Аргентина. Полная история страны. От древности до наших дней - Фернандес Антонио - Страница 21

В октябре того же года в сражении у города Арройо-Саранди «ориенталес» (так назывались повстанцы Лавальехи) разгромили армию лусо-бразильерос, а затем одержали еще несколько побед более мелкого масштаба. Фортуна явно благоволила ориенталес, и это вызвало сильное беспокойство императора Педру I и его окружения (еще в сентябре 1822 года Бразилия разорвала альянс с Португалией и стала конституционной империей).

10 декабря 1825 года Бразилия объявила войну Соединенным провинциям. Бразильский флот блокировал устье Ла-Плата и порты Буэнос-Айрес и Монтевидео, находившийся тогда в руках ориенталес. Аргентинский флот был гораздо слабее, и единственное, что он мог сделать, – это уплыть на юг, к Кармен-де-Патагонес, который удалось спасти от захвата бразильцами.

Бразилия господствовала на воде, но не на суше, потому что у Педру I было не очень-то много войск, а вдобавок часть их приходилось держать во внутренних провинциях, где то и дело происходили восстания. К началу 1828 года большая часть Восточной провинции находилась под контролем Буэнос-Айреса. Великобритания, оказывавшая финансовую поддержку обоим участникам конфликта (если вы хотите выиграть непременно, то должны ставить и на красное, и на черное), решила, что удобнее всего будет свести партию вничью. Под ее давлением Бразилия пошла на переговоры, в ходе которых было решено, что спорная территория должна стать независимым государством. Война закончилась 27 августа 1828 года подписанием предварительной конвенции о мире.

В целом же от вице-королевства Рио-де-ла-Плата отделились Боливия, Парагвай и Восточная провинция, ставшая в 1830 году государством Уругвай. Все остальные земли вице-королевства отошли к Аргентине, ставшей вторым по площади государством Южной Америки после Бразилии. А среди стран нашей планеты Аргентина с ее двумя миллионами семьюстами шестьюдесятью тысячами и девятюстами девяноста квадратными километрами занимает восьмое место.

Президент Ривадавиа

Война с Бразилией ускорила работу над созданием нового государственного аппарата, которая до сих пор шла ни шатко ни валко, увязая в дискуссиях и согласованиях. 3 февраля 1826 года Учредительный конгресс принял закон о создании правительства из пяти министерств – внутренних дел, иностранных дел, финансов, а также военного и морского. Также была создана должность президента, которому предстояло исполнять функции главы государства до принятия национальной конституции.

7 февраля 1826 года, то есть на следующий день после принятия Конгрессом конституции, президентом Соединенных провинций Ла-Платы был избран недавно вернувшийся из Европы Бернардино Ривадавиа. Вообще-то, по-хорошему полагалось бы дождаться принятия конституции в провинциях, а заодно и доработать все положения, касавшиеся выборов и полномочий главы государства, но из стремления к стабильности члены конгресса решили выбирать не временного, а постоянно действующего президента.

Одним из первых предложений первого президента стало придание Буэнос-Айресу статуса столицы государства. Несмотря на сопротивление федералистов, а также торгово-землевладельческой верхушки Буэнос-Айреса, это предложение было принято. Почему сливки буэнос-айресского общества выступали против превращения их города в столицу? Прежде всего такой шаг лишал их ряда выгодных монопольных привилегий, а кроме того, приводил к национализации ряда городских объектов – провинция Буэнос-Айрес ликвидировалась, и город переходил под контроль национального правительства, а за его пределами предполагалось создать две новые провинции взамен упраздненной.

Ободренный успехом, с которым проходили его предложения, Ривадавиа высказался за национализацию медных и серебряных рудников Фаматины[80]. В качестве переходного этапа к национализации предполагалась передача эксклюзивных прав на разработку месторождений британским инвесторам. С государственной точки зрения национализация выглядела обоснованной, потому что молодое государство отчаянно нуждалось в средствах, да и вообще чеканке монеты полагалось находиться в руках государства. Но богачи расценили это как откровенный грабеж, ведь правительство Мартина Родригеса, в котором Ривадавиа был министром внутренних дел, подтвердило неприкосновенность частной собственности.

