Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ) - Фрес Константин - Страница 8

На десять серебряных можно было купить маленький, но приличный домик. На оставшиеся два — корову или пару молочных коз. Молоко продавать, уже с голода не помрешь.

Откуда бы мне, несчастной служанке, столько денег взять?!

И утащить у папаши Якобса не получится. Он прекрасно считал. Он знал, сколько лесорубов к нам заходит, мог посчитать, сколько они денег оставят. Да еще и дрова… по дровам тоже мог определить, сколько гостей заходило.

Вот как тут заработать?!

— Не грусти, — робко ободрил меня Карл. — Я тут подумал… Ты права. Если я устроюсь к кому-то работать, ну, например, на ночь, то мы сможем набрать нужную сумму.

Я обняла Карла, чуть не расплакавшись.

— Добрый ты человек! — прошептала я. — Но ты итак устаешь. Не нужно еще больше тянуть из себя жилы. Нет; я что-нибудь придумаю.

— Да что ж тут придумаешь, — произнес Карл, тяжело вздохнув.

— Моя забота! — ответила я. — Ну, беги за самогоном! Нам бы отдохнуть немного, а потом ужин готовить. И лучше бы чтоб папаша твой не стоял у меня над душой!

Карл ушел, а я налила в ведро воды погорячей, взяла щетку и принялась убираться.

Ведь лучше всего мне думалось, когда я работаю. Тогда излишняя энергия, подогревающая мне котелок до состояния закипания, уходила в движения. И думалось продуктивнее.

Таверна, и верно, была закопчена и засалена донельзя. Я яростно терла и терла стены, собирала грязную воду, текущую по дереву, и снова принималась шоркать щеткой.

Вымела всех невинных пауков вместе с их паутинами из углов — извините, ребята, вам тут не место!

Отскоблила столы и лавки, окатила их кипятком. Миски и чашки замочила в бадье со щелоком. С пола отскребла грязь, яростно работая щеткой. Да так, что на мокрых досках ни песчинки не осталось.

Словом, к обеду я отмыла зал. С меня сошло семь потов. В таверне пахло чистотой и влажным деревом. Чистая, словно новая посуда, была расставлена по полкам.

А я так и не придумала, что делать.

Признаюсь, меня охватило отчаяние.

Я очень устала, спать хотелось, руки тряслись. Если я так буду каждый день урабатываться, то о какой подработке может идти речь? Нет, не смогу…

От отчаяния и злости перешла снова на кухню, принялась драить шкафчики и всякие банки из-под специй.

Вот ведь тоже задачка! Сливки эти!

— А что, — робко предложила я, — если шкаф желания выполняет? Ну, вот со сливками же сработало! Шкаф, дай мне денег, что ли!

Я открыла дверцу.

Ничего там не было. Мокрые полки и рядок стеклянных банок.

— Ну, ладно, — проворчала я, закрывая дверцу. — Не просто денег! Двенадцать серебряных мне надо! Давай!

Я зажмурилась, досчитала до ста, открыла глаза, распахнула дверцу, и…

Ничего.

Пусто.

— Ну, я же не сумасшедшая, — чуть не плача, пробормотала я. — Сливки были, это точно! Я помню, как лила их в котел, как размешивала! Ну, что тебе стоит, шкаф?!

Нет, может, я все же чокнулась? Стою, со шкафом разговариваю… Денег у него прошу…

Даже банкомат так просто денег не даст! Там карта нужна.

А тут шкаф с дохлыми мухами.

Я захлопнула дверцу шкафа, прислонилась к нему пылающим лбом и задумалась.

Неужто нет выхода, и придется воспользоваться щедрым предложением Карла? Заставить мальчишку надрываться на двух работах? Нет, конечно, я б его прикрыла тут, в таверне. Все дела б за него делала. Дрова вон рубила б! Но он, такой худой и хрупкий, долго ли продержится?

Он вечно голоден.

Недоедает, наверное, со смерти матери. А может, папаша его не кормил и во время ее болезни. Как давно Карл видел мясо?

Наверное, очень давно.

Нет, если б он регулярно хорошо питался, тогда силенок у него было б побольше. И тогда можно было б принять его помощь. И не стыдно. Но его надо откармливать полгода, прежде чем он хотя б на человека станет похож.

И то — одним только чистым мясом.

Например, окороком. С хлебом и с теми же самыми сливками.

