Дом Одиссея - Норт Клэр - Страница 8

Наконец Гера двинулась, но не ко мне, а, резко развернувшись, пригвоздила Париса взглядом, исполненным мощи. Я чувствовала, как всколыхнулась ее сила; так часто скрываемая, подавляемая, теперь она сияла, отражая то, какой великой властительницей была она прежде, богиней земли и огня, стоящей над всеми прочими.

– Выбери меня, – прогремела она, – и я сделаю тебя царем над людьми!

В то же мгновение обернулась и Афина, поразив Париса схожим взглядом, в котором божественная благодать мешалась с обещанием смерти, и потребовала:

– Выбери меня – и ты станешь мудрейшим человеком на земле!

Пока Парис плавился под двумя божественными взорами, я немного поплавала туда-сюда, роняя брызги на грудь и провожая их взглядом, когда они скатывались обратно, сливаясь и разделяясь на моей коже. Мне потребовалось время, чтобы заметить, что юный троянец смотрит на меня с ожиданием. Вот тут-то я и поняла, что с ним будет куча проблем, но что тут скажешь? Казалось, все замерли в ожидании, скрестив взгляды на мне, причем не так, как это обычно бывает.

– Хорошо, – выдохнула я прямо в настороженные уши судьбы. – Выбери меня – и я подарю тебе самую красивую женщину из всех, что когда-либо жили на земле.

Вот. Теперь, все обдумав, я признаю, что в том порыве было много того, что принято называть ошибочным суждением. Того, о чем – прояви я должное внимание, заметила бы – нам всем придется пожалеть. Но что сказать? В тот момент от меня чего-то ждали, а я не люблю разочаровывать.

– Ее, – сказал Парис, указав своим смертным пальцем на мое божественно слепленное тело. – Я выбираю ее.

Вот так и был сделан первый шаг к войне, расколовшей мир.

Глава 5

Рассвет над Итакой.

Полагаю, это весьма приятное зрелище для тех, кому подобное по душе. Море настолько величественнее земли, что едва ли стоит упоминать о тенях, протянувшихся от потрепанных ветрами деревьев, или о тепле, исходящем от крутых острых скал. Давайте лучше поговорим о серебристой дымке и полоске золота на востоке, вспыхивающей там, где море сливается с небом, чья яркость заставляет прикрыть глаза даже богов. Стаи чаек, кружась, поднимаются ввысь, ночные цветы раскрывают плотно сжатые лепестки бутонов, и аромат рассвета разливается вокруг, как наслаждение по телу женщины.

Я лично предпочитаю рассвет над Коринфом, где первые лучи, пронзая легкий кисейный полог, золотыми мазками раскрашивают спины просыпающихся любовников; где тепло дня самым приятным образом смешивается с мягким бризом с внутреннего моря, отчего кожа, разогретая пылкой ночной игрой, покрывается мурашками удовольствия. На Итаке с этим сложнее, ведь все мужчины островов около двадцати лет назад уплыли в Трою, и ни один из них так и не вернулся. Жены ждали их, сколько могли, а дочери взрослели, затем и старели без любви; потом усталость стала привычкой, а выживание – обыденностью. И не для этих женщин прикосновение нежных мужских пальцев, гладящих по спине, пробуждая ото сна под пение птиц; их утро начинается с колки дров и вытягивания сетей, ловли крабов и рыхления скудной почвы. Из мужчин, которых будит рассвет, остались разве что несколько стариков, вроде Эгиптия и Медона, советников Одиссея, которым возраст – или удивительно ранний упадок сил – не позволил отплыть в Трою. Среди тех, кто помоложе, ни одного полностью вышедшего из юного возраста; и буйные женихи, храпящие в пьяном забытьи по углам дворца Пенелопы, могут похвастаться скорее россыпью прыщей, нежели настоящей бородой.

И все же справедливости ради нельзя утверждать, что западные острова напрочь лишены рассветной прелести. На Закинтосе аромат желтых цветов щекочет нос юноши, чье дыхание смешивается с дыханием подруги, не знавшей даже имени своего отца, когда они поднимаются вместе со своего соломенного ложа. А над богатым портом Хайри моряк с Крита нежно целует возлюбленную и шепчет: «Я вернусь» – и сам верит в это, бедный ягненочек, но буйство морей Посейдона и расстояние, что разделит их, диктуют другой финал их истории.

