Запретная земля - Форсит Кейт - Страница 41

Она почувствовала тошноту сразу же, как только переступила порог. В воздухе стояла тяжелая вонь, такая густая, что была почти осязаемой. Смесь запахов плесени, пота, мочи, человеческих экскрементов и еще чего-то темного, похожего на ужас, заставила ее закашляться и подавиться от отвращения. Она зажала рот и нос плащом и огляделась.

Внутри было темно, темно, как в заднице у трубочиста. Финн пожалела, что не догадалась захватить один из фонарей, висящих перед дверью. Она на ощупь вышла в коридор, набрала полную грудь воздуха, который показался сладким по сравнению с тем, что был в камере, точно вино, схватила фонарь и вернулась назад.

В углу тесного каменного мешка на грязном соломенном тюфяке лежал старик, прикрытый какими-то лохмотьями. Как только в камеру проник свет, он проснулся, с криком прижавшись к стене. На его пергаментной коже виднелись уродливые следы пыток: воспаленные красные ожоги, гноящиеся глубокие порезы и рваные раны, старые синяки, уже успевшие пожелтеть и позеленеть, и новые, темные, точно чернила.

Финн попыталась успокоить старика, который явно не мог понять. Опустившись на колени, она всунула ему в руки деревянный крест. Его безумно расширенные глаза уставились на священную реликвию, потом снова на нее. Внезапно лицо пророка озарилось надеждой и радостью, и он страстно поцеловал крест.

Финн помогла несчастному подняться. Он дрожал от холода в своих жалких мокрых и грязных лохмотьях, но Финн была к этому готова. Она вытащила из своего мешка длинную черную сутану и знаками предложила ему переодеться. По какой-то непонятной причине он шарахнулся, увидев эту одежду, но она умоляюще сложила руки, и он нехотя кивнул, а когда Финн отвернулась, сбросил свои лохмотья и облачился в сутану. Она достала пару мягких туфель, и он втиснул в них свои худые костлявые ноги, покрытые гноящимися болячками — следами постоянных истязаний.

Как только закончилось переодевание, она медленно приоткрыла дверь и выглянула наружу. Все было тихо, стражники дружно храпели. Финн задумчиво пожевала ноготь большого пальца. По плану Дайда, она должна была украсть форму одного из часовых и притвориться стражником, сопровождающим пастора по тюрьме. Такое зрелище не было ничем из ряда вон выходящим, потому что пасторы читали молитвы над узниками, находящимися при смерти, а в тюрьме каждый день умирало немало народу. Грязная и худая фигура пророка не должна была вызвать подозрений, поскольку многие из тирсолерских пасторов добровольно морили себя голодом и отказывались мыться, зарастая грязью и вшивея, ибо такое странное поведение считали праведным.

Финн не решалась раздеть стражника, боясь разбудить того из них, который спал естественным сном, но через миг все же решила рискнуть. Показав знаками, чтобы пророк оставался на месте, она сняла с опоенного часового латы, стараясь действовать как можно тише. Но совсем не звякать было невозможно, и один или два раза его товарищ начинал шевелиться, а однажды даже приоткрыл глаза, пробормотав что-то неразборчивое, и снова закрыл их. Финн затащила полураздетого солдата в камеру, торопливо влезла в мерзко пахнущую кольчугу, потом надела на голову шлем, а на руки — латные перчатки. Это облачение было довольно тяжелым и очень вонючим, и Финн с отвращением сморщила нос. Наконец она смогла вывести старика, снова заперев дверь, и привесила связку ключей к поясу.

Пророк еле держался на ногах, и Финн с трудом сдерживала нетерпение, глядя, как он шаркает по коридору. Она взяла его за локоть и попыталась заставить идти быстрее. Но это оказалось совершенно бесполезно, поэтому ей пришлось унять свою тревогу и помогать ему.

В башне царила ночная тишина. Финн удалось обойти большинство стражников стороной, а те, мимо которых пришлось пройти, не обратили на них особого внимания, хотя пророк явно еле передвигал ноги. Когда они добрались до лестницы, задача упростилась, поскольку он мог тяжело опираться на перила, а она подталкивала его сзади.

