Отвергнутая невеста. Хозяйка заброшенного дома (СИ) - Фрес Константин - Страница 36

— Невоспитанный дерзкий мальчишка! — шипела она. — Да как он смеет меня игнорировать!.. Какая наглость! Что он возомнил о себе?!

Миранда и написала.

Затем еще одно.

А потом у нее кончилась книга, герои из нее познали вечное блаженство, и списывать стало неоткуда.

Но мать настаивала — «пиши еще!».

Видно, она хотела взять герцога на измор и закидывать его дурно написанным приключениями одной семьи погорельцев до тех пор, пока он не сдастся.

Мать давила, требовала писать еще, и Миранда запаниковала.

Следующее свое письмо она не списывала. И, вероятно, в этом была причина ее успеха. Девушка рыдала над ним, как нерадивый школяр над диктантом. Так расчувствовалась от выдуманной ею истории скитаний.

И Кристиан ответил.

Точнее, явился лично в гостинцу. Наверное, из чистого любопытства. Посмотреть на бушующие в пределах занимаемой семейством погорельцев комнаты мрак, лютый холод, голод и оспу.

— Доброго дня, — вежливо поздоровался он, объявившись на пороге.

Он с любопытством осмотрел комнату, которая, конечно, была не образцом роскоши, но вполне чистенькая.

Миранда, с распухшим то рева лицом, поспешно поднялась из-за стола и поспешила поприветствовать гостя. На столе лежала целая кипа чистой бумаги, и Кристиана передернуло от мысли, что он мог бы и сегодня не приехать.

Это означало бы только то, что вся эта бумага превратилась бы в исписанные описанием ужасов листки. И ему пришлось бы прочесть шедевр Миранды целиком.

Вероятно, в середине кто-нибудь умер бы…

— Простите мне мою дерзость, — прощебетала Миранда нежным голоском, — но больше нам обратиться не к кому! А о вашей щедрости и великодушии ходят…

— Легенды, — подсказал Кристиан замявшейся девушке. — Но позвольте. Чем же я могу вам помочь?

— О! — произнесла Миранда замогильным голосом. Кажется, на нее накатило вдохновение. — Не будете ли вы так любезны, чтоб предоставить нам угол в своем гостеприимном доме. Наши силы истощены от скитаний. Мы терпим жестокие лишения!

Кристиан красноречиво оглядел уютную обстановку, мягкий диванчик за спиной у девушки, стол с остатками неплохого завтрака.

— Соглашусь, тут нерасторопная прислуга, — ответил он. — Но все не так ужасно. Да и в городе поговаривают, что дом ваш, как будто бы, не сильно пострадал? И уезжать из него нужды не было?

Миранда прикусила губку.

— Это все мама, — выпалила она после недолгих размышлений. — Ах, вы не понимаете, какой ад она пережила! Она обожжена! Ее комната выгорела! Дом пропах дымом! Она не может вернуться домой, ей все там напоминает о том ужасе, что она пережила!

Кристиан помолчал некоторое время после этой проникновенной речи.

— Могу я увидеть ее? — спросил он наконец.

— Ну, разумеется! — обрадовалась девушка.

Она провела его в соседнюю комнату, служащую спальней им всем троим.

Мадам Зина вольготно лежала на широкой кровати и дремала.

Одна.

Ночью они спали на этом ложе втроем. И мадам Зина действительно несладко приходилось. Дочери сопели, храпели, ворочались и толкались. Задевая мать, ее обожженное тело, причиняли ей боль.

Поэтому она не могла уснуть и маялась, глядя в черноту ночи.

Досыпала она днем, усадив одну дочь за написание слезливых писем герцогу, а вторую отправив домой, за слугами и завтраком. Питаться тем, что подают в гостинице, было совершенно невозможно!

Но и во сне не было покоя.

Иногда треск пожара вспоминался ей.

И эти проклятые голоса…

Они то смеялись, то кричали и плакали, сливаясь с треском ломающегося дерева.

Во сне мадам Зина рушилась горящая лестница, отрезая всякую надежду на спасение тем, кто застрял там, наверху, в игровой комнате.

Впрочем, даже если б лестница не рухнула, у них не было шансов. Дверь была надежно заперта.

Мадам Зина облизывала сухие губы. В памяти ее всплывал осторожный щелчок ключа в замочной скважине.

