Зимние призраки - Симмонс Дэн - Страница 69

– Это нашли в курятнике, – говорит он. – Предполагаю, что это ваше.

Я киваю.

– Мы его не включали и вообще ничего с ним не делали, так что не знаю, работает ли он, – говорит Маккоун, пододвигая стул и довольно элегантно усаживаясь на него. – Я думаю, что в компьютере нет никаких доказательств… во всяком случае, ничего относящегося к цепочке этих странных происшествий.

– Нет, – отвечаю я совершенно правдиво. – Только один скверный роман и кое-что личное. – Включая предсмертное письмо самоубийцы, но это я опускаю.

Маккоун и не настаивает. Он уверен, что я уже достаточно здоров, чтобы ответить еще на несколько вопросов, поэтому достает диктофон и блокнот и в течение следующего часа задает мне очень точные и очень последовательные вопросы. Я отвечаю настолько правдиво, насколько могу, выдавая часто расплывчатые и крайне редко последовательные ответы. Несколько раз к тому же мне приходится лгать.

– А вот эти следы от веревки у вас на шее, – говорит он. – Вы не помните, откуда они взялись?

Я невольно касаюсь содранной кожи на горле.

– Я не помню, – отвечаю я.

– Может быть, зацепились, пока ползли по тому туннелю, – произносит Маккоун, хотя я знаю, что он знает – это полная ерунда.

– Да.

Когда с записью уже покончено, блокнот убран и диктофон выключен, он говорит:

– Доктор Фостер считает, что завтра вы вполне уже можете выписываться. Я принес вам подарок.

Он кладет одинокий ключ на столик на шарнирах, подвешенный над кроватью.

Я беру ключ. Он почернел от копоти, пластмассовая головка слегка оплавилась, но в целом он не пострадал.

– И ваш «крузер» по-прежнему отлично им заводится, – говорит шериф Маккоун. – Я велел Брайану пригнать машину. Сейчас она на стоянке у больницы.

– Поразительно, что ключ уцелел после пожара и что вы нашли его, – говорю я.

Маккоун чуть заметно пожимает плечами.

– Металл, как кости и некоторые воспоминания… трудно уничтожить.

Я гляжу на шерифа из-под опухших, раздутых век. Уже не в первый раз мне напоминают, что обладатели высокого интеллекта встречаются в самых неожиданных местах. Я говорю:

– Полагаю, мне придется остаться здесь еще на какое-то время.

– Для чего? – спрашивает шериф Маккоун.

Я начинаю пожимать плечами, но передумываю. Правый бок и ребра слишком туго замотаны бинтами, даже вздохнуть глубоко – и то уже больно.

– Обвинение? – предполагаю я. – Еще допросы? Расследование? Суд?

Маккоун тянется за своим стетсоном, лежащим на моей кровати, берет шляпу и принимается поправлять и без того отличную складку на донышке.

– Еще одна беседа с помощником шерифа Прессе-ром сегодня вечером, – говорит он, – и, я думаю, у нас уже будет вся необходимая информация. Вашего присутствия не требуется для выдвижения обвинения против этих парней, и я сомневаюсь, что суд вообще будет… я имею в виду, по делу о сгоревшем доме и нападении на вас.

Я сижу на больничной кровати и жду дальнейших объяснений.

Маккоун пожимает плечами и постукивает своей шляпой по колену. Стрелки на его серо-зеленых форменных брюках очень острые.

– Из признаний Дерека, Тоби и Базза явственно следует, что они условились в канун Нового года приехать на ферму, сжечь дом и причинить вам телесные повреждения. Вы же не применяли против них никакого смертельного оружия… все, что вы делали, – пытались спастись бегством. И не ваша вина, что этот Бо-нер оказался таким болваном и въехал на комбайне в цистерну с горючим.

Я киваю и ничего не говорю.

– Кроме того, – продолжает шериф, – настоящим пострадавшим здесь является погибший Ларсен. Но я сомневаюсь, что и это дело будет передано в суд. Трое из парней несовершеннолетние, будет сделка между обвинением и защитой, они проведут какое-то время в центре для несовершеннолетних преступников, а потом их распустят по домам на испытательный срок под мой надзор. Оставшимся двоим предъявят обвинение, но только не в преднамеренном убийстве. Если Бонер выживет, а, насколько я понимаю, он выживет, ему придется отсидеть какой-то срок. Могу я задать вам один вопрос, профессор?