Они уже были на верхнем этаже, когда Финн снова услышала пение и остановилась, зачарованная силой и красотой голоса. Он пел о девушке, бегущей по песку вдоль моря с развевающимися на ветру волосами, слушающей пение птиц и собирающей ракушки, в которых шумел океан. Должно быть, какие-то звуки проникли и в изувеченные уши пророка, потому что он поднял грязное лицо и тихо спросил:

— Это морская ведьма?

Впервые услышав его голос, Финн изумленно уставилась на старца. Он слегка нахмурился и сказал:

— Пусть мне и отрезали уши, но я все еще слышу, парень, хотя и неотчетливо, слышу ушами души. Этого у меня никто не смог бы отнять, разве что вместе с жизнью. А тогда я был бы с Господом и слушал пение ангелов, о чем давно мечтаю.

Он вздохнул.

— Но я помню эту морскую ведьму. Раньше мы с ней сидели в соседних камерах. Я прижимался ухом к стене и слушал. Как сладко и как печально она пела! Воистину, вряд ли пение ангелов может быть таким же сладким, ибо она пела о том, что я люблю, — о весне, о яблочных деревьях и об играющих детях…

Финн кивнула и улыбнулась. Она еще послушала этот чистый ангельский голос, лихорадочно соображая. На многих военных советах, еще в самом начале войны, когда Яркие Солдаты только что напали на свободные земли Эйлианана, все были озадачены тем, как им удалось проплыть мимо Берега Скелетов, когда моря кишели Фэйргами и не было ни одного моряка, который знал бы это побережье, поскольку прошло уже триста лет с тех пор, как из Брайда в Эйлианан плавали торговые корабли. Как-то раз Мегэн сказала: «Будь это кто-нибудь другой, я решила бы, что у них на борту была Йедда, которая своим пением отгоняла Фэйргов, но я знаю, что Ярким Солдатам ненавистно всякое колдовство и они ни за что не приняли бы помощь морской ведьмы».

Лахлан тогда ответил ей: «Если только они не захватили корабль, посланный в Брайд пять лет назад. На его борту была последняя оставшаяся в живых Йедда, которую мне удалось разыскать. Возможно, они заставили ее плыть с ними и запевать Фэйргов до смерти. Если так, то понятно, откуда Ярким Солдатам известен путь через Бухту Обмана, поскольку в команде моего корабля было много искусных моряков, которые знали побережье, как свои пять пальцев».

Ни на одном тирсолерском судне, захваченном во время воины, Йедду не нашли, и Финн не слышала, чтобы о ней упоминали когда-либо потом. Но теперь она вспомнила этот разговор. Она стояла и слушала, и в мозгу у нее зародилась идея.

Когда позади раздался топот марширующих ног, она погнала старика по коридору и спрятала его в боковой галерее. Патруль прошел мимо. Как только он отошел на достаточно безопасное расстояние, Финн потащила старого пророка по узкой лестнице на зубчатую стену. Они выбрались на свежий воздух, и оба глубоко вздохнули, почувствовав, как в крови забурлило облегчение.

Финн была слегка обескуражена, обнаружив, что уже начало понемногу светать.

Над головой вились морские птицы, жалобно крича. Света хватало, чтобы различить очертания зубчатых стен, темнеющих на фоне неба. Она подвела старого пророка к веревке, все еще натянутой между двумя зданиями, и на другой стороне увидела темные силуэты Дайда и Диллона, поднявшихся из своих укрытий за каменными зубцами. Хотя лиц не было видно, их сгорбленные позы и движения показывали, в каком напряжении и тревоге они провели все эти часы.

— Закрой глаза, — сказала Финн старцу и, порывшись в своем туго набитом мешке, вытащила оттуда кожаную упряжь, которую надежно закрепила вокруг его костлявого тела. Она заставила его забраться на верхушку стены, пристегнув ремень упряжи к канату. Старик открыл глаза и испуганно вскрикнул, увидев под собой пустоту.

— Тише! — шикнула на него Финн, и Гоблин тоже зашипела, колотя хвостом. — Закрой глаза и держи рот на замке, если не хочешь, чтобы всех нас схватили!

Дрожа всем телом, несчастный повиновался. Финн подала знак двум мужчинам на другой стороне и с силой толкнула старика. Он хныча полетел вниз. Веревка дернулась и выпрямилась. Повиснув на канате в своей упряжи, старик заскользил над бездной, бешено молотя голыми ногами. Дайд поймал его и втащил на стену.