Баба Люба. Вернуть СССР 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 53

— Где взяла, там больше нету, — попыталась перевести всё в шутку я и продолжила резать салат.

В это время Изабелла как раз ковыляла через двор на своих костылях. Костыли были для неё слишком большими, она приноровилась, конечно, к ним, но они были не по руке, и она буквально на них висела, из-за чего походка получалась рваной, дёрганной.

— Ой, а что это с нею такое? — всплеснула руками соседка. — Она у тебя что, больная, Любаша? Как же это так? У вас же вся порода крепкая.

— Да не моя это родная дочь, приёмная, — ответила я.

— Ааааа… теперь ясно, зачем ты их набрала, — понятливо кивнула соседка, — сразу трёх взяла, чтобы государство денег больше дало, да?

Мне стало неприятно. Ссориться с соседкой не хотелось, да и разговаривать больше тоже.

Отделавшись парой общих фраз, я выпроводила её и вернулась к своим делам.

А вечером, когда дети, набегавшись на свежем воздухе, уже улеглись спать, я вышла во двор. Была тихая и тёплая ночь. Я поправила старую шаль любашиной матери, которую набросила на плечи, села на ступенечки крыльца, и так и сидела. Смотрела на зажигающиеся крупные, словно крыжовник, звёзды, дышала вкусным, пахнущим мокрой полынью и липовым цветом ночным воздухом, и думала.

Вот почему в жизни такая несправедливость? Одни рождаются с золотой ложкой во рту, всё у них есть, судьба предопределена и всё у них всегда хорошо. А другие, вот как Изабелла, мало того, что родилась больная, ущербная, так и мать от неё отказалась. И отец. И всю свою коротенькую жизнь она ни ласки не видела, ни доброго слова. Я сегодня обняла её, так она ухватилась за мою шею и долго-долго не отпускала. Тепла ей не хватает. И вот смогу ли я ей не просто дать всё недостающее, а возместить, компенсировать то, чего недодала ей судьба за пять лет? Как мне помочь этой девочке? Да и остальным как? Как мне помочь моему Пашке? Чтобы он вернулся к своим. Чтобы жил той жизнью, которая была у него так несправедливо отнята? Чтобы Елисеюшка, внучок мой родненький, был с папой? И всё это, все их жизни — в моих руках.

От осознания такой ноши, спина моя невольно согнулась под непомерной тяжестью.

— Сидишь? — дед Василий вышел на крыльцо, крутя в руках самокрутку. — Не возражаешь, если и я присяду, покурю маленько?

— Кури, — кивнула я и чуть подвинулась в сторону.

— Старик тяжело сел, в две затяжки раскурил самокрутку, затянулся.

— Красиво здесь, — выпустив струю пахучего дыма из самолично выращенного табака, молвил он. — Мы с твоей мамкой раньше любили вот так, в сумерках, сесть здесь, на крылечке, и смотреть вдаль. Мечтали о будущей жизни. О том, как вы с Тамаркой вырастите. Что из вас будет.

— Красиво здесь, — ответила я.

— Да… красиво… — затянулся старик, немного помолчал и вдруг сказал, — а ты что думаешь с Изабеллой делать?

И этот туда же! Раздражение вспыхнуло с новой силой.

— Растить буду, — немного резковато ответила я.

— Ты это, доча… не сердись, послушай, — торопливо заговорил любашин отец, — я думаю так. Вот послушай. Тебе на работу же надо будет ходить. А она же маленькая, как ей самой дома сидеть? Да ещё с костылями этими?

— Ну а что делать? — вздохнула я.

Честно говоря я набросала общую цель — забрать Белку сюда, в семью. А о нюансах не думала. И сейчас все эти, на первый взгляд мелкие проблемы, встали передо мной огромным комом.

— Так я вот что скажу, — продолжил старик, — тебе на работу надо, некогда. Так ты её пока у меня оставь. Здесь.

— Но…

— Ну а что? Я Машку, козу нашу, обратно забрал, Ивановна вернула, спасибо ей огромное. Так что молочко есть. Овощи-фрукты, всё своё, свежее, домашнее. Сама знаешь. Она здесь, на свежем воздухе хоть окрепнет. Да и туда-сюда через двор пройтись, считай физкультура. Я смотрю, ей Машка нравится. Научу доить, пусть помогает.

— Но отец… — начала было я.

