Медведь и русалка (СИ) - Кальк Салма - Страница 49

Профессор де ла Мотт стоял перед Финнеей и стремительно осушал лужи с каменного пола.

— Что стряслось, морское дитя? Кто обидел тебя?

Эти простые слова исторгли из неё очередное море слёз. Профессор терпеливо испарял, перенаправлял, куда-то девал всё это невероятное количество влаги. А потом брался за зеркало и что-то говорил по-человечески — смысл слов ускользал от неё, она как будто перестала понимать человеческий язык. Будто ей снова шесть лет, её привели на урок, учитель начинает говорить с ней, а она не понимает, совсем не понимает, и даже её магическая сила ей не подмога.

Возле профессора разгорается овал портала, и оттуда выходит его супруга — госпожа декан целителей. И в руках она держит стакан — с чем-то прозрачным.

— Возьми, морское дитя, — поёт профессор.

Финнея только вздыхает, и берёт тот стакан, и глотает… это вода, морская вода. Настоящая морская вода. Она мгновенно осушает его весь… и вздыхает. Потому что… потому что может наконец-то вздохнуть.

— Я прошу прощения… — начинает она на глубинном срединноморском наречии, но потом понимает, что может пользоваться не только этим языком. — Прошу простить меня, господин профессор. Я… я забылась. И благодарю вас за помощь, и вас, госпожа декан, — вообще нужно слезть с подоконника и встать прямо.

— Как можно тебе помочь? — спрашивает профессор, тоже по-человечески.

— Я не знаю. Но я думаю, что должна справиться.

— Однако, я думаю, это будет нелегко, — замечает госпожа декан целителей.

— Скорее всего. Но я справлюсь. Вариантов нет.

— Если нужна какая-то помощь, Финнея, нужно об этом сказать. Я думаю, очень мало вещей в этом мире нерешаемы, хоть в воде, хоть на суше, — говорит профессор.

Наверное, так и есть. Но сейчас ей кажется, что решения нет. Такого, которое бы устроило всех. И всё равно придётся чем-то жертвовать и что-то резать по живому, и это будет очень больно.

Что ж, значит, она должна пройти через эту боль.

— Не принимай никаких решений сейчас, — профессор смотри совершенно по-доброму. — Успокойся, выдохни, поешь, поспи, сходи в бассейн, в конце концов, вода расслабит, поможет успокоиться и подумать.

Она только кивает — потому что профессор прав. Да, в том корпусе общежития, где живут стихийники, есть бассейн, наверное, нужно прямо сейчас туда пойти. Там она не встретит ни Медведя, ни Зираэля, ни кого-то ещё.

Топот ног по лестнице и чьё-то шумное сбившееся дыхание слышат все — в ту сторону оборачиваются и оба профессора, и Финнея. Медведь поднимается, идёт к ней, поскальзывается в недосохшей луже, но не теряет равновесия и идёт дальше. И доходит.

— Прости меня, Финнея, я полный идиот. Я должен был дослушать тебя, уж наверное, ты сказала мне не всё?

Что? Он вернулся? Он сам к ней пришёл? Это правда — то, что она видит?

Оба профессора переглядываются, обмениваются усмешками, госпожа декан целителей подержалась за руку Финнеи, господин профессор похлопал Медведя по плечу. И подмигнул ей, Финнее.

— Кажется, молодые люди справятся, — говорит он супруге, открывает портал и приглашает её шагнуть туда.

А Финнея смотрит на Медведя.

— Да, я сказала не всё. А нужно ли продолжать?

— Очень нужно, — отвечает он. — Пожалуйста, продолжай.

16. Здесь и сейчас

— Хорошо, продолжу, — кивнула Финнея. — Скажи пожалуйста, что именно ты услышал, и что тебя так добило, что ты бросился бежать прочь, будто за тобой голодная акула гонится.

— Ты ж сама сказала, — отпрянул он, — что этот Рыбий Хвост к тебе посватался! И что тебе нужно будет выбрать жениха!

— Да, верно, — спокойно, не нужно снова плакать, нужно говорить. — Понимаешь, среди морских это так обычно и решается. Старшие родственники договариваются. И ко мне ещё отнеслись хорошо — потому что предоставили право самой выбрать, с кем связать свою судьбу их тех, кого подобрали отец и дед. А подобрали из знакомых морских семейств. И ещё некоторые сами проявляют инициативу, — добавила она как могла ядовито. — Но это та сторона, которую видят мои родные. И она гласит — семестр окончится, и я приеду домой проходить практику, и просто домой, и там этот вопрос будет решён. О том, что думаю я сама, я не сказала ни слова, если ты помнишь.

