Зимние призраки - Симмонс Дэн - Страница 40

Ощущение полной затерянности в лингвистическом кошмаре, где человеческая речь доминировала над всем, но в ней нельзя было разобрать ни слова, продолжалось еще два дня, хотя за это время редактор выкроил минутку, чтобы поговорить с Дейлом, и приставил к нему переводчика, бледную девушку, которая одну за одной курила сигареты «Галуаз» и переводила лишь те моменты конференции, которые непосредственно касались профессора Стюарта, то есть почти не переводила вовсе.

Редактору Дейла было немного за тридцать, на двадцать лет моложе Дейла, очень бледный, эту бледность особенно подчеркивали непроницаемо-черные «водолазки», костюмы и пальто, которые носил этот молодой человек. Редактор занимался литературой коренных американцев и похвалялся тем, что за шесть посещений Соединенных Штатов, общим сроком три месяца, он все время ступал только по землям резерваций, где обитали коренные американцы, если не считать нескольких военных мемориалов индейцев и, разумеется, переездов от аэропорта и обратно. Его бледность также подчеркивал маленький рот, который производил впечатлением неестественно красного – хотя Дейл так и не понял, использует ли француз помаду, – подкрашенные глаза и ресницы, а также коротко остриженные черные волосы с небольшим начесанным и залитым лаком хохолком на лбу. Звали его Жан-Пьер, но Дейл тут же мысленно окрестил его Крошкой Германом и так и не смог отделаться от этого образа.

На второй день издатель устроил для Дейла небольшую пресс-конференцию в «Hфtel de Ville», и Жан-Пьер, который жутко говорил по-английски, сменил совсем заскучавшую юную курильщицу, имени которой Дейл так никогда и не узнал.

Первый вопрос от прессы был переведен так: «Когда вооруженная революция угнетенных народов Америки обратится в реальность, на чьей стороне окажется буржуазная псевдоинтеллигенция, к которой относитесь и вы?»

На это Дейл сумел ответить лишь: «Чего?»

На третий день, когда Дейл собирался на назначенную на позднее утро конференцию, явилась Клэр.

Дейл замер среди фойе и глядел на нее в совершенном изумлении и потрясении. Накануне вечером Дейл позвонил Энн, они по-настоящему поговорили, это был первый настоящий разговор за множество недель. Дейл понимал, что это его ощущение оторванности от дома, ощущение того, что он здесь не к месту, спровоцировало и этот звонок, и выбранный им тон разговора. Но все равно, все получилось очень естественно. И вот теперь это. Теперь Клэр.

Он понятия не имел, как она его нашла. Она уехала домой на рождественские каникулы – домой, в Италию – и Дейл не надеялся увидеть ее раньше чем через две недели. Он не говорил ей, что решил все-таки ехать в Париж на эту конференцию, и в университете никто не дал бы ей адреса его отеля. Как же она его выследила?

– Не валяй дурака, – сказала Клэр, она держала его за руку, пока они возвращались обратно к лифту и поднимались в его номер, чтобы заняться любовью, и пусть конференция катится ко всем чертям. – Во мне же течет кровь «черноногих». Они как раз этим и занимаются, выслеживают людей. Ты что, не читал собственных книг?

После этого неделя волшебным образом изменилась. У Клэр были в Париже собственные дела, но она находила время сопровождать его на то, что она называла «Освобожденной литературой угнетаемых уродов»; сменив ничего не переводящую курильщицу, она сама переводила ему, сводя на нет весь пафос происходящего. Ее французский, как скоро понял Дейл, был безупречен, единственным его недостатком был парижский выговор. На конференции, как оказалось, несли столько чуши, сколько Дейл и вообразить себе не мог, и Клэр снабжала свой перевод комментариями, так что время от времени какой-нибудь председательствующий академик или политик бросал на их конец стола такие взгляды, какими сельская учительница награждает хихикающих детишек.

По вечерам, после того как они высидели обязательную трехчасовую конференцию или официальный обед – Клэр посещала все мероприятия, не спрашивая разрешения ни у Дейла, ни у кого-нибудь еще, неизменно представляясь просто «Клэр» сгорающим от любопытства хозяевам-французам и их гостям, писателям – представителям угнетенных народов, – Дейл, вместо того чтобы в полночь, как в первые два дня, прийти в свою «Лютецию» и завалиться спать, отправлялся вместе с Клэр гулять по Парижу.

