Монашество в средние века - Карсавин Лев Платонович - Страница 8

2. Как Кассиан, Бенедикт создавал свой устав на основе уже существовавших в его время правил и описаний монастырской жизни, в том числе и на основе сочинений самого Кассиана. Монашеская жизнь – истинное служение Богу. Так выражает Бенедикт мысль эпохи. «Бог удостоил принять нас в число детей своих, и не следует огорчать Его дурными делами нашими. Всегда следует повиноваться Ему так, чтобы не лишил Он нас – разгневанный Отец, детей своих, наследства и чтобы страшный владыка, разгневанный злыми делами нашими, не предал Он вечной каре нас, негоднейших рабов своих, не пожелавших следовать за Ним к славе». «Время встать от сна». «По благости своей указывает нам Господь дорогу жизни». «Придите, дети, выслушайте меня! Научу я вас страху Божьему. Бегите, пока есть ещё в вас огонь жизни, чтобы не объял вас мрак смерти». Что же надо делать? «Если хочешь обладать истинною и вечною жизнью, – сказал Христос, – удали язык твой от зла, и уста твои да не говорят коварного». В чертог Господень войдёт тот, кто не запятнан пороком, кто творит справедливое, говорит истину в сердце своём и не несёт коварства на языке своём, кто не делает зла ближнему своему и, отвергнув дьявола, прилепляется ко Христу.

Братство стремящихся к Богу представляется Бенедикту в виде военного отряда – schola. «Должны мы учредить отряд божественной службы» – «Constituenda est ergo a nobis dominici schola servitii». Поэтому и деятельность монаха выражается словом «militare» – служить; и устав не что иное, как «lex, sub qua militare vis» – закон, ненарушимый и непреложный, как непреложен закон воинской дисциплины. «Святой устав» содержит всё нужное для воина Господня; это – «устав-наставник». И само «послушание» – дисциплина монастыря – и неограниченная власть аббата превращают братство в воинство Христово.

По-разному можно было понять призыв на «путь к чертогу Господню»; по-разному его и понимали. В общей своей форме христианский идеал, принимаемый Бенедиктом, примирим и с жизнью в миру, и с пещерой анахорета. Но Бенедикт думает не о мирянах, а о монахах, оставивших мир в стремлении к спасению и отгородившихся от мира суровыми обетами и высокими стенами. И, конечно, не гироваги и сарабаиты могли подать лучший пример совершенной жизни, а киновиты и анахореты. Анахорет ведёт в пустыне «одиночную борьбу с пороками плоти», полагаясь только на помощь Божию и отказываясь от содействия братьев. Такая борьба требует исключительной силы и опытности. По мнению Бенедикта, на неё может решиться только тот, кто выучился борьбе с дьяволом в монастыре, кто «хорошо снаряжен к бою». Поэтому-то наиболее желательной и пригодною формою (fortissimum genus) является монастырское общежитие – «genus monachorum monasteriale militans sub regula vel abbate». Так получает ясное выражение мысль, руководившая первыми основателями лавр и монастырей.

Но и для монастырского общежития Бенедикт ограничивает свою задачу изложением только самых необходимых положений – «началом обращения» (initium conversionis). Совершенство жизни (perfectio conversationis) предоставляется личным усилиям желающего достичь его монаха. Такому ревнителю окажет помощь всякая страница Священного Писания, любая книга Святых Отцов. Он может обратиться за наставлениями к житиям отцов, к уставу святого Василия, к сочинениям Кассиана. Устав Бенедикта предназначается для большинства, для средних людей, ставя себе целью воспитание их в духе монашеского идеала. «Ты, стремящийся к небесному отечеству, – говорит Бенедикт, заканчивая устав, своему ученику, – исполни сначала с помощью Христа этот малейший начальный устав. И тогда только при покровительстве Божьем достигнешь ты большего, чем то, что мы изложили выше, – самых вершин добродетелей».

Монах отдаётся Богу. Он оставляет мир, «чуждаясь дел его». И устав Бенедикта старается обособить монастырь от мира более, чем уставы Василия и Кассиана. Монах без разрешения аббата не может видеться даже со своими родителями; дозволение аббата требуется и для письменных сношений с ними. Если монаху что-нибудь пришлют или принесут, он не может прикоснуться к этому, не спросив аббата, и должен поступить так, как тот ему укажет. Любовно и смиренно встречают братья гостя, но никто, кроме аббата и того, кому он прикажет, не имеет права общаться или разговаривать с гостем. «Если же встретится с ним или увидит его, то, смиренно приветствовав его и испросив благословения, пусть идёт дальше, сказав, что не позволено ему говорить с гостем».

