Маячный мастер (СИ) - Батыршин Борис - Страница 3

— Всё. — гость ногой задвинул в угол рюкзак, из которого извлекал это великолепие. Тот был под стать штормовке — выцветший, зелёного брезента, с потрёпанными кожаными ремешками и металлическими замочками, слегка тронутыми ржавчиной. — Пива, извини, не взял. Тут, рядом, помнится, был магазин, сбегаем, если душа попросит.

— Он давно закрылся. — ответил машинально Казаков, не отводя взгляда от рюкзака. — Теперь там… а ладно, какая, нахрен, разница?

И уселся на выдвинутый из-под стола табурет.

Честно, я восхищаюсь Петром! Искренне, заметьте, без тени иронии. Окажись я на его месте, к гадалке не ходи, свихнулся бы. Хотя и в его зрачках плеснулось на миг безумие — когда он открыл дверь и увидел, кто стоит на пороге.

Ну а дальше — нас спасло исконно российское средство. Да-да, то самое, крепостью в сорок оборотов, разлитое по бутылкам ёмкостью ноль-семь и ноль-пять литра. А что, существует на подобный случай что-то иное? В реальной жизни, я имею в виду, а не в прекраснодушной фантастике типа «Сильнее времени» глубоко уважаемого мною писателя Казанцева. Его герои наверняка обменялись бы длиннейшими монологами, завершив их пафосными призывами… к чему? Понятия не имею. Беседа, затянувшаяся на пол-ночи (за это время мы усидели литр с четвертью водки, не считая нашедшейся у Петра полупустой четвертинки коньяка) закончилась так, как я и планировал. Кое-что, конечно, было оставлено и на потом — фирменный поезд «Карелия» идёт до Петрозаводска чуть больше одиннадцати часов, билеты мы взяли в СВ. Успеем ещё наговориться, не напрягая своими бредовыми темами соседей по купе…

Весь следующий день (начавшийся далеко за полдень с похода за пивом в ближайший магазинчик, который, он и правда, оказался не на памятном мне месте) мы потратили на сборы. Чемодан на колёсиках с выдвижной ручкой, два битком набитых рюкзака; сумка через плечо с ноутбуком и сопутствующими аксессуарами, данные с настольного компа перекачаны на внешний диск, лежащий там же… Задраить наглухо оконные рамы и балконную дверь, закрутить все краны, включая газовый, отсоединить провода на электрическом счётчике в прихожей — когда ещё мы сюда вернёмся, да и вернёмся ли вообще? Пётр воспринимал происходящее как должное и охотно согласился с тем, что я сразу взялся раздавать указания. Впрочем — и в «той, другой» жизни я обычно был лидером, если дело, конечно, не казалось литературы или истории, где первая скрипка всегда была его…

Ну вот, кажется, всё? На часах половина шестого вечера; в карманах пачки купюр (набег на ближайший банкомат), по большей части, российских, мелкого достоинства. Смартфон пискнул — «такси… жёлтый „Фольксваген“… номер… прибудет через пять минут…» До Площади Трёх Вокзалов около часа езды, если не застрянем в пробках, поезд Москва-Петрозаводск' отбывает через два с половиной часа — успеем затариться в привокзальных ларьках пивом и чебуреками. Более подходящая для дальней дороги провизия — варёная, с маслом и укропом картошечка и жареная курица — ждут нас на маленьких станциях где-то за Тверью.

Пётр в последний момент кинулся в комнату, сорвал со стены пластмассовый чёрный футляр с подзорной трубой — мой подарок на его тридцатилетие, незадолго до роковой поездки на Белое Море — вернулся, перетащил чемодан через порог и на два оборота запер дверь, зажимая трубу под мышкой. Смартфон в кармане пискнул СМС-кой — экипаж подан, поторопитесь, господа отъезжающие! Пётр поправил затоптанный коврик у порога, подёргал дверную ручку, и повернулся к родному гнезду спиной.

…Ну что, двинули?..

