Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс" - Страница 28

– Какого черта! – заорал Дюбуа, отпрыгивая в сторону.

– Я хотел помочь, – оправдывался Коста, тряся загаженной штаниной и вызывая еще больший гнев у полицейских.

– Если хотите помочь, стойте на месте и не двигайтесь! – велел ему сержант, и Коста послушно замер, как изваяние.

Конечно, после опрокидывания ведра проводить слишком уж активный обыск никому не хотелось, и сержант по некотором размышлении решил начать с допроса.

– Послушайте, мсье, – сказал он сурово, обращаясь к Перудже, – нам нужно знать, где вы были утром в понедельник 21 августа?

Тот неожиданно заметил, что утро – понятие растяжимое. Со скольки примерно и до скольки часов длится утро по мнению господина Дюбуа?

– Ну, скажем, с семи до девяти, – уточнил сержант.

Хозяин дома наморщил лоб, так что нафабренные темные волосы опустились вниз, зашевелил пушистыми усиками и, наконец, с торжеством сообщил, что в это самое время он как раз был у себя дома, вот в этой самой квартире, в которой он сейчас имеет счастье лицезреть господ блюстителей закона.

Сержант хмыкнул: но этого, разумеется, никто не может подтвердить?

– Почему же не может? – Перуджа, кажется, обиделся, хотя в вопросе как будто ничего обидного не было. Впрочем, как известно, многое зависит от того, кто именно спрашивает. Из уст полицейского любой почти, даже самый невинный вопрос может прозвучать неприятно и даже оскорбительно. – Почему не может, очень даже может. Я был тут с мадемуазель Зизи, что работает в салоне мадам Робер. Такая чистенькая блондинка, вы наверняка ее знаете.

– Не знаю я никаких блондинок, – пробурчал сержант, покосившись на подчиненных.

– Так я вам расскажу! – обрадовался Перуджа. – Она такая, знаете, очень недурная в своем роде, тонкая талия, и все остальное тоже при ней. Вы, конечно, спросите, почему блондинка? Потому что мы, итальянцы, любим блондинок, потому что у нас в Италии много брюнеток, а блондинки, если и есть, то обычно крашеные. Да вот я сейчас вам покажу ее фотографию, у меня где-то была, и вы сразу все поймете…

– Не надо фотографий, – несколько грубовато сказал сержант, который окончательно убедился, что имеет дело с идиотом, не способным не то, что картину украсть из Лувра, но даже курицу из хлева. – Скажите только, эта ваша мадемуазель Робер может подтвердить ваше алиби?

Тот заморгал глазами. Никак нет, мадам Робер не может, он ведь не был тем утром в ее заведении. Но может мадемуазель Зизи, которая была у него дома в то утро.

– А почему вы не пошли в заведение к мадам Робер, а привели эту вашу Зизи к себе домой? – спросил сержант как бы между делом.

Перуджа снова заморгал глазами и мелко, по-тараканьи, зашевелил усами, как бы желая что-то сказать, но не решаясь по каким-то тайным причинам. Почему он не пошел к мадам Робер, спрашиваете вы? Все дело в том, что он очень стыдлив и смущается показывать себя среди множества посторонних людей. Тем более, в таком месте, как бордель. Он предпочитает приводить девушку домой, где их никто не побеспокоит. Это стоит немножко дороже, но за удобство ведь надо платить, не так ли?

Ничего не ответив на этот риторический вопрос, сержант Дюбуа спросил в свою очередь, почему он пригласил девушку в такое неурочное время – в понедельник утром? Почему не в выходной – воскресенье или субботу?

Перуджа отвечал, что для тех, кто работает с музеями, понедельник и есть выходной. Так уж сложилось исторически, и, если спросить, когда воскрес Христос, то они, безусловно, скажут, что случилось это в понедельник, потому что, как известно, случилось это в выходной, а у них выходной – в понедельник…

– Хорошо, – прервал его излияния сержант Дюбуа, – дайте нам адрес заведения этой мадам Робер.