Я снова киваю, уверенный, что он собирается спросить еще об одном персонаже, которого видели скинхеды, который дрался со мной в свете пожарища, хотя я и заявлял уже на куче допросов, что это был Бонер, он пытался задушить меня перед тем, как снова потерял сознание.

– Собаки, – произносит он, к моему удивлению. Никто не упоминал собак ни в одной из официальных бесед за последние двадцать четыре часа.

– Куча народу и машин наследили на снегу еще до начала следующего дня, но там все равно сохранились отпечатки лап, – говорит он, кладет стетсон на колено и смотрит на меня.

Я отваживаюсь пожать плечами. И думаю: «Хвала тебе, о правитель Дома богов. Жертвенная пища да будет дарована тебе, да низвергнешь ты всех своих врагов, да ступишь на них своею пятою в присутствии твоих летописцев и перед лицом Усаха и Пта-Сокара, что стоят на твоей стороне».

Почему девятилетний мальчишка, живущий в уединении на стоящей на отшибе ферме в Иллинойсе, в конце пятидесятых годов избрал для поклонения Ану-биса, почему зашел настолько далеко, что изучил язык древнего божества и соответствующие обряды? Может быть, потому что его единственным другом был Витт-генштейн, старый колли, и мальчишке нравилась голова и уши бога с шакальей головой? Кто знает? Возможно, боги сами выбирают своих почитателей, а вовсе не наоборот.

Вопрос, стоило ли рассказать Дейлу, что Гончие ни в коем случае не причинили бы ему вреда. Хранители Царства Мертвых, похожие на шакалов, очищающих гробницы от ненужной падали, они являются стражами приграничной зоны на стыке двух миров. Словно фагоциты в кровотоке живого организма, они не только являются психопомпами, проводниками душ умерших, их защитниками во время перехода, но и падалыцика-ми, они выслеживают и возвращают души, пересекшие границу не в том направлении, души, уже не принадлежащие восточному берегу бытия, как бы ни были велики страдания, приведшие эти души обратно. Но кто скажет, что Дейл вовсе ничем не рисковал? В конце концов, он по собственной воле пробовал перебраться на западный берег, в Царство мертвых, когда пытался убить себя, вынуждая, таким образом, Осириса взвесить его сердце на весах в Зале Двух Истин.

– Профессор, вы хорошо себя чувствуете? Такое впечатление, будто вы как-то отключились от действительности.

– Со мной все в порядке, – поспешно отвечаю я. – Просто устал. Бок болит.

Маккоун кивает, берет свой стетсон, поднимается. Он разворачивается, чтобы уйти, но возвращается. «Коломбо», – думаю я, вспомнив, как недавно об этом думал Дейл. Но вместо того, чтобы задать последний, самый проникновенный, вопрос «на засыпку», Маккоун вдруг сам выдает информацию.

– Да, кстати, я просмотрел дела следователя Стайл-за за 1960–1965 годы и нашел кое-что любопытное за шестьдесят первый год.

Я снова молча жду.

– Судя по всему, доктор Стеффни, отец Мишель, хирург, позвонил в конце того года Барни Стайлзу и потребовал, чтобы Ка-Джея Конгдена, его закадычного друга Арчи Крека и еще парочку местных шалопаев арестовали по обвинению… в изнасиловании. Согласно сбивчивому рапорту Барни, доктор Стеффни заявил, что эти мальчишки, хотя Конгдену было тогда уже семнадцать, так что не такие уж и мальчишки, эти негодяи затолкнули в машину его дочь, увезли в пустой дом Макбрайдов – мистер Макбрайд тогда уже уехал в Чикаго, и дом стоял пустой, пока в него не въехала его сестра, – так вот, увезли в пустой дом Макбрайдов и несколько раз изнасиловали. Вы что-нибудь знали об этом, профессор?

– Нет, – чистосердечно признаюсь я. Маккоун качает головой.

– Доктор Стеффни на следующий день забрал заявление, и, насколько мне известно, ни он, ни Барни больше не упоминали об этом случае. Мишель была тогда в седьмом классе. Я предполагаю, что Джей-Пи Конгден, папаша Ка-Джея Конгдена, угрожал доктору Стеффни.

Оба мы некоторое время молчим. Затем шериф Мак-коун произносит: