Чебурашка (СИ) - Ромов Дмитрий - Страница 24

— А дверь была открыта?

Про это мне уже известно от соседки по площадке. Она увидела открытую дверь, зашла, а дядюшка уже не дышал.

— Да. Поэтому беспорядок могли устроить как до кончины, так и после. Как с его супругой связаться?

— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Это у мамы нужно спросить…

Я выхожу, заходит мама, а соседка в пятый раз рассказывает, как она увидела приоткрытую дверь, позвонила, покричала, ещё позвонила и покричала, потом зашла, а Григорий Александрович не дышит уже… А в доме шурум-бурум, всё вверх дном, может лекарство какое искал? Может, худо ему стало, вот он и того…

Может и того, конечно, да только не верю я, что худо стало, потому как в моё время он перешагнул через сегодняшнюю дату в обычном темпе и ритме и пошёл дальше. Отчего стало худо? Что произошло такого, отличающегося от предыдущей версии жизни, что ему вдруг стало плохо? Я его что, ковидом заразил?

Соседка бубнит и бубнит, превращая экстраординарное и, может быть, главное событие в жизни человека в ещё один повод посудачить. Посудачить и перевернуть страницу, когда из происшествия будет высосано всё, что можно.

— Не сомневаюсь, — на прощание говорю я следаку, — что смерть вызвана чьим-то вмешательством. Дядя чувствовал себя очень хорошо, ни на что не жаловался. Так что всё это очень и очень подозрительно. В квартире явно что-то искали. Он говорил, что за ним следили какие-то тёмные личности. Председательша приводила слесаря какого-то, который и на слесаря не похож. Он очень уж в квартиру хотел попасть…

Тот ничего не отвечает, опечатывает дверь, кивает молчаливому напарнику и уезжает.

— Тёма, какие личности, — урезонивает меня мама. — Ради чего? У него ведь не было ничего…

— Мы этого не знаем, мам. Откуда нам знать? Ты вот и про запорожец этот не знала ничего…

— Какое горе, — говорит она, не слушая меня и уже думая о другом. — Какой ужас! Как маме-то теперь сказать⁈ Ума не приложу… Как она выдержит это всё…

Похороны проходят очень скромно. Место выделяется на самом краю новой, ещё необустроенной части кладбища. Здесь только ряды свежих могил, да выкопанные ямы. Никакого асфальта, ничего. Чистое поле. Трава и чёрные холмики…

Сырая земля, печенье, батончики, гранёный стакан, накрытый ломтём хлеба, и стаи ворон высоко в небе. Итог… Пахнет почему-то давно отцветшей сиренью…

Неподалёку играет «оркестр», состоящий из четырёх побитых жизнью и выпивкой музыкантов. Они играют нестройно и порой даже фальшиво, вразнобой дуя в свои тусклые и помятые трубы, и от этого делается ещё более печально и траурно…

От местного отделения Союза писателей приходит один сморщенный и охочий до водки доходяга. Друзей у дядюшки не находится. Оля Михайлова, Катькина мама, шепчет что-то успокоительное бабушке, да только та не слышит. Вздыхают какие-то дальние родственники, которых я отродясь не видел и кручинится тётя Таня, дядюшкина жена, прилетевшая из Питера.

Кажется, что она глубоко и по-настоящему опечалена.

— Как так можно было себя загнать, — сокрушается она. — Инфаркт! Как же так! Молодой, шестьдесят два, разве ж это возраст? Гриша-Гриша… Э-хе-хе…

— А ведь не пил же, — шепчется дальняя родня.

— Да вы что, закладывал он…

Поминки в политеховской столовой тоже выглядят скромно. Мы сидим за столом, едим кутью, какой-то суп, пирожки… Кое-как дождавшись окончания, я иду в ментовку на Красную, ту что напротив «Буревестника» и интерната.

— К капитану Шерстнёву, — сообщаю я дежурному.

Он выпытывает, что да почему, записывает и велит подождать. Ждать приходится долго почти полчаса, наконец, капитан Шерстнёв выходит, находит меня глазами и молча делает знак следовать за собой.

Мы поднимаемся на второй этаж, идём по коридору и заходим в маленький убогий кабинетик.

— Что случилось, Артём? — наконец, спрашивает он, закрыв дверь. — Присаживайся.

— Здравствуйте, Виктор Фёдорович, — киваю я. — Вы простите, что я так, с бухты-барахты.

— Ты не извиняйся, рассказывай.