– Адрес? – удивился Перуджа. – Я признаться, не помню адреса, да и зачем он? Тут все его знают. Вы спросите у любого, где тут заведение мадам Робер, и вам любой с радостью укажет. Вы только не говорите, что вы из полиции, потому что в заведении мадам Робер полицейских не любят. Вы притворитесь нормальным людьми, и как будто вам тоже самое нужно, что и всем…

– Довольно, – сказал сержант, поднимаясь. Стул, на котором он сидел, жалобно скрипнул. – До свиданья, мсье Перуджа.

– До свиданья, до свиданья, – с готовностью закивал Перуджа, собираясь проводить полицейских на выход. Но тут снова ввязался Коста.

– Стойте, – заорал он, выпучив глаз, – вот же она, Джоконда!

– Где? – повернулся сержант.

Одноглазый синьор Коста указывал дрожащим толстым пальцем на стену рядом с входной дверью. Там висела картина, на которой изображена была молодая, чуть полноватая женщина с улыбчивыми глазами…

Глава шестая

Загадочный алкоголик

Загорский задумчиво глядел на улицу из окна своего номера, расположенного в фешенебельном отеле «Ритц Пари». Могло показаться, что он любуется распростершейся у его ног Вандомской площадью, но это лишь казалось – прямо сейчас Нестор Васильевич был, как никогда, далек от радостей спокойного созерцания.

Следствие зашло в тупик. Альфонс Бертильон оказался виновен лишь в небрежении своими служебными обязанностями, допрошенные члены бригады, делавшей по заказу Лувра защитные короба для картин, также были не при чем. Туповатые флики, правда, арестовали их бригадира Винченцо Перуджу, обнаружив в его квартире висящую прямо на стене «Джоконду», но, добравшись до участка, во всем разобрались. Во-первых, «Джоконда» со стены оказалась всего только плохой репродукцией; во-вторых, сам Перуджа показал себя, как безусловный болван, у которого – и это уже в-третьих – есть стопроцентное алиби на то время, когда «Джоконда» была похищена из Лувра. Ни одно из этих обстоятельств в отдельности не гарантировало невиновности Перуджи, однако все три, вместе взятые, они представлялись вполне достаточными.

– Определенно, мы что-то упускаем, – сказал Загорский Ганцзалину, который разнежился в мягких креслах и всем своим видом выражал то, что итальянцы обозначают словами дольче вита, то есть сладкая жизнь.

– Определенно, – лениво согласился помощник, отпивая немного шоколадного ликера из большой рюмки, которая стояла перед ним на столе.

– Разумеется, в этом не только наша вина, – заметил действительный статский советник, переводя взгляд на внутреннее убранство их роскошного номера. По иронии судьбы, на стенах здесь висели недурные репродукции мастеров итальянского возрождения, хотя нашей бедной Лизы среди них и не было. Вообще, на взгляд Загорского, картины были соединены несколько бестолково, вне какой бы то ни было логики, пусть даже формальной. «Поцелуй Иуды» Джотто соседствовал тут с «Рождением Венеры» Ботичелли, а «Витрувианский человек» Леонардо – с «Вознесением Богородицы» Корреджо. – Под ногами все время путается французская полиция, которая ухитряется уничтожать все улики, затаптывать все следы и спугивать всех подозреваемых. Плюс бестолковщина в Лувре: администрация годами не знала, что еще лежит у нее в запасниках, а что безвозвратно украли добрые люди.

С другой стороны, по мнению Нестора Васильевича, попытки все время сваливать вину на других – последнее дело. И уж, конечно, такая тактика никак не извиняет их самих.

– Кто бы овцу ни съел, всё волка винят, – философски заметил Ганцзалин, и это был редкий случай, когда он, кажется, ухитрился не исказить пословицу.

– Именно, – согласился Загорский. – И волк в данном случае – мы сами. И мы же сами должны себя винить, в противном случае не продвинемся дальше ни на дюйм.

Он снова прошелся рассеянным взглядом по картинам.

– Меня не оставляет мысль, что вор недостаточно подготовился к похищению, – продолжал действительный статский советник. – Он действовал как-то уж слишком прямолинейно, как будто не думая о последствиях, как будто единственной его задачей было вынести картину из Лувра, а дальше хоть трава не расти.

– Худую траву с поля вон, а жирную – на поле, – согласился помощник.

Загорский поморщился. На его взгляд, пословицы тут ничего не объясняли. Тем более, пословицы, которые Ганцзалин, по своему обыкновению, опять переврал самым нещадным образом.