Чужой - Фостер Алан Дин - Страница 1

Алан Дин Фостер

Чужой

(Чужой-1)

Глава 1

Семеро спали и видели сны.

Спящие не были профессиональными творцами снов. Работа профессионалов оплачивалась очень высоко, они пользовались уважением, за такими талантами охотились. Эти же семеро, как и большинство из нас, видели сны, не прилагая для этого специальных усилий. Чтобы создавать сны профессионально с целью их последующей записи и массового тиражирования для развлечения прочих смертных, требовалось очень многое. Необходимо было уметь регулировать полуосознанные творческие импульсы и в то же время расслаивать воображение — необычайно труднодостижимое сочетание. Профессиональные творцы снов были одновременно и самыми организованными, и самыми непредсказуемыми из творческих людей. Они ткали паутину снов изощренно и изысканно, не то, что мы с вами. Или эти семеро спящих.

Из всех семерых Рипли больше всего походила на профессионала. У нее был некий врожденный талант видеть сны и большая, по сравнению с остальными, гибкость воображения. Однако ей не хватало вдохновения и зрелости мысли, характерных для профессиональных творцов снов. Ей хорошо удавались организация размещения грузов и заполнение деклараций. Ее разум действовал четко, но чувства были неуправляемы. В ее голове царил сумбур из всевозможных мыслей, страхов и надежд.

Уорент-офицер[1] Рипли явно нуждалась в большем самоконтроле. Витающие в ее голове мысли и образы не до конца осознавались ею. Ей иногда казалось, что стоило ей приложить небольшое усилие, и из нее получился бы неплохой профессионал.

Капитан Даллас, ленивый и неповоротливый на первый взгляд, на самом деде был наиболее организованным из всех. Нельзя сказать, что ему не хватало воображения: свидетельством тому была его борода. Перед тем, как войти в анабиоз, все мужчины сбривали усы и бороды. Все, кроме Далласа. На вопросы своих коллег он отвечал, что борода — это часть его личности. Он не может расстаться с ней, как с частью своего тела. Капитан Даллас управлял сразу двумя кораблями: межзвездным буксиром «Ностромо» и собственным телом. Для него оба они были неприкосновенны; что во сне, что наяву. Обладая минимальным воображением, Даллас отличался сильно развитыми способностями координатора и руководителя. Однако у профессионального творца снов оба эти качества должны были находиться в гармонии, недостаток первого никак не мог быть скомпенсирован избытком второго. Даллас был не более подходящим материалом для воспитания профессионала, чем Рипли.

Кейн, по сравнению с Далласом, хуже контролировал свои мысли и поступки, и был почти начисто лишен воображения. Он был просто хорошим и исполнительным офицером, и никогда не стал бы капитаном. Для этого необходим некий внутренний стимул вместе со способностью командовать другими, но Бог не наградил Кейна ни тем, ни другим. Его сны были бесцветными и бесформенными тенями в сравнении со снами капитана, как и сам Кейн казался лишь бледной копией Далласа. При всем этом он был довольно приятным человеком. Он также не смог бы профессионально создавать сны; ведь для этого требовался избыток энергии, а энергии Кейна едва хватало на повседневную жизнь.

В отличие от Кейна, сны Паркера были далеко не пасторальными. Хотя они страдали от недостатка воображения, были часто слишком специализированными и редко касались окружающих, — от инженера корабля и не приходилось ждать чего-либо другого, — его сны были четкими и недвусмысленными, а иногда — просто отвратительными. Вся муть и грязь, все самое низменное, что таилось в глубине его души и тщательно скрывалось от остальных членов экипажа, находило выход в этих снах.

Ламберт не столько сама видела сны, сколько являлась в снах другим, став для многих источником вдохновения. Даже в гиперсне ее неутомимый мозг работал над прокладыванием курса корабля и расчетом нагрузок, исходя из запасов топлива. Если воображение и вторгалось в ее сны, то совсем не так, как у других, которым оно волновало кровь. При виде Ламберт у Паркера и Бретта тоже возникали мысли о «факторах нагрузки» и «пространственном совмещении». Однако они носили такой характер, что, узнай о них Ламберт, она пришла бы в ярость. Подобные недозволенные мысли они держали при себе, допуская их только в своих дневных и ночных мечтаниях, дабы они не смогли привести ее в бешенство. Нельзя было допустить, чтобы Ламберт вышла из себя. Она, как навигатор «Ностромо», отвечала за благополучную доставку корабля на Землю.