Это дядя Витя, наш дворовый друг и авторитет.

— Да, я хочу с просьбой к вам обратиться.

— Серьёзно? — делает он удивлённое лицо. — Ну, давай, обращайся, раз такое дело.

— У меня дядя умер… — начинаю я.

— Да, я слышал, — кивает он. — Прими мои соболезнования. Сколько ему было?

— Шестьдесят два.

— Нестарый ещё…

— Ну, да… В заключении написали, инфаркт миокарда…

— Беда, — качает он головой. — Сердечно-сосудистые на первом месте по количеству смертей. Так что, надо смолоду за здоровьем следить. Я вот курить собираюсь бросать. Не такое это простое дело, между прочим. Ты вот молодец, что не куришь. Не надо и начинать. Как мама? Это же её брат?

— Ага… Ничего, держится… Тут вот какое дело…

— А бабушка?

— Бабушка хуже, конечно.

— Да… Горе какое…

— Виктор Фёдорович…

— Да, Артёмка. Близких тяжело терять. Чайку хочешь попить?

— Нет, спасибо. Я вот попросить хотел…

— А я себе налью, только заварил. Ты говори-говори, я тебя слушаю.

— Так вот, в заключении написано, что умер он от инфаркта, может оно, конечно, и так…

— Как это может… Если патологоанатом выдал заключение, значит так оно и есть. Это у нас истина в последней инстанции. Знаешь, сидячая работа, нервы, опять же, алкоголь…

Он минут пять разглагольствует о здоровом образе жизни.

— Дядя Витя, короче, — не выдерживая, перебиваю я, — вы помочь можете? Про здоровый образ жизни я всё знаю, поверьте. Мне бы про дядьку. У него в квартире всё перевёрнуто было и дверь не закрыта. Сам бы он не сделал ни того, ни другого.

— Это ты зря, такое часто случается. Зайдёт человек домой, а дверь запереть забудет, она и откроется сквозняком. Если собачки нет.

— Вы его не знаете, он пока дверь на все замки не закроет, не отойдёт. Очень к этому вопросу внимательным был. Это пунктик. И в квартире у него у каждой вещи своё место было, а тут полный раскардаш. Понимаете? Я думаю, его убили. Вы можете помочь разобраться?

— Что значит, убили? Ты с ума что ли сошёл? Тебе же заключение выдали! И там чётко всё написано.

— Неважно, что там написано…

— Важно, ещё как важно, — перебивает дядя Витя.

— А откуда тогда всё это безобразие взялось?

— Может, кто-то уже после его смерти вошёл? — предполагает капитан.

— Как вошёл-то? Сквозь стену что ли?

Он замолкает и внимательно на меня смотрит.

— Так, Артём, — наконец, говорит он и достаёт сигарету из белой с тонкими полосочками картонной пачки «ВТ».

Прикуривает, глубоко затягивается и выдувает несколько одинаковых, ровных колечек.

— Не кипишуй, во-первых. Я тебе помогу. Во всём внимательно разберусь. Просто я хочу тебе сказать, что люди постоянно умирают. Для тебя это трагедия, но такова жизнь. Я тебе больше скажу, ты ведь тоже умрёшь. И даже я, представь?

Эта мысль вызывает у него недоумение и он пару раз не то всхлипывает, не то всхохатывает.

— Скажи, кто занимался этим делом и я всё досконально изучу, проверю и проконтролирую. И с патологоанатомом поговорю. Я понимаю, ты сейчас на взводе, сразу после кладбища, но не беспокойся, я тебе помогу.

Я диктую. Он записывает. И на этом мы расстаёмся. Я выхожу и, честно говоря, не слишком верю в то, что дядя Витя мне поможет… Понтоваться он любит, а вот как до дела дошло…

Сука! Инфаркт! Он что из-за гаража распереживался? Пожалел, что мне отдал? Хрень это всё! По сравнению с первой жизнью у него произошло не так много изменений. Совсем немного!

Стало разнообразнее питание. Стало чуть больше общения. Блин, он же радовался, когда я приходил! На чистом спать стал. Что ещё изменилось? Ну, понятно, «жопорожец» и гараж. В прошлый раз он мне их не отдавал.

Но как эта колымага могла повлиять на сердечную деятельность? И что у него искали? Деньги? Что? Рукописи? Хоть башкой бейся, ничего не понимаю! Что я упускаю? А что-то ведь упускаю! Председательша и слесарь… Но мы их не впустили. А в той жизни?