Верховный жрец (СИ) - Старый Денис - Страница 28

— Блят! — выругался я.

Шла высадка десанта, и только лишь два десятка долбленок были на середине реки и гребли в сторону нашего селения, отчаянно борясь с течением. Атака на наше селение планировалась, скорее всего на завтра. Нельзя же идти в бой тем воинам, которые будут грести более пяти километров в месте, где Большая Река имеет сильное течение?

— Приготовится всем! Проплываю мимо лодок, потом разворачиваюсь и опять проплываю. Делаю волну, а вы изготовьтесь стрелять. После начинаю… — слово «таран» в местном наречии не было, и я замялся. — Толкать лодки.

Расстройство из-за того, что уже большинство воинов были на берегу, и лишь три-четыре десятка удастся как-то покалечить, или даже убить, родили необычайную злость, умерить которую было очень сложно.

Я с ревом серены промчался между группой долбленок и теми, кто так же был на лодках и плотах, но уже приставшими к пологому берегу реки. Тут бы засаду организовать, можно было много вражины покосить и даже успеть уйти. Ну не об упущенных возможностях размышлять, когда вот прямо сейчас планируешь убивать людей.

Волну я поднял знатную, однодеревки раскачивались сильно и говорить о том, что с них можно хоть каким способом сопротивляться не приходилось, даже, если стрела или пущенное копье могли как-то повлиять на работу катера. Второй заход моего плавающего монстра пущенной волной перевернул четыре лодки. Краем взгляда я заметил, что часть упавших в воду людей барахтаются и пытаются выплыть. Каменные топоры им придется либо вытянуть из-за поясов и отпустить в речную пучину. Если это не сделать, то можно сильно уменьшить свои шансы на то, чтобы выплыть. Это же касается и другого оружия. А безоружный воин — это лишь мишень.

— Приготовиться! — прокричал я, когда выравнивал катер в метрах сорока от берега с наибольшим скоплением людей.

— Стреляй! — крикнул я, Карик приоткрыл большой деревянный щит, прикрывавший с тыла — единственного направления, откуда по нам могло что-то прилететь.

— Тыщь, ты-тыщь, — я стрелял короткими очередями по два-три патрона.

Первая кровь пролита. Я целился в животы, чтобы иметь больше шансов попасть и уже пять брюшных полостей получили в кровоточащие раны. В этом времени с такими ранениями не живут, а умирают крайне болезненно. И тут был холодный расчёт. Другие воины будут видеть смертельные муки своих товарищей и будь они трижды смельчаками, подспудно станут опасаться того страшного оружия, которое способно причинить столько боли. Так могут и теряться только от звуков выстрелов.

— Пятнадцать минус, — кричу я, непонятно для кого, если только для Стасика, который уже умеет считать до двадцати.

Попадал не только я. Корн был великолепным лучником, Карик просто хорошим. Вот и они взяли свою жатву. Сколько человек сразили напарники, не берусь сказать, но нам и пять минус — это уже плюс. Не у дел был только Стасик, которому стрелять я запретил. Заряженная большая дробь на таком расстоянии мало эффективна, имеет большое рассеивание. Лучше его боеприпасы использовать для других врагов.

— Отходим! Бьем тех, кто на лодках, — скомандовал я, и катер рванул в сторону уже поймавших равновесие лодочников.

Таран. Я направил исполина из будущего на наибольшее скопление лодок. Нашлись те, кто стал помогать своим товарищам выбраться из воды. Вот по ним и пришелся первый удар. Металлический монстр разметал лодки, некоторые подминая под себя. Люди ударялись об свои плавательные средства, иных отшвыривало о борта катера и я успевал увидеть изумленные, полные ужаса глаза людей, которым было обречено умереть, или же выжить, но никогда не быть прежними, о чем говорила мимика на искорёженных лицах.

Ничего не чувствовал, я работал. Какое же это циничное слово на войне — «работа». Убивать людей — это работа, бесчувственное действие, имеющее свои цели и задачи, наполненное арифметикой, но не эмоциями. Чувства лишние. Они могут прийти после работы, словно грузчик, придя домой, снимет обувь, вытянет ноги, и только тогда осознает, что устал. А боец когда осознает, что убил? Осознает ли? Или закроет эту функцию внутри себя, завалив ее всевозможными идеологическими и иными оправданиями. Но если выбора нет, то как?

