Неправильный красноармеец Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 25

Не опуская оружия, посмотрел по сторонам. Заметил вход в санузел. На полу лежали куски разбитого зеркала. Взял самый большой, который поместился мне в ладонь. Вернулся в коридор, подобрался к углу, присел и, вытащив уголок зеркала, навёл его в сторону кухни, при этом сфокусировав зрение.

Хватило секунды, чтобы я увидел, что там происходит. А там, за столом на стульях или табуретках прислонив спины к стенам, сняв шлемы, и поставив винтовки в угол, сидели два немецких солдата.

И этой же секунды хватило на то, чтобы я принял решение.

Встал. Прислонил винтовку к стене, выхватил из ножен финку, набрал в лёгкие побольше воздуха и с криком:

— Камрады! Всем сидеть! Там русские на медведях в атаку идут! — забежал в кухню.

И нужно сказать, нелепая фраза вместе с внешним окровавленным видом и ошеломлением от непонятной ситуации, произвели нужный эффект. Камрады, как сидели за столом, так, с открытыми от изумления ртами, не успев оторвать своих седалищ от стульев, и умерли. Конечно, не от разрыва сердец, а от стали, которая продырявила в их телах несколько лишних отверстий, не дав шанса на жизнь.

Прислушался. В здании продолжала стоять тишина. На улице тоже всё было относительно тихо, разумеется, если не считать звуки доносившегося боя и работы артиллерии. Так как эти охранники даже толком ничего крикнуть не успели, посчитал, что всё прошло благополучно, и лишней шумихи я не поднял.

Забрал у одного из охранников винтовку той же системы Маузера, что уже была у меня. Повесил её себе за спину, как запасную. Из коридора забрал своё предыдущее оружие, и вышел из квартиры на лестничную клетку. В подъезде никого не было. Оно и понятно. Основная масса жильцов, скорее всего, успела убежать из города ещё до прихода немецких войск. А потому я надеялся, что проберусь наверх незамеченным.

Поднимаясь по лестнице, перешагивая разбитые стёкла, куски кирпича и штукатурки, стараясь не шуметь, я внимательно смотрел себе под ноги на предмет возможной «растяжки» и поднимался всё выше и выше. И уже вскоре я был у приоткрытой двери, ведущей на чердак. Именно тут, и скрывался корректировщик артиллерийского огня. Его я услышал ещё чуть ранее, когда оказался на лестничном пролёте третьего этажа. Он что-то быстро говорил, а затем делал небольшие паузы. Разобрать его бубнёж из-за эха, стен и отделяющего нас расстояния, было невозможно. Но исходя из манеры общения, становилось понятно, что он с кем-то разговаривает по телефонной линии.

Кроме него, других голосов слышно не было, из чего я сделал вывод, что наводчик находится на пункте наблюдения один.

Эта новость придала уверенности. План по нейтрализации координатора сложился в одну секунду: я вбегаю в помещение, бью ему ногой под дых, а затем ударяю прикладом по голове. Причём винтовкой бью не сильно, чтобы ненароком не убить, а лишь ошеломить и испугать. И, когда этот тип обескуражен и находится в шоке, я навожу на него ствол и, поинтересовавшись: «Хочет ли он жить или нет?», предлагаю ему жизнь в обмен на сотрудничество.

«Ничего сложного. Главное ворваться и взять на испуг», — сказал себе я, собираясь ринуться в помещение.

Но тут услышал ещё один незнакомый голос, который произнёс на немецком языке:

— Михель, что сказали в штабе?

И голос, который говорил по телефону, ответил:

— Они не довольны, Карл, недовольны нашей работой. Говорят, что мы своей корректировкой часть наших войск в лесополосе положили. Сказали, что полтора взвода погибло. Неужели это правда?

Глава 13

Южный фланг оборонительной линии

— Как же так?.. — прошептал Воронцов, вперив слезящиеся глаза в апокалиптическую картину — кажущиеся бесконечными разрывы снарядов, которыми враг буквально засыпал лесополосу. — Я должен был быть там.