В списках экипажа Бретт значился как инженер-техник. Этот факт отражал то, что несмотря на одинаковые с Паркером знания и ум, ему недоставало стажа работы. Эти двое из-за значительного различия характеров и темпераментов составляли довольно странную пару. Но эти различия не мешали им работать совместно и прекрасно ладить друг с другом. Очевидно, секрет успеха заключался в том, что Бретт никогда не лез в душу Паркеру. Техник был столь же флегматичен и немногословен, сколь Паркер был энергичен и разговорчив. Паркер мог произносить длинные тирады по поводу неисправности в микросхеме, проклиная всю родословную этой схемы вплоть до почвы, из которой были добыты редкоземельные элементы, входящие в ее состав. Бретт же в таких случаях говорил просто: «Ну, ладно…». Для Бретта эта фраза была гораздо больше, чем выражение собственного мнения. Это был его способ самоутверждения. Молчание он считал лучшим способом общения, а болтливость расценивал как симптом ненормальности.

Седьмым членом экипажа был Эш, научный сотрудник. Однако не его должность делала его сны столь удивительными. Причем по-особенному удивительными, а не просто смешными. Из всего экипажа его сновидения были наиболее профессионально организованными.

Они больше, чем у всех остальных, соответствовали его бодрствующей сущности. Его сны не содержали никаких иллюзий. Если хорошо знать Эша, то это не было странно. Но из шести его товарищей никто не знал его по-настоящему. Зато Эш хорошо разбирался в себе и знал, что мешает ему стать профессиональным творцом снов, хотя это занятие привлекало его гораздо больше, чем остальных.

Там был еще кот по кличке Джонс. Самый обычный домашний или, в данном случае, корабельный кот. Это был большой рыжий кот с неясной родословной и независимой манерой поведения, давно уже привыкший и к причудам космических полетов и к особенностям характеров людей, путешествующих в космосе. Вместе с остальными членами экипажа он находился в анабиозе, и видел простые сны о теплых и темных местах и о мышах, подверженных действию силы тяжести. Он был единственным из спящих, кто чувствовал удовлетворение, хотя его и нельзя было назвать простаком.

Просто удивительно, что никто из спящих на борту космического корабля не достиг до сих пор квалификации профессионального творца снов. Ведь у них для этого было гораздо больше времени, чем у любого профессионала на Земле, хотя в анабиозе даже сны замедлялись. В силу необходимости они вынуждены были проводить во сне многие месяцы. Все, что можно было делать в охлаждающих камерах, куда помещался экипаж на время перелета, — это спать и видеть сны. Они могли остаться вечными любителями, правда, они уже давно стали весьма компетентными любителями.

Не спал лишь «Ностромо». Он не нуждался во сне. Он работал постоянно и делал все для поддержания чуть теплившейся жизни людей, погруженных в анабиоз. От такой жизни до истинной смерти был всего лишь шаг, и смерть следовала за гиперсном, словно акула в ожидании добычи за кораблем в океане. Сонная тишина на борту корабля нарушалась лишь тихим жужжанием приборов. Повсюду были установлены датчики, которые контролировали каждую приборную стойку, каждую электрическую цепь. Наружные датчики следили за пульсом космоса, фиксируя электромагнитные возмущения.

Часть электронного мозга «Ностромо» была предназначена для анализа таких возмущений. Стоило поступить сигналу, как тут же оживали бездействовавшие до поры микросхемы, и спустя некоторое время машина принимала какое-то решение, что сопровождалось изменениями на панели световых индикаторов. На борту «Ностромо» раздался характерный сигнал, хотя никто из спящих не мог его услышать. Этот сигнал стал предвестником довольно редкого во время перелета события. На корабле, в царстве мерцающих ламп и приборов, находился особый отсек с семью «коконами» из белоснежного металла и пластика. Отсек наполнился новыми звуками — это со свистом и шипением выходил из резервуаров воздух, делая атмосферу на корабле пригодной для дыхания. Человеческие существа переложили бремя заботы о себе на искусственный разум, доверив ему в нужный момент вдохнуть в них жизнь. Приборы в комнате провели анализ воздуха и нашли его приемлемым для поддержания жизни столь хрупких и уязвимых существ, как люди. Зажглись новые индикаторы, замкнулись новые цепи. Без громких звуков фанфар крышки над семью куколками открылись, и находившиеся внутри гусеницеобразные формы снова начали выходить на свет.