Не знаю, как иные, но здесь и сейчас я математик. Минус двадцать три по приблизительным подсчетам, это то, на какие цифры я могу рассчитывать с уверенностью, чьи вражеские лица увидел и понял, что глаза этих людей уже потухли.

— Бах, Бах! — стрелял Стас по тем людям, которым повезло оказаться чуть в стороне от таранного удара, но которые от большой волны либо упали в воду, либо сами спрыгнули в реку.

Еже одно изуверство. Дробь не каждого сразу убьет, особенно с метров двадцати, но те ранения, которые получит человек не совместимы с потугами выбраться. А еще шкуры животных, в которые были облачены воины, они быстро намокали и влекли на дно. Каждое усилие играет свою роль в деле выживания, но тут ранение, пусть одна дробина, пусть в плечо, но это приговор. И я взял на себя право выносить такие приговоры. Кто я такой? Я тот, кто защищается и бьет, чтобы не били меня. Я добрый человек, до добро мое со звериным оскалом.

— Уходим! — скомандовал я, как будто от кого-то, кроме меня, еще зависит то, когда катер развернется и отправится домой.

Смысла продолжать нет никакого. Те, кто успел выбраться на берег, уже укрылись за деревьями и кустами. Было бы в достатке боеприпасов, можно дать несколько очередей по зарослям, с большой вероятностью, поразив при этом с десяток врагов. Но, в моем случае подобное будет верхом безрассудства.

Я гнал катер домой, именно что домой, а не в какое-то абстрактное селение, и делал это молча. Не хотелось говорить, радоваться, как это делали все три моих пассажира. Ничего не хотелось. Нет… Хотелось рыдать, махнуть с горла бутылку водки и закрыться на чердаке, чтобы два дня, не меньше, жалеть себя, размышлять, вновь плакать. Но могу ли я позволить реализацию таких желаний? Нет. Я даже испугался, что осмелился в том признаться самому себе.

А на берегу нас встречали с ликованием. Видели, видимо, бой. В городе остался лучший бинокль из двух имеющихся. И вот это одобрение, радость, может и счастье воинов и малого числа оставшихся женщин и подростков, это привело, наконец, чувства в норму. Все я делаю правильно.

*…………*…………*

Интелюдия

— Прячьтесь за деревьями! — кричал Ракат, стараясь вывести своих воинов из ступора.

Появление металлического монстра было предусмотрено, но то, что из него могут пускать металлические камни, никто не знал. То, что стреляли вытянутыми металлическими предметами главный воин племени Огня, Ракат, понял, когда выковырял из дерева чуть сплюснутый металл. Это немного успокоило воина, который не менее своих подчиненных был ошарашен и, было дело, поверил в то, что тут включились некие божественные силы. Нет, просто оружие, о котором Ракат не знал. Злое, совершенное, но оружие, хотя в мыслях воина оставалось место и для божественного объяснения.

И тут главного воина накрыло иное… Если такое оружие есть у Рысей, то что ждет их, славных воинов Огня, в селении враждебного племени? Это не был страх, Ракат не боялся, он лишь смотрел на вещи рационально. Если победа дастся большой кровью, то племя ослабнет. И так, почитай, уже подчинены племенам Ворона, но пока, как младшие братья, но не рабы. Если огонь племени потускнеет и у Раката станет критически мало воинов, то кто станет считаться с огневиками? Все соплеменники быстро станут рабами Ворона.

— Ракат, нам бы уйти сейчас, — обратился к главному воину племени Огня его заместитель, по совпадению, брат, Андрас.

— Ты ли проявляешь трусость? — удивленно спросил Ракат.

— Ты меня знаешь, главный воин, я никогда не проявлял страха. Но нам не взять стену, если у Рысей есть такое оружие, — не стараясь оправдаться, говорил Андрас.

— Это единичное оружие, — сказал главный воин и сразу же мысленно подумал об обратном.