II

Онежская волна валяет «Клевер» с борта на борт. Работяга-буксир поскрипывает шпангоутами, потрескивает продольными балками набора, но продолжает исправно стучать стареньким дизелем. На дворе конец сентября, погода вот-вот испортится — небо затягивают низкие свинцовые тучи, насыщенные дождевой влагой, короткие злые шквалы бродят по озеру. Рулевой не сводит взгляда с наветренных румбов, высматривая приближающиеся полосы ряби, чтобы в нужный момент повернуть судно к ней носом. По палубе метлой проходится дождевой заряд, брызги летят из-под форштевня — и всё, шквалик позади, а впереди проглядывает между серыми грудами облаков бледное северное небо…

Поезд пришёл в Петрозаводск рано утром, и уже через полчаса друзья были в порту, задержавшись на несколько минут у местного супермаркета. Там Казаков оставил почти все деньги, не снятые с карточки — они тебе ещё долго не понадобятся, уверял Сергей. Кроме тощей пачки наличных, внутренний карман куртки оттопыривал тщательно запечатанный от сырости пакет с документами — паспорт, диплом, трудовая и всё прочее, что никак нельзя было оставить в запертой квартире. Корочки эти, необходимые в той жизни, из которой Казаков сейчас бежал, сломя голову, будут, по-видимому, совершенно бесполезны там, куда он направляется.

Хотя нет, не совсем. Надо ещё устраиваться на работу в этот самый природно-исторический (или историко-этнографический, кто их разберёт?) парк, носящий многозначительное название Бесов Нос. Узнав, что ему предстоит поступить туда, и не кем-нибудь, а маячным мастером, Казаков удивился — разве для этого он оставил не слишком благополучную, но всё же устроенную московскую жизнь, чтобы киснуть в этой забытой богом дыре? Но — выбросил из головы эти мысли, стоило «Клеверу» оторваться от петрозаводской пристани и выйти на большую воду. Ветер, сырой, стылый, пахнущий рыбой, наполнял грудь, палуба покачивалась — «дышала», как сказал Сергей — под ногами, холодные брызги хлестали по лицу… Сколько же лет он был лишён всего этого? С тех самых пор, как пропал Серёга, года с 1994-го — поездки на Кипр и прочие курорты не в счёт, конечно…

Собираясь, он упаковал самые нужные лекарства в коробку — получилось что-то очень уж много. А как иначе, если вот-вот стукнет шестьдесят? Серёга, однако, отсоветовал брать их с собой — вот увидишь, говорил он, всё это тебе не понадобятся. Рвать надо не только с прошлыми занятиями и привязанностями, но и с прошлыми недугами. После некоторых колебаний Казаков согласился — решаться так решаться, и будь что будет…

Оксане он тоже звонить не стал. Когда Серёга осторожно осведомился — есть ли у Казакова в Москве женщина? — он скривился и неохотно признал что да, есть — но пусть здесь и остаётся. А он ограничивается посылкой СМСки с коротким, ничего не объясняющим прощанием.

Так что — пёс с ним, с отсутствием комфорта, доставки на дом и прочих благ цивилизации! Тягучие, липкие нити, пытавшиеся удержать его, затянуть назад, лопались одна за другой, и с каждым таким разрывом Казаков испытывал прилив сил, словно сбрасывал с плеч, с души сдуру взятый на себя груз — и теперь освобождался, наконец…

На работу, в останкинскую студию он ничего не сообщил. Ограничился тем, что набрал Олега Мартьянова, предупредил, что сегодняшняя запись не состоится — и попросил передать, чтобы на него больше не рассчитывали. Ничего криминального в этом не было — студия по жадности директора-владельца работала исключительно по «серой» схеме, без договоров и трудовых, и даже зарплату стали переводить на карточку, а не выдавать в конвертах всего года полтора назад. Значит, никому он ничего не должен, а что теперь упомянутому директору придётся спешно искать замену, чтобы не сорвать плотный график озвучек — ну так это ведь не его, Казакова, проблемы, верно?

— И вот здесь ты собираешься меня оставить? — Казаков скептически озирал близкий берег и каменистый мыс, на котором белела свежей краской башенка маяка. — Получше местечка не нашлось?

Сергей покосился на собеседника. А ведь Пётр неискренен –нет в нём ни следа отвращения к онежскому пейзажу, которое он изображает. Не очень-то даже и старается — в голосе знакомые по той, прошлой, жизни интонации, ясно указывающие, что на самом-то деле имеется в виду нечто прямо противоположное сказанному. Нравится ему здесь, вот что — но положение обязывает, и приходится демонстрировать эдакий интеллигентский скепсис, заимствованный из восьмидесятых, когда они, по младости своей и недомыслию принимали подобные штучки за свидетельство широты ума и независимости личности. И неважно, что Сергей видит его насквозь — ноблесс облидж[1], хоть ты тресни!