Он только дышал — тяжело дышал, ел её глазами. Потом, видимо, решился и спросил.

— И… Что думаешь ты сама?

— Сама я была ещё зимой рада без памяти, что этот приём и выбор жениха перенёсся, — фыркнула она. — Но знаешь, дважды одно и то же не сработает. Да и я не желаю своим тех же проблем, что и зимой. Я далека от того, чтобы думать — мол, я и моё нежелание возвращаться домой на каникулы стали первопричиной аварии и разлива нефти, но мне было неприятно, хоть лично для меня всё и закончилось хорошо. Ты думаешь, я для чего ищу бабушку? Чтобы спросить — как это, когда морская уходит на сушу. И не просто уходит, а без надежды когда-нибудь вернуться. Я бы и Томо-химэ спросила, как это — остаться на суше, да ещё и родить ребёнка человеку, но это не тот вопрос, который задашь едва знакомому, а мы виделись всего единожды. И маму тоже хорошо бы спросить — как было человеку уйти под воду, и ведь она почти никогда не поднимается на поверхность, потому что говорит — её здесь ничего не ждёт. А ведь у неё брат и племянники, и родители были живы. Просто, ну, можно не задумываться, тогда все эти вещи всё равно что из-за угла напрыгнут и по голове дадут. А можно готовиться, и я задумалась — что для того нужно.

— Как… готовиться? — он смотрел недоверчиво и непонимающе.

— Понимать, чего я хочу. Я, Финнея. Я, дочь морского и человеческой женщины. Которая из моих половин сильнее? Как я буду жить, когда окончу курс здесь? Ты молодец, ты решился заявить своим, что можешь и умеешь сам, и у тебя отлично получается. А я вот — пока нет. Но твои у тебя близенько, а до моих далеко.

— И глубоко.

— Верно, и глубоко. Вот что ты думаешь о возможности отправиться со мной на глубину? На время можно применить заклинание, которое накроет твою голову словно плёнкой, вроде скафандра, и будет фильтровать для тебя кислород из воды, чтобы ты мог дышать. До двадцати часов.

— А не окажется, как с твоим платьем — оно же тоже было рассчитано на сколько-то там часов, а оказалось — что на самом деле меньше? — спросил он.

— Обычно не оказывается, но можно помнить об этом и не задерживаться впритык. И ещё человеку нужно погружаться постепенно — потому что другое давление. Несколько часов вниз, столько же вверх.

— Опуститься, чуток побыть, и обратно? — хмурился он.

— Да. Фактически — представиться моим родителям, и обратно. Если ты готов, я это организую.

— Я… да, я готов, это ж надо? — в глазах у него, правда, было в тот момент полное смятение.

Но менталист в ней уловил чёткую мысль — что если она просит или предлагает, то нужно делать. И это согрело её, просто согрело.

— Спасибо за готовность, я подумаю, нужно ли нам это на самом деле. Ты… ты в самом деле готов представляться моим родным?

— Я-то готов, а вот что они скажут?

— Мы подумаем. Только я и тебе скажу — что замуж пока не собираюсь. Я ещё не поняла, чем хочу заниматься в жизни. Понимаю, что хотела бы не просто стоять рядом с мужем и улыбаться его гостям и партнёрам, но ещё и иметь что-то своё, ничуть не менее важное, чем у него. И об этом я хочу говорить с отцом и дедом. Я готова сделать всё по правилам, но я не робот и не безмозглая медуза, у меня есть свои чувства и желания, и намерения. И можно придумать, как применить их на пользу и семье, и мне.

— Ты говоришь… как политик какой-то, — вздохнул он.

— В нашей семье невозможно не быть хоть немного политиком, если хочешь не плыть по течению, но — сам управлять собой и своей жизнью. Просто, ну, наши семьи — это тоже мы, что бы мы о них не думали. Мы мыслим, как привыкли, и поступаем так же. И даже когда видим другие примеры, всё равно остаёмся детьми своих родителей. И ты, и я, и все другие тоже. Мои отец и дед таким образом заботятся обо мне, пытаются устроить мою жизнь с гарантией. А я пока вовсе не хочу её устраивать, понимаешь? Она меня радует такая вот, неустроенная. Но зато я узнаю новое о своей силе, у меня отличные друзья, и у меня есть ты. Если есть, конечно.