Аморизм (СИ) - Махина Манюша Сергеевна "anonim" - Страница 49

Далее заговорщики и примкнувшие к ним депутаты формируют Временное правительство из трёх консулов, первый из которых Наполеон. Переворот, известный сегодня как «18 брюмера», свершился. Париж совсем не возражал. В провинции были малые протесты, которые новая власть быстро подавила, но в целом Франция спокойно приняла государственный переворот. Народ устал и хотел одного — порядка. Не важно, каким способом, важно, чтобы порядок был установлен.

Наполеон не стал изобретать велосипед и ставить экспериментов. Он удалил из власти многих революционеров, и собрал государственную машину из соответствующих деталей, вернув все, что отменила революция. Вернул тех, к кому испытывал личную неприязнь, например, Фуше, потому что этот человек понимал, как устроена система. Показатель понимания, например, его слова: «Это хуже, чем преступление, это — политическая ошибка». Для рядовых людей фраза звучит цинично и выглядят позой. Ошибка не может быть хуже преступления. Но человек с государственным опытом и масштабом мышления в политической ошибке видит большую опасность, чем в преступлении. Ошибка может вызвать гражданскую войну и разрушить государство, что означает гигантские людские и материальные потери. Преступление же всегда в рамках уголовного кодекса (иначе это не преступление) и ущерб от него ничтожен относительно государства. Преступление не может поколебать основ, а ошибка может. Фуше был противным типом, но он понимали природу власти.

В качестве уступки и для придания легитимности Наполеон на некоторое время не стал отменять революционных названий. Например, себя он именовал первым консулом, как бы показывая, что во Франции республика, хотя это была старая добрая монархия. Не хватало ей только одного — наследственности, что впоследствии Наполеон исправит коронованием.

***

Революции закономерно заканчиваются диктатурой, потому что не могут люди управлять тем, чего не понимают. Все революционеры, придя к власти, опирались на свой масштаб мышления, опыт и понимание ситуации, так как на чужой опыт и понимание опереться невозможно.

Это рождает системные проблемы. Их решение кулаком рождают еще больше проблемы. Чем больше тушат костер керосином, тем сильнее разгорается огонь. Кулак перерастает в террор. Его волна нарастает, насилие выходит из-под контроля, и в итоге террор накрывает создателей.

Все революционеры похожи на туристов, разводящих костер в благих целях: чтобы всех согреть и приготовить всем пищу. Но не умея обращаться с огнем, они теряют над ним контроль. Он охватывает все вокруг, отрезая пути к отступлению. Большинство революционеров и тех, кто пришел поесть и погреться у огня революции, погибают. Все происходит так, как сказано в Апокалипсисе: «Кто мечом убивает, тот сам будет убит мечом». (Откр.13,10).

В какой мере опасен хороший человек, назвавшийся летчиком, хотя никогда за штурвалом не сидел, и взявшийся управлять самолетом, в такой мере опасен человек, назвавшийся правителем, хотя понятия не имеет, что значит управлять государством. Недостаточно одних благих намерений для управления хоть самолетом, хоть государством. Кто думает, что достаточно иметь чистое сердце и благие намерения, и все получится и будет хорошо, у тех всегда получается Либерия.

Когда благочестивые мечты революционеров разбиваются о суровую реальность, далее два варианта развития событий: или диктатура толпы, что порождает террор, и толпа начинает себя пожирать, сокращаясь как шагреневая кожа, или диктатура личности. Третьего не дано.

Диктатура толпы гарантирует смерть общества, а диктатура личности жизнь. Плодоносная диктатура называется монархией и выражается в основании новой династии или возвращении старой. Бесплодная диктатура называется тиранией, и работает, пока сохраняется ее центральный элемент — сильная личность, управляющая системой в ручном режиме).

В любом варианте на сцену всегда выходит старая элита. После краха государства ключевые места в армии и экономике в новом государстве занимают те, кто стоял там прежде. После краха царской империи в советской России большинство ключевых постов заняли царские генералы и чиновники, а после краха СССР в демократической России посты заняли те, кто до этого был у власти.

Изобретение

Государство, оказавшееся под властью обывателей-революционеров, напоминает тяжело больного. Как больного может вылечить тот, кто понимает строение и природу организма — врач, так государство может восстановить тот, кто понимает его строение и природу — правящий класс.

Революции изрядно треплют его, но он никуда не делся и ждал своего часа. Все это время он смотрит на затею построить мир, где все равны, как взрослый на попытку ребенка нарисовать квадрат без углов. Можно писать про общество, где все равны, но невозможно построить (скажу на будущее, что невозможно, когда власть осуществляют только люди, и нет никого выше человека).

Зданию обеспечивает устойчивость фундамент. Если фундамент пляшет, здание обречено рухнуть. Это правило в полной мере касается государства. Устойчивым оно может быть при условии, если люди, находящиеся внизу социальной иерархии, добровольно признают свое место. Если нет, государство похоже на здание, под которым вместо фундамента зыбучие пески.

Когда религия занимала центральное положение, технология побуждения масс к признанию своего места была одной. Когда религия рухнула, а масса пропиталась лозунгами гуманизма так же глубоко, как в прошлом была пропитана религиозными лозунгами, побудить ее признать свое место по старой технологии невозможно. Под новые реалии нужна новая технология удержания масс.

Я не склонен думать, что среди аристократии была группа людей, которая села и вот так все осмыслила. Большинство представителей правящего класса обыватели. У них такие же ценности и цели, как и у тех, с кого они дань/налог собирают — материальное благополучие, удовольствие и тщеславие. Вся разница между ними: одни имеют желаемое, другие только мечтают о нем.

Я уверен, что ответ на вопрос, как в новых условиях побудить массу добровольно признать свое место, нашелся опытным путем, как в прошлом нашлась религиозная технология побуждения масс, и только потом она была осмыслена и обрела форму ясной теории. Точка отсчета — правило: кто сидит на ресурсах, тот главный. Все остальное вытекает из этого правила.

Не важно, как называется политическая модель. Важно, в чьих руках активы. Если бы в 1825 году декабристы пришли к власти и собрали Учредительное собрание, большинство делегатов было бы не деревенскими старостами и представители ремесленных и торговых гильдий (такие если бы и были, то исключением), а представители дворянских собраний. Они бы выбирали из себя власть, т.е. правящий класс не потерял бы своего положения. С обрушением религии тоже ничего бы не изменилось. Просто право выбирать и быть избранным во власть получило бы больше народу. Но власть все равно оставалась бы в руках правящего класса, так как у него оставались активы.

Но история сложилась так, что декабристы ничего не добились, и Россия продолжила идти к своему концу. А в Европе ситуация развивалась иначе. Правящий класс постепенно переосмыслил ситуацию и нашел решение животрепещущего вопроса. Далее сформировалась теория и началась практика. Свое высшее выражение она нашла за пределами Европы — в США.

За болванку взяли древнегреческую политическую модель — демократию. Сегодняшний перевод этого слова «власть народа» (демос — народ; кратос — власть), вводит в заблуждение. Для нас народ и население синонимы, но в античном мире к народу/демосу относились избранные мужчины, имеющие голос по государственным вопросам, право выбирать и выбираться во власть. Назывался этот привилегированный класс гражданами. Кто пользовался правом голоса, тех звали политес. Кто не пользовался, удалялся от политики и вел жизнь обывателя, те назывались идиотес. Смысловой перевод «демократия» — не власть населения, а власть избранных мужчин.