Она всего на один оборот заперла замок.

Больше скрежетать ключом побоялась.

Ее могли услышать, закричать. И тогда план рухнул бы. А ей было нужно, чтоб разгорелось хорошо. Чтоб наверняка. Чтоб никто не выбрался.

В семье она была старшей.

Умница и красавица дочь. Отец ею гордился.

Он нанимал лучших учителей, чтоб дать Зина хорошее образование.

Мать наряжала ее как куклу. Зина была не пятилетней девочкой — маленькой дамой.

Все было для нее. Весь мир вертелся вокруг нее. И не было ничего, что Зина не могла бы получить, лишь слегка покапризничав.

А потом мать вдруг изменилась.

Она стала какой-то толстой, рыхлой, отталкивающей. И все меньше времени уделяла Зина. Не бежала к ней при малейшей просьбе. И Зина все чаще слышала «детка, маме нездоровится».

Нездоровится? Разве это повод отсылать Зина с горничными и няньками?!

А потом в доме вдруг появился младенец.

Красный, вечно орущий и дрыгающий тонкими крохотными ножонками.

Мать и отец были на седьмом небе от счастья.

— Сын! — с ликованием говорил отец. — Наследник!

Зина ревновала и страдала.

Ласковая мать оставалась ласковой. Но ее внимание теперь было приковано к этому орущему комку. А с Зина вдруг начали требовать успехов в учебе!

— Ты уже взрослая, Зина, — говорил отец строго, когда нанятый учитель жаловался ему на непослушание своей подопечной. — Нужно стараться. И вести себя кротко и послушно.

Взрослая!

Зина ненавидела это слово.

Оно иссушало ее.

Оно лишало ее всего. Всех радостей, шалостей и подарков. Оно не позволяло ей капризничать и просить. «Ты взрослая» — строго говорили ей всякий раз, когда она пыталась выпросить подарок старым и верным способом. То есть, упасть на спину, кричать и топать ногами, пока не получишь желаемого.

Теперь за эту выходку можно было получить наказание.

Провести час-другой в углу.

Это все из-за младенцев! О, видит небо, это проклятые младенцы так переменили мать с отцом!

Потому что за первым младенцем появился еще один. И еще, и еще.

И все мальчики.

Отец невероятно радовался.

Он был горд своими мальчиками.

Теперь учителей и слуг Зина делила с братьями.

— Мерзкие, никчемные создания! — шептала Зина, вспоминая шумных и вечно веселых братьев.

Красивого пони? Да, разумеется! Мальчику положено уметь ездить верхом!

Прогулка по лесу с гончими собаками? Конечно!

Нет, Зина тоже ни в чем не знала отказа.

Но ее здорово злило то, что все те красивые животные, дорогие вещи, игрушки теперь принадлежат не только ей одной. Был ее пони — и пони мальчиков, которых она не имела права брать. Были ее куклы — и красивые резные кораблики и башенки, солдаты и пушки, которые мальчишки забирали в свои комнаты.

Даже портрет матери нарисовали в окружении ее сыновей.

Нет, Зина там тоже была. Маленькая ряженая кукла рядом с бредущей по саду женщиной.

Но сыновья были изображены в виде роз!

А Зина чем хуже?! Почему она не роза?

— Никчемные создания! На их содержание уходило много денег! Ведь так?..

Жадность и зависть сжигали ее изнутри.

Каждую ночь она рыдала, чувствовала, как пылает и корчится ее душа.

Она кусала до синяков руки, чтобы загасить лютую ненависть, что с каждым днем росла в ее душе по отношению к братьям. Но это не помогало. Никакая телесная боль не могла сравниться с тем адом, что бушевал в ее сердце…

Когда ей исполнилось шестнадцать, ее было решено отправить на воспитание к Сестрам Умиротворения.

Синяки на ее руках стало трудно скрывать под перчатками. Родители их увидели. Заметили и застарелые шрамы, говорящие о том, что укусов и ран было много.

Ну и выпытали природу их происхождения.

Вердикт был один: эгоистичная избалованность.

Зина должна была уехать к Сестрам и провести там много, много времени, вплоть до своего совершеннолетия.

Нет, конечно, это заключение могло быть и прерванным, если б Зина исправилась и очистила свое сердце от зависти.