мы, конечно же, замышляли, но вот до осознания, видимо, не доросли.