«Молитесь мне, – выдыхаю я на ухо дремлющему Антиною и ленивому Эвримаху, проплывая по дворцовым коридорам, заполненным валяющимися тут и там женихами, чьи губы все еще мокры от вина. – Молитесь мне, – шепчу храброму Амфиному и глуповатому Леодию, – ведь именно я отдала прекрасную Елену Парису; именно я, а вовсе не Зевс, положила конец эпохе героев. Аякс, Пентиселея, Патрокл, Ахиллес и Гектор – они умерли за меня, так что молитесь. Молитесь о любви».

Женихи лежат не шелохнувшись. Их сердца закрыты для божественного, даже если речь идет о такой мощной силе, как моя. Их отцы уплыли в Трою, поэтому они взращены матерями. Но вот вопрос: что за мужчины вырастут из тех, кого женщины учили держать меч?

Легким мановением руки я рассылаю розовые сны наслаждения тем, кто еще спит, чтобы, проснувшись, они ощутили, как сердце переполняет приятное томление, а душа пылает от неясной жажды.

И с тем отбываю, следуя за четырьмя лошадьми, что, выскользнув из дворца Одиссея с первыми лучами солнца, скачут на север, к пепелищу, оставшемуся от Фенеры, и незваному кораблю, ждущему у тех берегов.

Пенелопа скачет туда в сопровождении Приены и двух своих служанок, преданной Эос и смешливой Автонои, которой сейчас не до смеха, как, впрочем, и остальным. Ночь скрывала лучниц, прятавшихся в темноте вокруг Фенеры, но с приходом дня они вынуждены отступить; эти тайные стражи, воительницы Приены ночью, днем возвращаются к своим фермам и сетям, к тому, что считают домом и что готовы защищать. Их отступление столь же незаметно, как и их приход. Воины, охраняющие корабль микенцев, настороженно выпрямляются, подхватив копья, при приближении Пенелопы.

Она неторопливо спешивается, успевая оценить открывшийся вид, а затем, вежливо кивнув встречающим ее воинам, провозглашает:

– Я – Пенелопа, жена Одиссея, царица Итаки.

Этот последний титул обязательно должен идти после первого – ведь какие царицы в наши дни? Прекрасная Елена, за которую умирали последние герои Греции? Или кровожадная Клитемнестра, слишком увлекшаяся своей ролью царицы и забывшая о том, что она еще и женщина? Пенелопа извлекла урок из обеих историй: она – жена, возможно, вдова, которая в силу стечения определенных обстоятельств является еще и царицей.

– А вы, – добавляет она, – похоже, прибыли незваными, но с оружием на земли моего дорогого мужа.

Произнесенные другой женщиной, эти слова могли бы отражать опасливое беспокойство, ужасное предчувствие грядущих пугающих событий. Но в стене рядом с головами солдат все еще подрагивает стрела, поэтому те сразу же кидаются звать капитана из темных недр судна, – эту тьму даже я опасаюсь тревожить, – и оттуда появляются Пилад с весьма живописно растрепанными бризом длинными волосами и Электра, представляющая собой значительно менее живописную картину.

В последний раз на эти острова они прибыли в сопровождении целого флота, с фанфарами и помпой, а отбыли с телом Клитемнестры, триумфальной наградой их стараний, и вся Греция славила их деяния и имена. И что же мы видим теперь? Потрепанную ворону и ее просоленную насквозь свиту, прячущихся в бухте контрабандистов? Не нужно гадать на внутренностях тучного тельца, чтобы понять, что грядет беда.

– Сестра, – окликает Электра, прежде чем Пенелопе удается решить, как ко всему этому отнестись, – благодарю за то, что ты смогла прибыть так быстро и так… незаметно.

Электра переводит взгляд с Пенелопы на Эос и Автоною, чьи лица скрыты под привычными для дворцовых служанок накидками. Ни одна из них не одета достойно встречи с царицей, но, полагаю, быстрые сборы и поспешное отбытие добавляют всему капельку непринужденной естественности, этакого ощущения «забав в стогу», что весьма мило, если рассматривать в правильном свете. Электра не смотрит на Приену. Ее арсенал холодного оружия у любого отобьет охоту любопытствовать.