Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна - Страница 33

— С газетами не густо, а на английском я читаю с трудом, поэтому "The Times" от 30 ноября сего года целиком мне не осилить. И что там можно найти интересного? Военные сводки уже устарели. Остаётся раздел светской хроники. Здесь несколько коротких заметок. Так, ни о чём. Впрочем… Ах, вот! Некий русский купчик по фамилии Однодворов в июне — июле 1914 года, то есть ещё до войны, принял участие в трансатлантической регате Кале — Бостон. Этот самый Однодворов со своей командой одержал в данной регате абсолютную и убедительную победу. Здесь ещё напечатаны кое-какие подробности из жизни этого самого Однодворова. Дескать, он русский родом из Костромы… Вроде бы почётный гражданин и кавалер орденов… Непонятно только, зачем нужен рассказ о регате, произошедшей летом 1914 года, то есть ещё до войны, в номере от 30 ноября 1915 года? Ах, вот! Этот самый Однодворов приобрёл во Франции несколько аппаратов марки "ньюпор", которые и преподнёс в дар Российской армии осенью 1915 года. Хорош почётный гражданин! Хорош… Ах, вот ещё о том же Однодворове. Кажется, я что-то пропустил… упомянутый Леонид Юзефович Однодворов знаменит эскападой 1911 года, когда он в составе российской команды принял участие в турнире по поло имевшем место быть в Лондоне… так же членами команды являлись известные всем ротмистр Родзянко, князь Лев Коновалов, Вильгельм фон Людерн и другие…

— Родзянко… Родзянко… Это, видимо, Александр Родзянко, сын княжны Марии Павловны Голицыной, — проговорил кто-то из офицеров, расположившихся у ломбардного стола.

— Да! Дела… И война им нипочём. Люди гибнут на фронтах, а у них турнир по поло! — заметил другой.

— Турнир по поло состоялся в 1911 году. В заметке просто перечислены похождения Однодворова, да и только, — пояснил его благородие полковник Пирумов, и экскурсия продолжилась.

— Знаю этих кавалеров орденов! Штатские шпаки получают награды на интриги. Подсидел другого — получи орден…

— Да. Так сказано в заметке. А я вот думаю, не те ли это "Ньюпоры", что приданы нашему авиаотряду? Поручик Мейер сегодня опять летал на разведку и вернулся с тремя пробоинами. Ба! Да вот и он сам!

Мейер вошёл в собрание пошатываясь, словно пьяный, но с той решительностью, с какой бары входят в собственный кабинет. Он приветствовал господ офицеров в своей обычной, немецкой манере, то есть без особой теплоты, но и без бахвальства. Поручик имел усталый вид, что и неудивительно, учитывая опасность выполняемых им заданий. За поручиком следовал невысокий, но весьма представительный остроносый господин в бобровой шубе и котелке. Шубу он сбросил с плеч на пороге и прямо на пол. Надеялся, что я подхвачу на лету, а я и не подумал. По причине помянутого не раз "неизвестного господина", который неизвестен лишь их благородиям офицерам, а мне-то ох как хорошо известен! Котелок он на пол кинуть пожалел, но с тем же высокобарским небрежением метнул его на ближайший столик. Затем "неизвестный" отёр плешь явившимся из кармана смокинга батистовым платком с благостным, как после причастия, выражением. Возраст вновь прибывшего определить было бы затруднительно любому, слишком уж он весь гладкий да шикарный. Шёлковая сорочка, смокинг из — дорогого сукна, гамаши — всё это неприятно констатирует с нашим хоть и опрятным, но совсем окопным видом.

— Позвольте представить: мой друг… — Мейер, неожиданно прервав сам себя, вопросительно уставился на вновь прибывшего, словно позабыл его имя.

— Ковших. Адам Ковших. Купец первой гильдии из Костромы, — рекомендовался "неизвестный".

— Ковших мечтает совершить подвиг, — проговорил его благородие поручик Мейер со своей обычной, кривоватой немецкой ухмылкой. — За тем и прибыл.

