Чебурашка (СИ) - Ромов Дмитрий - Страница 7

— Смотри, твою мать! — выбрасывает руку вперёд лейтёха.

Хулиганы, как мартышки, начинают карабкаться на два низких гаража, наступая на висячие замки и крепкие петли.

— Вот суки! — шипит Хаблюк и добавляет несколько очень крепких словечек.

Он снова тормозит, теперь уже резко, и врубает заднюю, чтобы развернуться или просто ехать задом наперёд, не знаю. Должно быть, хочет их подловить с другой стороны.

В этот самый момент один из шакалят, а именно белобрысый, раньше других взобравшийся на крышу гаража, кидает булыжник. Хаблюк в это время смотрит назад, начиная маневрировать, поэтому глухой удар и треск стекла становятся для него полной неожиданностью.

— Хаблюк, твою мать!

Лейтенант выскакивает из машины и бросается к гаражу, да только пацаны уже бегут по крыше, перескакивают на гараж повыше и теряются из виду, спрыгивая с другой стороны.

Сержант тоже выскакивает, но лишь затем, чтобы осмотреть паутину, расползшуюся по стеклу. Можно подумать, снаружи она выглядит иначе, чем изнутри.

— Помчались, давай в машину скорей! — восклицает лейтёха, но сержант не двигается с места.

— Не догоним уже, — зло мотает головой он, достаёт из кармана смятую коричневую пачку «Опала» и с напором добавляет, — приехали, лейтенант!

Звучит это, как «ну что, достукался?»

Он говорит с недовольством и обидой, будто именно лейтенант их упустил. Я тоже выскакиваю из машины. Блин! Акупунктура! В одних носках стоять на гравии — то ещё удовольствие.

— Так, ну давай бумаги оформим, — кивает мне молодой мент. — Ты в какой школе учишься?

— В шестьдесят второй, — поморщившись, отвечаю я.

— Имя.

— Артём…

— Фамилия.

Я молчу некоторое время, соображая, а потом машу головой:

— Не скажу я вам, товарищ лейтенант.

— Почему? — искренне удивляется тот.

— Да, какой смысл? Время только терять будем. Вы их уже не найдёте. По горячим следам ещё можно было схватить, а так… Не хочу, в общем. Ладно, спасибо за американские горки. До свидания.

Сержант хмыкает, а лейтёха стоит с приоткрытым ртом и соображает. Я аккуратно схожу с гравия и ступаю на неширокую бетонную полосу, залитую вдоль ряда кирпичных гаражей.

— Эй, Артём! — бросает мне в спину лейтенант.

Я, не оборачиваясь, делаю прощальный жест и молча двигаю дальше. До дома недалеко, ничего, дойду и босиком.

Вернувшись домой, стягиваю джинсы, лопнувшие по шву на заднице, совершаю омовение своих избитых конечностей и переодеваюсь согласно статусу. Надеваю заношенные и блестящие на коленях школьные брюки, бросаю в стирку рубашку, а футболку оставляю. Натягиваю кеды и собираюсь снова выскочить из дома.

На этот раз я решаю немного прогуляться, посмотреть на город в его девственно-советском состоянии, а потом идти к бабушке. Купить бы ей гостинец какой-нибудь… Но где взять деньги?

Деньги… Да, деньги… Вообще-то у меня они есть… Ёлки! Конечно, я же коплю на проигрыватель! Я, не разуваясь, иду к себе в комнату, выдвигаю ящик стола и вытаскиваю из глубины небольшой серый ящичек для химических реактивов. Отец с завода принёс, или мама из универа. Откидываю крышку… Ого! Богатство какое. Тут рублёвки, трёшки, пятёрки и даже одна десятка. Это бабушка мне подкинула. Всего двадцать один рубль с мелочью из необходимых ста восьмидесяти, что ли…

Помню, в итоге я так и не накопил, сколько надо, и тогда взрослые скинулись на недостающую сумму и купили мне бердскую «Вегу». Серебристую, не очень красивую, но звучащую по тем временам вполне прилично. Счастья было… полные штаны, как дедушка говаривал.

