Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович - Страница 80

– А сейчас, значит, распинаешься?

– Сейчас это факт уже свершившийся. Что случилось, то случилось, а вы еще и о миссии спасения объявили. Я-то, положим, понимаю – что к чему, но людишки у нас наивные – верят, зачем же их разубеждать?

– Ну, а ты, выходит, не веришь?

– Я предпочитаю знать. Вера – дело хорошее, только очень уж на глупость человеческую полагается. А мне не повезло, я умным родился – потому и верить на слово не привык. Опять же вы и дождь нам принесли, а это, надо сказать, дорогой подарок.

– Почему же?

– Как это почему! Дождь – это трава, а трава – это овцы, а куда же мне без них? – в глазах премудрого Тараса блеснули хитроватые искорки. Было совершенно неясно – издевается он над нами или говорит всерьез.

– Дождь, Ваше Величество, мне давно был нужен. Из-за жары глиняные отвалы каменеют, целебные качества теряют. Значит, еще одна убыточная статья. – Тарас махнул рукой куда-то вправо. – Вон они, кстати, начинаются – можете полюбоваться.

– Что еще за отвалы?

– А там мои рабочие глину добывают. Я ведь не одних ягнят выращиваю, – еще и кумыс овечий в бутылках из целебной глины заготавливаю. Гремучее снадобье получается – от всех мирских хвороб. Глину, само собой, тоже продаю – и не сказать чтобы очень уж дешево.

– Для кирпичей, что ли?

– А моя глина куда хочешь годится. И посуду лепить, и косметические маски, и вместо лекарств. Я же говорю – целебная. И микробов убивает, и глистов.

– Глистов? – я с интересом взглянул на фермера. И в ту же секунду в бронхах моих запершило и заскреблось. Увы, с некоторых пор тема паразитов стала для меня еще более актуальной. Не без оснований я подозревал, что длительное пребывание в заведении доктора Колыванова не прошло бесследно. В клинике людей сознательно травили, и я имел все основания подозревать, что частичного успеха господа «лекари» сумели добиться и в отношении моей скромной персоны.

– Да разве только глистов! – воодушевленно воскликнул Тарас. – Она и витаминами ценными насыщает организм, и микроэлементами разными. Официальная медицина меня, понятно, не признает, да только я на нее кладу с прибором. Пусть не признает, – лечить-то, один хрен, не умеют. И достать им меня не удастся. Визирь-то здравоохранения тоже у меня лечился. Тайком, правда, но закупал мою глину. Вот и вас попотчую. Глядишь, потом льготы какие-нибудь отломятся. – Тарас боевито хохотнул. – Так что руки у эскулапов коротки меня укоротить! Я любой власти сгожусь, потому что дело полезное ставлю!

Дорога плавным изгибом описала холм, и легкий ветерок донес до меня не самые пристойные ароматы. Запашком тянуло от небольшого озера, раскинувшегося возле темной горы.

– Это еще что такое? – Павловский поморщился. При виде огромного темного холма я тоже недоуменно привстал.

– Это, извиняюсь, природный монумент. Своего рода дань человеческой прожорливости. Я ведь здесь хочу курорт организовать, а сюда, стало быть, экскурсии буду водить – так сказать, для наглядной демонстрации возможностей одного-единственного организма.

– Ну-ка поясни!

– Что же тут пояснять? Фараоны в свое время пирамиды из камней строили, ну, а я решил использовать более натуральные составляющие – урину и фекалии. Слева от вас – то, что человек пропускает за жизнь через собственные почки, справа – обычные экскременты.

– Это вон та гора, что ли?

– Она самая. Озеро, кстати сказать, тоже немаленькое. Глубина в иных местах до пяти метров доходит. Ко мне даже эксперты из Европы приезжали, специально замеряли. Гору тоже просвечивали приборами, не верили, что фекалии.

– Да-а… – протянул я. – Кто же такое чудо сотворить-то сумел?

– Нашелся один доброхот доброволец. Руки как крюки, работать не хочет, зато жрать готов в три горла. Я ему денежки плачу, кормлю, пою от пуза, а он, значит, поддерживает мой эксперимент на должном уровне. – Тарас по-собачьи мотнул головой, отгоняя докучливую осу. – Во всяком случае, почестнее, чем у тех же фараонов. Они-то в свои пирамиды, считай, ни камушка не вложили. А тут все без обмана.