Клэр показала ему замечательный ночной джаз-клуб, не без издевки названный «Монтана». Они ели достопамятный шоколадный мусс в половину второго ночи рядом с Понт-Неф, в заведении под названием «Аи chien qui fume»; смотрели на Монмартре полуобнаженных танцовщиц в «Lili la Tigresse»; заходили в потрясающий крошечный бар рядом с бульваром Распэ, Клэр утверждала, что это любимый бар Хемингуэя, о котором понятия не имеют туристы (все они ломятся в страшно дорогой бар «У Гарри»), в котором предлагали более пятидесяти сортов односолодового шотландского виски; переправлялись на Правый берег, чтобы повеселиться под музыку вместе с молодежью в «Le baise sale»; ездили на такси в пивную «Эльзас» на Елисейских Полях, где ели дары моря, глядя, как на рассвете поливальные машины моют широкую улицу, и спускались к Сене, когда небо на востоке начинало розоветь.

В разгар утра, после нескольких часов любви, Клэр как-то заявила, что они непременно должны отправиться на пошлую экскурсию по Сене на bateux-mouche,[22] несмотря на прохладную погоду, и они сидели на верхней палубе, обнявшись, чтобы согреться. Потом они медленно прошлись по Люксембургскому саду, а затем разыскали могилу Бодлера на кладбище Монпарнаса. Когда Дейл заметил, что в любви парижан к осмотру могил есть что-то мрачное, Клэр переспросила: «Мрачное? Хочешь мрачного? Я тебе сейчас покажу мрачное!»

Она провела его по бульвару Распай мимо Центра современного искусства в «Foundation Cartier» к перекрестку с табличкой, на которой значилось «Denfert-Rochereau».

– Denfert это вариант enfer – пояснила Клэр. – Ин-ферно. Ад. – Они прошли через небольшую железную дверь в каменной стене, взяли у заспанного смотрителя фонарь и следующие два часа бродили по подземному лабиринту парижских катакомб, хранилищу скелетов, которые свозили сюда с переполненных парижских кладбищ еще со времен Французской революции. Клэр дала ему время передохнуть, после того как сообщила, что аккуратно сложенные на два метра в высоту по обеим сторонам их туннеля кости, кости в нишах, кости в соседних туннелях принадлежат приблизительно шести миллионам человек. – Мы с тобой наблюдаем весь Холо-кост, собранный на ближайшей миле, – шепотом произнесла она, освещая фонарем стены из берцовых костей и пустых глазниц.

В тот же вечер они обедали с редактором Дейла, Жан-Пьером, или же, как неизменно называла его Клэр, после того как Дейл поделился своими соображениями по поводу внешности этого коротышки, Крошкой Жаном. Был выбран ресторан «Bofmger» рядом с Бастилией. Еда была отменная, а атмосфера в духе той эльзасской пивной, только рангом выше: черные и белые плитки пола, дерево, медь, высокие окна, выходящие на залитую дождем улицу, и публика, знающая, как с шиком поесть и выпить. Попозже пришло несколько посетителей с собаками, но детей не было ни одного. Французы понимают, что ужин – дело серьезное и дети здесь только помеха.

Еда в тот вечер была настолько безоговорочно великолепная, насколько монологи Крошки Жана были безоговорочным merde.[23] Дейл взял фирменное: тушеное блюдо, именуемое cassoulet, в него входила белая фасоль с маринованной гусятиной, морковь, свиные ножки и бог знает что еще, Клэр предпочла choucroute, которое показалось Дейлу подозрительно похожим на квашеную капусту, – с тонко нарезанными кусочками свиной отбивной, бекона, сосисок и отварного картофеля. Крошка Жан заказал canard б la pressй, что, как он не без удовольствия объяснил, означало буквально утку, умерщвленную удушением, и все они отдали должное сопутствующим блюдам, на которых лежали горки pommes frites. Эльзасское вино было роскошно.