Я беру мелочь и пятёрку. Пусть лежат в кармане, лишними не будут. Натягиваю кеды и вылетаю в оживший социалистический заповедник. На сердце, конечно, уже не так радостно, как с самого утра, утраченные «адики» тяготят душу, но лёгкость, называемая молодостью, велит смотреть в будущее с оптимизмом. Именно к этому призывает и житейский опыт. Теперь-то уж всё будет иначе.

Я перебегаю «Весеньку» и останавливаюсь перед булочной. С детства знакомая витрина — хлеборобы, трактора, снопы пшеницы. Выцвевшая надпись гласит: «Хлеб — наше богатство». Согласен! Под витриной на цоколе нацарапано: «Секс Пиздолс», через букву «з». Ха, точно! Всю жизнь здесь это граффити. Или, учитывая технику исполнения, скорее, сграффито.

Песен их никто не слушал, поскольку они мало кому нравились, а вот название нравилось многим моим сверстникам. Я усмехаюсь и вхожу в магаз. Класс! Пахнет фантастически — свежей выпечкой. Возможно, всему виной юношеское восприятие. О, моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств, в общем. «Утраченная» зачеркнуть, вписать «обретённая».

Ну, что, разгуляемся? В магазине два отдела — хлебный и кондитерский. Народу никого. За кассой сидит крупная тётка с яркими фиолетовыми тенями и затейливо, в стиле «Стар трек», уложенными волосами.

Хны, как видно, она не жалеет и любит яркие цвета. И, надо же, я её помню! Точно. Она всегда здесь сидела. Даже имя всплывает… Люба что ли… Или Люда… Она бросает на меня мимолётный скучающий взгляд и отворачивается.

Я осматриваюсь и, подойдя к витрине кондитерского отдела, замираю. Так, что взять? Бабушка у меня сладенькое любит, ага. Правда, ей нельзя — сахар, давление и всё такое. Но сегодня мне очень хочется её побаловать. Ладно.

Иду к кассе и отбиваю всего по одному — «картошку», «бисквитное», «корзиночку» и «заварное», то есть эклер, всё по двадцать две копейки. У продавщицы в отделе выпрашиваю коробку и несу в руках перед собой.

Я зачарованно кручу головой, словно приезжий из глухих мест. Обалдеть! По дорогам несутся «Жигули» и «Москвичи» и «Волги», надсадно всхлипывают горчично-жёлтые «ЛиАЗы», чуть подвывают троллейбусы.

Пахнет бензином и асфальтом. Солнце жарит, приближаясь к зениту. Люди бегут, торопятся, выходят из автобусов. Несколько минут я просто стою на перекрёстке и наблюдаю за жизнью.

Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде — длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества — энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.

Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.

Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.

Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.

— Смотреть надо! — не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.

— Я на пешеходном переходе! — отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.

— А я на железном коне! — обрубает он.

— На козле! — бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.

— Ну-ка подойди! — требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.

Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.

— Ты в каком классе учишься? — спрашивает он.

— В девятом, — пожимаю я плечами, — уже в десятом.

— В «Б»?

— Возможно.

— Чтобы к Вике моей близко не подходил, ты понял?

— Чего? — хмурюсь я.

— Я два раза повторять не буду, — бросает он. — Свободен!

Всё-таки батя её. Блин, может, отчим? Вообще ведь не похож. Ну ни на граммулечку. При упоминании Вики в сердце ощущается маленький укольчик. Ма-а-а-ленький, почти незаметный, но укольчик…

Рядом с бабушкиным домом стоит головокружительный аромат. От кондитерской фабрики тянет шоколадом. Она вот, рядом, в ста метрах, и ветерок сейчас дует оттуда. А за фабрикой школа между прочим. Вот ведь бедные детишки, когда ветер в их сторону. Искушение.