— Ты, Любка, сейчас не дури, — спокойно и рассудительно сказал старик, не дав мне договорить. — Я тебя с решением не тороплю. Поступай, как будет правильно. Ты у меня девка умная. Но о моих словах подумай. Пусть бы побыла здесь.

— Но ведь тебе с инвалидом возиться тяжело, в твои-то годы.

— Ты за это вообще не думай! Я, когда полный двор детского смеха, молодею, Любаш, понимаешь? Да и Ричард же до конца лета здесь будет. Если что — подсобит. А потом Анжелика поступит и тоже приедет. Так что мы тут все рядышком, как-то оно будет… помалу будем тупать… все вместе…

— Хорошо, спасибо, отец, — растроганно сказала я. На глаза аж слёзы навернулись.

— А ты о себе немного подумай.

— Ты о чём? — не поняла я.

— Всё о том! Ты у меня девка ещё ого-го. С этим дураком не вышло, ну так другого себе поищи.

— Другого дурака? — усмехнулась я.

— Ну почему сразу дурака? — пыхнул самокруткой старик, — хорошие мужики тоже есть. Так вот, как и ты, сидят где-нибудь на крылечках за высокими заборами, смотрят на звёзды и говорят, мол, хороших баб нету, одни дуры остались.

— Ну…

— А ты не нукай. Не нукай! А бери и ищи себе нормального мужика! — рассердился вдруг старик, — нечего в твои годы одной куковать!

— Я не одна. У меня дети вон. Ты…

— Что дети⁈ Что дети⁈ Вон Анжелика, считай уже почти из дому упорхнула. Ещё год-два и будешь её замуж выдавать. Разве ж я не вижу? А там и Ричард с Изабеллой подрастут и разлетятся. И останешься ты одна… в пустой квартире.

— Ну тогда внуки пойдут, — не согласилась я.

— Внуки… — вздохнул дед, — много у меня внуков? Две дочки, а что у Тамарки никого нету. Что у тебя… эх… если бы ты тогда не сглупила…

— Что не сглупила? — моментально, словно Шерлок Холмс, почуявший улику, вскинулась я. — Ты о чём?

— Да всё о том же, — махнул рукой старик, пыхнул самокруткой, тяжко вздохнул, затушил бычок и пошел обратно в дом.

А я так и осталась сидеть в размышлениях. Уже второй раз это проскользнуло. Первый раз что-то такое Тамарка обмолвилась. А теперь и старик. Ясно же, что это касалось Любашиного ребёнка. Видимо были у неё роды и родился живой-здоровый малыш. Вот только где он? Она отказалась от него? Или он умер? Что там случилось? И как мне в этой истории разобраться, если, насколько я поняла, данная тема полностью табуирована в семье?

И вот что делать?

Интерлюдия

И еще эпилог

Сперва интерлюдия

— Не нравится мне всё это, — прогудел густой бас, настолько низкий, что при первых же звуках хотелось немедленно упасть на колени и хоть немного продышаться.

— Боишься, что проспоришь? — хохотнул женский голос, приятное меццо-сопрано, мягкое и обволакивающее.

— Я никого и ничего не боюсь! — возмутился бас.

— Даже Его?

Наступила тишина, протяжная и гнетущая. Некоторое время никто ничего не говорил.

— Ладно, — смилостивилось меццо-сопрано, — так ты думаешь, у тебя есть шанс?

— Не знаю, — после секундной заминки ответил бас и пророкотал, — первоначально ведь всё шло хорошо. Бабулька попала в девяностые, когда уже поздно что-то делать.

— А сейчас что не так?

— Она уже освоилась. Постепенно набирает преференции.

— И что, удачно? — удивлённо спросило меццо-сопрано, и тут же само себе ответило, — если тебя это беспокоит, значит потенциалу неё есть, да?

Бас не ответил и сопрано продолжило:

— А вмешаться не пробовал?

— Да как я могу! — возмутился бас и от сердитости загрохотал так низко, что практически опустился аж до фа-контроктавы.

— Тише ты! Тише! — мягко сказал женский голос, — а то опять землетрясение начнётся. И так из графика из-за тебя выбились.

— Извини, — вздохнул мужской голос, — злит меня всё это.

— Я вижу, — согласился женский и тут же добавил, — но если тебе вмешиваться нельзя…

— Нельзя! — свирепо пророкотал бас.

— Но мне-то можно! — осторожно и вкрадчиво мурлыкнуло меццо-сопрано. — Нарушением это не будет, понимаешь?

— А тебе зачем? — удивился и одновременно обрадовался бас.