— А мы тут как раз почитывали об уроженцах славного города Кострома, — их превосходительство полковник Пирумов помахал простынёй газеты так энергично, что поднялся небольшой сквозняк. — Только вот газета от 30 ноября. Обычно нам не до газет, но сейчас свежая пресса была бы очень кстати. Поручик, как дела с рекогносцировкой?

Только теперь, развалившись в креслах и вытянув ноги в шалопутной распоясанной манере, неприличной для подлинно русского человека, поручик Мейер стащил с рук краги и принялся расстёгивать куртку. Ту самую из бычьей кожи, подбитую овчиной куртку, в которой он совершал свои вылеты. Впрочем, Мейер явился в офицерское собрание не в обычном своём лётном шлеме, а в узорчатой нитяной шапочке чухонского фасона.

— Фиолетовые тени под глазами, глубокие складки возле губ, полуприкрытые, словно невидящие глаза — весь его вид свидетельствовал об огромной усталости… По три вылета в день, несмотря на пургу и сильный мороз. И так уже вторую неделю после того, как штаб армии перебрался в Хасан-калу из Караургана, — проговорил Ковших, поглядывая на лётчика.

Странная это привычка у господ ни с того ни с сего описывать друг другу внешность обоих. Говорят в красивом литературном разрезе, а по правде получается — уродом обозвал. Зачем? Я по себе знаю, человек из плоти и крови многое стерпит, но фанерный эроплан с железным мотором — иное дело. Командующий армией со штабом лично проводит инсценировку. Из Караургана в Хасан-калу переброшен и авиаотряд с обоими "ньюпорами". Не те ли это аппараты, что упомянуты в статье?

— Тяжело… — буркнул их благородие Мейер. — Горная местность с большими высотами требует самолётов с высоким "потолком". "Ньюпоры" вполне справляются с подобными задачами. В настоящее время производим разведку тыла позиции Девебойну, а также фотографирование этой позиции. То же будем делать и во время штурма. Работа лётчиков очень опасна. Пассинская долина имеет превышение над уровнем моря пять тысяч пятьсот, а пояс фортов на гребне Девебойну возвышался над ней. В разреженном воздухе аэропланы с трудом берут необходимую высоту и при перелёте через хребет Девебойну едва не задевают за последний. Тем не менее удалось сделать несколько хороших снимков, в том числе и доминирующего над местностью форта Чобан-деде.

Столь длинная речь, выслушанная обществом с большим вниманием, оборвалась на полуслове. Всем нам показалось, будто лётчик задремал. Тем временем небезызвестный Ковших расположился на одном из диванов в непосредственной близости от штабс-капитана 153-го пехотного Бакинского полка Минбашибекова. Минбашибеков посторонился, давая Ковшиху простор. Но есть такие на свете люди, которым любого простора всегда мало, которым океан — как деревенский пруд, а Казбек — как в той же деревне колокольня. Таким образом, их благородие штабс-капитан Минбашибеков, с самого начала посматривавший на Ковшиха с брезгливостью, оказался загнанным в угол дивана. Действительно, что делать в офицерском собрании штатскому, да ещё таком разряженному в пух и прах франту, да ещё…

— Господин Ковших Адам Иосифович — близкий друг и старый соратник нашего командующего, генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича, — едва слышно устало проговорил Мейер. — Прошу любить и жаловать. В настоящее время рассматривается вопрос о приёме господина Ковшиха на службу в качестве вольноопределяющегося при штабе командующего. Вот и Лебедев может подтвердить.

Мейер указал на меня, и я, разумеется, подтвердил. Ковших также сделал вид, будто обнаружил меня.

— Господь мой всемогущий! Да это же Лебедев! Какими судьбами ты здесь, любезный? Господа! Будьте осторожны с Лебедевым, ежели он станет вам что-либо докладывать. У этого субъекта проблема не только с абстрактными понятиями. У него есть и вполне конкретные проблемы. Некоторых слов он просто не понимает! И ещё. И главное! Ксенофобия Лебедева — кстати, запрещённая всеми нами любимым командующим, — воистину не знает пределов! А ещё…

Проказливая, притворная речь пресеклась на полуслове! Ковших хоть и хлыщ, но не дурак будь и заметил, как таращатся на него две черкески из 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков.

Далее случилось необыкновенное: немец вступился за русского перед жидом.