Стоящий рядом с лейтенантом госбезопасности подполковник Селиванов положил ему руку на плечо и негромко, успокаивающе сказал:

— Может — да, а может, и нет. Не кори себя. Ты принял правильное решение. Ты, оставив бойцов на позициях, сам доложил о попытке врага незаметно приблизиться. Мы их не видели, и если бы не ты и не твои сведения, то враг оказался бы на северном фланге нашей обороны, необнаруженным нами, за десяток метров до окопов. А через них он мгновенно пробрался бы к нашей артиллерии, и тогда бы нам точно его не остановить. Так что всё ты правильно сделал. Молодец!

Но Воронцов на эти слова ничего не ответил, да и нечего было тут отвечать. Его доклад, который свалился, как снег на голову, и был оперативно передан комдиву и штабу, вызвал чуть ли не панику. С позиций, что были на севере города, никто не докладывал о передвижении противника. То, что пехоты врага не видно, доложили даже тогда, когда зам. комдив лично связался с лейтенантом, который руководил там обороной. И если бы не разведчики майора Лосева, что срочно перебросили туда и, которые по прибытии сразу же вступили в бой с немцами, северный фланг, скорее всего бы рухнул. А с ним очень вероятно посыпалась бы и остальная оборона.

Всё это лейтенант госбезопасности прекрасно знал и понимал. Но вот мысль о том, что добрый и умный парень Алексей Забабашкин погиб, до последнего воюя в одиночку и прикрывая целое направление, не давало душе покоя. Воронцов корил себя за то, что в ту трудную минуту не смог быть рядом, не смог встать плечом к плечу, чтобы помочь, поддержать, и, возможно, суметь спасти этого необычного юношу, который добровольно пришёл на фронт. Трудно себе было даже представить, что ему пришлось испытать в последние мгновения своей жизни. В те неимоверные, страшные моменты одиночества, когда боец волей или неволей осознал, понял, что остался один в окружении, помощи прийти неоткуда и впереди его ждёт только смерть. Видя, что погибает, получив смертельную рану, он приказал красноармейцу Зорькину отступать, а сам остался прикрывать боевого товарища. Вероятно, к этому моменту Забабашкин уже плохо понимал происходящее и был в агонии, потому что, когда Зорькин отказался отступать, не захотев покидать позицию, Забабашкин пригрозил ему пистолетом и даже выстрелил пару раз в воздух, тем самым показывая, что от своих слов не отступится, и команду на отступление стоит выполнять беспрекословно. Вообще сначала сотрудник всемогущих органов госбезопасности счёл, что рассказу Зорькина можно было бы не поверить, посчитав того за труса, который сбежал с поля боя, но факты вроде бы говорили об обратном. Зорькин приполз в наше расположение раненым в ногу осколком от снаряда, не переставая при отступлении стрелять по лесопосадке. Так трусы не поступают, и под напором этих обстоятельств беспристрастный и хладнокровный ГБшник бесследно испарился, от него остался лишь молодой человек с петлицами лейтенанта, который только что потерял не просто друга, а боевого товарища.

Алёша погиб. От попытки осознания этого факта в груди у Воронцова всё щемило, и где-то на самом дне его поблекшей души всё ещё бушевал пожар отчаяния. Те несколько дней, которые он знал Алексея, не оставляли ни единого сомнения в том, что этот отважный, безголовый, лихой, отчаянный юнец, видя, что сам умирает, решил спасти другого человека.

Спас, а сам ушёл в вечность, ибо шанса остаться в живых у него не было. Те артобстрелы, которые противник вёл по лесополосе, прочёсывая её минами и снарядами вдоль и поперёк, не оставляли ни единого шанса на жизнь. Кроме снарядов, немцы атаковали те позиции ещё и пехотой — в бинокль иногда было видно, что пехотинцы врага нет-нет да мелькают среди деревьев и ползают по земле. Раненые отступали по-пластунски, оставшиеся в живых ждали окончание артиллерийского обстрела и вновь шли на штурм. И, в конечном итоге, лесополоса оказалась в их руках. Сейчас они перегруппировывались, и, вероятно, ожидая подкрепления, готовились к новой атаке.

А вот советским войскам на подкрепление можно было не рассчитывать, ведь взяться ему было попросту неоткуда. Все города вокруг Новска были захвачены неприятелем, в том числе и Чудово, что до этого дня считалось тылом. То, что немецкие войска ещё не ударили с того направления, в незащищенный тыл обороняющихся войск, было самым настоящим чудом, которые иногда случаются даже на войне.