Я удивленно качнул головой, Павловский скептически хмыкнул.

Возле каменной стелы телега притормозила. Нахмурившись, я прочел выбитые на каменной поверхности строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа. Вознесся выше он главою непокорной аж Чингидинского столба».

На это я только покрутил головой. Хорошо хоть имя Пушкина здесь не значилось. Вместо подписи фермер оставил пустое место.

– Такое вот наследие мы после себя и оставляем. Нечем гордиться, верно? – Тарас дернул вожжи, и мул вновь поплелся по дороге.

Озеро мочи и каловая гора торжественно проплыли мимо нас. Странно, но, глядя на эти натуралистические памятники, я ощутил грусть. Молчал Димка Павловский, молчал и я. Глядеть на окаменевшую гору фекалий было в высшей степени муторно – и даже не столько из-за запахов, сколько от понимания сиюминутности всего сущего. Тарас был прав, гордиться подобными результатами не очень-то хотелось. А ведь это была всего-навсего физиология, не учитывающая ни обид, ни крови, ни предательства…

Вдоль дороги потянулись глиняные мазанки, мы въехали на территорию деревни.

– Как называется это место?

– Местные прозывают его Текаль. Уж не знаю, кто это выдумал.

– А что это? Деревня или город?

– Да черт его!… Вообще-то считается, что город, но между нами говоря – самая настоящая деревня. – Тарас небрежно циркнул слюной, но особого яда в его голосе я не уловил. Он просто констатировал факт.

– Какой же это город, – продолжал он рассуждать, – если дорог нет, электричества сроду не водилось и всем поголовно приходится жить своим натуральным хозяйством?

– Ничего, – обнадежил я фермера. – Наладим жизнь, и все у вас тут появится.

– Ой, сомневаюсь, Ваше Величество. Появиться оно может и появится, а только лучше уже не будет.

– Как это?

– Да так. Жизнь – она завсегда к худшему меняется. Молодость – ее ведь назад не вернуть. Так вот и с землицей нашей. Чем старше становится – тем смурнее и злее. Опять же и люди год от года скучнеют. Да и как тут не поскучнеть, когда кругом фильмы завлекательные, в журналах фотографии цветные, от радиоволн голова начинает болеть. А ведь детишкам-то нравится, они уже без этого и жизни своей не мыслят. Эвон сосед у нас учителем работает – рассказывал, что вызвал однажды девицу к доске, а она вышла да пукнула. Громко так. И что? Одноклассники, понятно, похихикали, а она ничего. Улыбнулась так мило, поправила челочку – и всех делов. А в наше время – от стыда бы человек сгорел, случись такое при людях.

– Ничего, Тарас, нравы мы тоже изменим! – не слишком уверенно заявил я.

– Выходит, для этого ты все и затеял? – пробормотал Павловский.

– Для этого в том числе. Увидишь, Димон, все вокруг изменится. Власть и сила должны опекать людей! Людей, а не самих себя.

– Так-то оно так, только про каких людей ты толкуешь?

– В первую очередь про талантливых, – жестко отчеканил я. – Таких, например, как Тарас.

– А таких, Петруша, всегда было абсолютное меньшинство.

– Ну и что?

– Как это что? Значит, большинство тебя будет ненавидеть.

– Черта-с два! Большинство меня будет уважать, как уважают всякую силу.

– Кары-Мурзы начитался?

– Не только.

– Оно и видно, пророк хренов. Лавры господина Авеля жить спокойно не дают?

– Причем тут Авель? Кроме своих предсказаний он ничего, в сущности, не сделал, а мы будем делать. И наведем в наших империях порядок.

– Чушь собачья. Ты развернешь очередную смуту, только и всего. – Дмитрий покачал головой. – Ни ты, ни Ленин, ни Гитлер со Сталиным – никто не читал Фрейда. А если и читали, то ни хрена так и не поняли. А по Фрейду нации никогда не мирятся со своими обидами и своим вассальным положением. Общественное бессознательное сильнее любой власти. Именно поэтому Тень Чегевары бессмертна. Она будет появляться всюду, где когда-либо ступала нога захватчика – у басков, в Палестине, в Чечне и в Ираке. А одними гамбургерами, Петруша, порядок не наведешь.