Губернатор Кордовы Хуан Баутиста Бустос (не узурпатор-каудильо, а первый конституционно избранный губернатор) в знак протеста против действий правительства отозвал кордовских депутатов из Конгресса и заявил, что не признает ни собрания, ни избранного им президента. В провинциях начали вспыхивать восстания. Недовольных объединил вокруг себя Хуан Факундо Кирога – крупный землевладелец, помимо прочего владевший и рудниками, на которые собрался наложить руку Ривадавиа. Кирога участвовал в войне за независимость на стороне патриотов, но, как несложно догадаться, он был федералистом, и политика Ривадавии вызывала у него активное неприятие.

Кирога умел привлекать сторонников, а с теми, кто выступал против него или не спешил присоединяться, обходился круто – смещал с должностей и ставил вместо них своих людей. Очень скоро он взял под свой контроль несколько внутренних провинций, и правительство ничего не могло с этим поделать. Провинции выдвинули идею созыва альтернативного конгресса… Централизованное государство распалось, не успев встать на ноги.

Битва при Итусаинго в 1827 году

Сознавая свое бессилие, 29 июня 1827 года Бернардино Ривадавиа подал в отставку. В политику он больше не вернулся. Некоторые современные историки ставят в вину Ривадавии его англофилию, выражавшуюся в предоставлении британцам различных преференций, но надо понимать, что правительство сильно нуждалось в средствах, а кроме Великобритании, их никто не спешил давать.

Глава шестая

Эпоха Росаса

Росас vs Ривадавиа

Хуан Мануэль Хосе Доминго Ортис де Росас-и-Лопес-де-Осорнио является ключевой и наиболее противоречивой личностью в аргентинской истории. Как говорится, спросите у двух наугад выбранных аргентинцев, что они думают о Росасе, – и вы услышите три мнения. Эта шутка показывает, как относятся к Росасу аргентинцы. Его часто сравнивают с Наполеоном Бонапартом, что, в общем-то, верно – у них было много схожего, и дни их славы закончились примерно одинаково, но если о Наполеоне подавляющее большинство французов отзываются с приязнью и уважением, то с Хуаном Росасом дело обстоит иначе. Патриоты, которых либералы любят называть «националистами», и консерваторы, любящие порассуждать о старых добрых временах, считают Росаса спасителем (и главным создателем) аргентинского государства, героем, для которого родина и ее интересы всегда стояли на первом месте, а либералы ставят Росаса на одну ступень с Аугусто Пиночетом и Фиделем Кастро – самыми известными диктаторами Латинской Америки.

Хуана Росаса принято сравнивать с Бернардино Ривадавией, и это сравнение, точнее – противопоставление, может быть как в пользу первого, так и в пользу второго. Можно сказать, что три десятилетия правления Росаса перечеркнули все хорошее, что было сделано Ривадавией, но можно сказать и иначе: Росас вытащил Аргентину из той пропасти, куда ее столкнул Ривадавиа, или, если угодно, удержал ее на краю пропасти. И знаете что? Оба мнения, при всей их полярности, будут верными. Добра и зла в чистом виде в мире не существует, все смешано, все взаимосвязано, и часто случается так, что благие намерения приводят к печальному концу, а те, которые благими назвать не получается, приносят благо.

Бернардино Ривадавиа хотел сделать свою родину передовой державой, могущественной и процветающей. Дело закончилось тем, что государство, не успев оформиться, распалось и было ввергнуто в пучину гражданской войны, которой, казалось, не будет конца. Соединенные провинции Ла-Платы в двадцатых годах позапрошлого века напоминали футбольное поле, на котором каждый игрок играет только за себя. На смену тем, кто сходил со сцены, приходили другие, а за происходящим внимательно наблюдали бразильский император Педру I, испанский король Фердинанд VII, король Великобритании Георг IV, а также вернувшиеся на престол французские Бурбоны – Людовик XVIII и Карл X. В такой ситуации будущее Соединенных провинций представлялось печальным – слабым государствам (или осколкам государств) предначертано стать добычей сильных.