Разумеется, безусловно необходима личная бедность: «С корнем должно вырвать из монастыря порок обладания чем-нибудь». «Нельзя обладать даже собственным своим телом или своими желаниями, но следует во всём необходимом надеяться на отца монастыря». Вместе с бедностью и целомудрием монаху необходимо ещё соблюдать молчание. «В Писании сказано: „Во многоглаголании не избежишь греха“; и в другом месте: „Смерть и жизнь в руках языка“». «Говорить и учить приличествует наставнику, ученику надлежит молчать и слушать». И не только беспощадно изгоняются праздная болтовня и весёлые шутки, но и простой разговор разрешается лишь в случаях крайней необходимости.

Принявший обычные в то время монашеские обеты, обязанный навсегда остаться в избранном им монастыре (stabilitas loci), отмеченный тонзурою, монах отдаётся Богу, стремится к Нему и к любви к Нему. Из этой любви вытекают все добрые дела. «Прежде всего надо любить Бога всем сердцем своим, всею душою, всею мыслью своей, потом – ближнего, как самого себя». Вступивший в монастырь принадлежит не себе, а Богу. Поэтому и принесение в монастырь ребёнка называется жертвою (oblatio). Но монах тем и отличается от анахорета, что спасается, не полагаясь на свои личные силы: он – «рядовой воин». Как и какими средствами он может достичь своей цели, об этом знают устав и аббат, которым монах и обязан полным повиновением.

Среди предписаний устава, помимо молитв, постов и других внешних средств, особое место занимает смирение. «Всякий смиряющий себя возвысится». «Поэтому, братья, если мы хотим достичь вершин высочайшего смирения и быстро достигнуть того небесного возвышения, к которому восходят смирением земной жизни, мы должны для действий наших воздвигнуть ту лестницу, которая явилась во сне Иакову и на которой виделись ему нисходящие и восходящие ангелы». Двенадцать ступеней у этой лестницы – двенадцать степеней смирения. Монах не должен забывать о страхе Божьем и о предписаниях Господних, исполнение которых даёт человеку жизнь вечную, нарушение – низвергает в геенну. Монах ходит перед Богом и отвращается от собственных своих желаний, особенно же от похотей плоти. Это первая ступень. Выше (вторая ступень) возводит человека полный отказ от собственной воли, исполнение слова Господня: «Я пришёл исполнить не Мою волю, а волю Пославшего Меня». Но и здесь ещё опасно проявление собственных желаний. Поэтому лучше (третья ступень) из любви к Богу со всем послушанием подчиниться старшему, подражая в этом Христу, о котором апостол говорит: «Стал Он послушным Отцу своему до самой смерти». И ценнее всего (четвёртая ступень) повиновение старшему во всём, даже если это сопряжено со страданием. «Кто претерпит до конца, спасён будет». Но не внешнее подчинение нужно; монах должен (пятая ступень) в смиренной исповеди открывать аббату все свои злые помыслы, чем достигается истинное повиновение. Действительно смиренный (шестая ступень) доволен всем, считая себя недостойным рабом, ставя себя (седьмая ступень) ниже других не на словах только, а на деле: в мыслях своих. Истинно смиренный должен (восьмая ступень) делать лишь то, что предписывается уставом и примером старших, соблюдая (девятая ступень) молчание, не смеясь (десятая ступень), довольствуясь, как мудрый (одиннадцатая ступень), немногими словами. Если всё это достигнуто, человек всходит на последнюю, двенадцатую ступень лестницы, внешне выражая своё смирение в наклонённой голове и опущенных в землю взорах. «Взойдя же на все эти ступени смирения, монах быстро достигнет любви к Богу, той совершенной любви, которая изгоняет страх. Благодаря ей он без всякого труда, как бы по природе (naturaliter), по привычке, не из страха перед геенною, а из любви к Богу и вследствие доброй привычки и наслаждения добродетелью станет соблюдать всё то, что прежде соблюдал не без ужаса».