Воображение тотчас нарисовало мне морозный парок в холодильнике, где на огромной фарфоровой тарелке лежал копченый свиной окорок, перетянутый крепкими нитками.

Он соблазнительно пах копченостями, дымком и травами. Шкурка у него была темно-коричневая, жёсткая. Под ней — тонкая прослойка нежного сальца, кое-где сварившегося до холодца.

А само мясо, сочное, со слезой, розоватое к середине, прозрачное, если его нарезать тонко-тонко, пахнет неповторимым запахом коптильни, дыма, чеснока. Его можно разобрать по волокнышку, тоньше нити. И бутерброд с ним будет такой вкусный...

В лоб мне пахнуло холодом, и я даже вздрогнула.

— Что за черт? — пробормотала я, отчетливо уловив характерный запах холодильника и услышав звук работающего компрессора.

Распахнув шкаф, я не поверила своим глазам.

За деревянными дверцами шкафа действительно был холодильник.

И посередине него стояла тарелка с окороком!

А на боковой полке опять-таки нужные мне сливки…

За моей спиной раздался грохот.

То Карл уронил на пол принесенный бутыль с самогоном, увидев разверстые врата рая — холодильника.

Разумеется, бутыль он разбил.

Но изумление его было столь велико, что он даже не испугался гнева отца.

— Это… — бормотал он, указывая дрожащим пальцем на свет, исходящий из холодильника. — Это…

— Ты видишь то же, что и я? — осторожно спросила я. И покосилась на окорок.

— Чудо! — прошептал Карл.

Ага. То есть, я не сошла с ума. И сливки мне не привиделись.

Как, впрочем, и сбившая меня машина… К сожалению.

Размышления мои касательно моего попаданства в этот мир и окна в мой собственный прервал рев папаши Якобса. Он явно услыхал шум внизу. Да еще и спирт унюхал наверняка!

— Поганый мальчишка! — раздался сверху рев старика. — Где ты там ходишь?! Я дождусь сегодня свою бутылку?!

Вот тут настало время пугаться нам обоим. И Карлу, и мне. Мальчишка даже побелел, как привидение.

Но я не растерялась.

Четким движением я выхватили и окорок, и сливки из холодильника, сунула их в руки Карлу, и захлопнула дверцу шкафа.

Прижалась лбом к влажному после уборки дереву так, что все узоры древесины, наверное, у меня на лице отпечатались. Крепко зажмурила глаза и изо всех сил пожелала, чтоб там, за дверцами старого шкафа, оказалась бутылка деревенского отменного первача!

Чистого, как слеза.

Процеженного и очищенного. Крепостью градусов в шестьдесят! А то и семьдесят.

Я представила даже опьянение, которое наступает после первого же глотка такого пойла. Помню, был опыт по юности, по неопытности, когда из горячих блюд к этому напитку — только свежесобранная клубника, нагретая солнцем.

В лицо мне снова повеяло холодом, и я с победным криком распахнула дверцы шкафа.

Огромнейшая запотевшая бутыль ледяного самогона была прямо там, на полке!

И рядом надкусанная клубника…

— Ка-а-арл! — вопил сверху в ярости папаша Якобс. — Я сейчас убью тебя, засранец!

Одним четким движением я выхватила самогон из холодильника. Захлопнула дверцу шкафа.

Отняла у онемевшего Карла окорок, сливки и сунула их в печь.

Впихнула ему в руки адское пойло (которое, по моим расчётам, должно было вырубить папашу Якобса намертво на целые сутки), схватила Карла за плечи и развернула лицом к лестнице, на которой уже громыхали тяжелые ботинки старика.

— Где мой самогон?! — вопил разъяренный мой хозяин, появляясь перед нами.

Видок у него был еще тот. То ли недопил, то ли переел. Его штормило и бросало из стороны в сторону, руки так и прыгали, словно он Рахманинова играл. А вот глаза были совершенно трезвыми и очень злыми.

— Так вот же он! — прощебетала я, встав за Карлом и старательно закрывая собой от папаши Якобса осколки бутылки и лужу на полу. — Самый свежий и самый чистый, только для вас!

Бутыль была намного больше той, что разбил Карл. И наполнена чуть не до верху, под самую пробку, скрученную из какой-то коричневой грубой бумаги. Поэтому папаша Якобс так и замер, очумев от размеров сокровища, свалившегося ему в руки.