Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович - Страница 57

Одна из ноздрей на какое-то время стала свободной, и чужой равнодушный голос попросил меня высморкаться. Сморкнулся, как просили, даже, наверное, перестарался, забрызгав кровавыми ошметками потолок и халаты хирургов. Впрочем, это уже фантазии. Какой уж там потолок!…

И снова захрустел инквизиторский инструмент. В руку, должно быть, впрыснули очередную порцию морфия, потому что небо надо мной заметно поголубело, а ветер вновь начал набирать силу. Легким парусником я летел вперед – и головой, словно форштевнем, пронзал мокрые облака. При этом успевал следить за стремительно меняющимися пейзажами. Разглядев древний готический замок, тут же повернул к нему. За кремальерами стояли люди в латах и с алебардами, но им ли было тягаться со мной в ловкости. Пара стрел просвистела мимо меня, кривая сабля разрубила воздух под самым животом. Я помахал своим обидчикам рукой. Эх, родные! Каково же вам ползать всю жизнь по земле!…

Меня снова обтерли тампонами, а в нос натолкали отвратительно тугих турындочек. Марля спала с глаз, я разглядел движущийся потолок. Значит, катили обратно в палату. Или это коридоры замка, в который я так опрометчиво залетел?…

Все окончательно смешалось. Я перестал отличать явь от фантазий. Полет продолжался, но как-то уже не так. Небо пропало, и я, в самом деле, несся по каким-то выложенным из камня коридорам, а за спиной стлался топот многочисленных преследователей. Дорога серпантином спускалась ниже и ниже. Меня загоняли в ловушку, в какие-то дальние темницы. Ощущение безысходности сжимало грудную клетку, но поделать я ничего не мог. Это зайцу в лучах фар ничего не стоит сигануть в сторону, мне же и сигать было некуда. И все же спасение таилось где-то совсем рядом. Видимо, мысленно я продолжал взывать к нему, и, смилостивившись, оно поспешило мне навстречу – с пенным шумом, с пузырящими водоворотами. Одолев очередной лестничный пролет, я разглядел чешуйчатый блеск воды и, не снижая скорости, вошел в бирюзовые воды. Темница оказалась затопленной. Маленький океан под фундаментом больничного замка. Усиленно работая руками, я рассмотрел далекое дно. Мраморные потемневшие плиты, в беспорядке усыпанные золотыми и серебряными монетами, ножны мечей, чьи-то кости, черный потрескавшийся от времени рояль. Света, как ни странно, хватало, зато явно не доставало воздуха. Я изогнулся туловищем вправо и влево, словно надеялся отыскать какую-нибудь воздушную отдушину, но ничего похожего поблизости не было. Удушье стало нестерпимым, и, украдкой вдохнув в себя воду, я с удивлением обнаружил, что никакого кашля не последовало. Как оказалось, водной средой тоже можно было дышать!

Чуть повеселев, я огляделся. Сверху, нелепо болтая ногами и руками, ко мне спускались черные фигуры преследователей. По спирали – словно стайка акул. Но дышать у них явно не получалось, и я видел стайки пузырей, вырывающиеся из их тел. Агония кукожила их тела, перекашивала их лица.

Легким дельфиньим махом я подплыл к роялю и, откинув крышку, коснулся клавиш пальцами. Инструмент не должен был звучать, но странно! – он звучал. И тембр был по-особенному глубокий, словно рояльную струну удлинили вдвое. Я неспешно устроился за роялем. Не столь уж часто выпадают подобные шансы! И, мысленно представив перед собой нотный лист, сходу заиграл что-то удивительно красивое, может быть из Шопена, а может, из Листа. Пальцы двигались легко, совершенно не управляемые головой, как и бывает у настоящих пианистов. Оставалось только поражаться, отчего наяву у меня не получалось столь гладкого исполнения.

И в эту самую минуту, нарушая музыкальную пастораль, кто-то сипло задышал мне в затылок, а голос за спиной, очень напоминающий голос Адмирала Корнелиуса, изумленно вопросил:

– Кто же ты такой, черт побери?

Они ждали от меня серьезного ответа, они уверены были в том, что галлюциногены сломили мою волю. Я мог бы не отвлекаться от игры, но я все же снизошел до них, охотно объяснив, что я знаменитый «Капитан Луд», английский ткач, первым сокрушивший собственный станок, возроптав тем самым против ложных истин надвигающегося прогресса, против низменных позывов паразитарного мира человека. Я поведал им, что хотя движение лудистов и было формально вызвано континентальной блокадой Наполеона, но, в сущности, таило в себе великий всепланетный смысл. Я говорил им о вирусах, живущих в нашем теле, о подчиненном положении, в которое постепенно попадают люди земли. Собственно, в этом и заключалось мое страшное открытие. Живых и свободно мыслящих людей практически не осталось. Землю населяли паразиты, утвердившиеся в наших телах. Подавляя человеческую волю злым аппетитом, они переворачивали все с ног на голову, диктуя ложные цели, подсказывая опасные истины.

Нужно ли срезать конопушки скальпелем и можно ли усовершенствовать дерево? Стоит ли прививать землю, чтобы в ней не заводились жуки с червями, и надо ли продлевать человеческую жизнь, если людей, как таковых, уже не осталось?

Мне хотелось, чтобы мои коллеги вновь заглянули в учебник истории, по-новому осмыслив поступок ткача Луда. Возможно, это был всего лишь порыв, но отважный борец, безусловно опередил свое время, задолго до роковых дней разгадав грядущее нашествие паразитов. Лет этак на триста или четыреста. Впрочем, может и побольше, поскольку даже в романах Достоевского факт люмпенизации и машинизации так и не был затронут. Его «Бесов» я читал, – они были совершенно об ином. В каком-то смысле простой английский ткач обскакал нас всех разом. Мы же его по-прежнему не понимали.

Я говорил обо всем этом, продолжая наигрывать на рояле, а голос за моей спиной уныло повторял одну и ту же фразу:

– Кто ты, черт побери, такой? Ответь же, наконец!…

Глава 10 Гонг на подъём…

Теперь галлюциногенов мне не давали. Совсем. И боль накатывала широким фронтом, превращая меня в безвольную куклу. Снова ломало суставы и стучало в висках, трескучим пожаром пылали оба полушария. Разрушенного носа на этом фоне я как-то даже не замечал. Разве что участилось кровотечение, и ватные турындочки мне меняли теперь каждые полчаса. Но хуже всего, что рядом постоянно находился сеньор администратор. Глазки его сыто щурились, и он лицезрел мои страдания, получая от этого несомненное наслаждение.

Когда ему казалось, что я его слышу, он ласково обещал организовать мне скорую лоботомию – операцию иссечения нейронных связей между правой и левой половинами мозговых полушарий, что прекращает шизофрению и одновременно убивает личность. Лучший способ борьбы со всеми болезнями! – восклицал он сладострастно. – Лечить мигрень надо не цитрамоном, а топором! В крайнем случае – скальпелем…

Все, чем я мог ему возразить, это лишь натужным сморканием, в результате чего окровавленные турындочки порой пятнали его белоснежный халат и на какое-то время портили администратору настроение.

Несколько раз в сопровождении подозрительных личностей объявлялся господин Бъель. Подозрительные личности рассаживались вокруг меня и сосредоточенно разворачивали на коленях объемные папки. С самым серьезным видом Бъель начинал задавать мне несуразные вопросы – о семье, о родителях, об увлечениях молодости, о моем отношении к бронзовым статуэткам Ванессийского бога Будды. Я болтал первое, что приходило на ум, рассказывая о своем кровном родстве с ткачом Лудом и Иоахимом Мюратом, о генерале Ли, прилетавшим после капитуляции южан на мои крестины, о тайных изобретениях, которые я хранил до поры до времени в кладовой, не показывая человечеству, и о сорока женщинах, с которыми я делил ложе в течение своей жизни. Я особо подчеркивал, что из этих сорока, я не любил только двух или трех. Все прочие в той или иной степени вдохновляли меня если не на подвиги, то на жизнь. Весь этот бред, пыхтя от усердия, мои посетители протоколировали в свои папки. Бъель осторожно пытался выспрашивать и об открытых мною паразитах, но действие наркотиков прошло и я вновь контролировал себя в полной мере. Каким-то внутренним органом (печенкой или селезенкой?) я обостренно чувствовал, что болтать о паразитах в этом месте не следует.