Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 45

— Не виноват, — мрачно отозвался тот. — Меня унтер вне очереди в караул ставил, а тулупа не дал. Ну, я и ушёл греться!

— Так. Тулупы завести. Порки прекратить. Вообще!

Когда дошло до разговора с солдатскими представителями, меня попросили ввести в полку…. потёмкинскую форму! Дело в том, что Потёмкин ввёл свою форму только на юге, в Екатеринославской армии, а в остальных частях носили мундиры старого образца. Теперь потёмкинская форма, овеянная славой побед на юге и в Польше, к тому же удобная и недорогая, была самой желанной в любом полку.

— Хорошо, как только существующая форма изорвётся, пошьём потёмкинскую. А что касается гнилых светлиц, я попытаюсь получить финансы на постройку каменных казарм!

Пообещав сделать всё возможное, я готов был уже покинуть полк, как вдруг подполковник Арбенёв, смешавшись, попросил меня прибыть вечером на бал, который он в честь праздника устраивал в своём доме на Каменном острове.

— Будут офицеры нашего, и соседних полков. Покорнейше прошу заглянуть хоть на полчаса!

Уточнив адрес, я обещал быть.

— А от вас, подполковник, мне надобно следующее: несколько безусловно верных офицеров и две дюжины сметливых и крепких нижних чинов. Надобно мне составить личную охрану!

* * *

Дом подполковника оказался очень популярным местом. Хлебосольный хозяин привечал и гвардейских офицеров, и молодёжь Горного училища, и учащихся Шляхетского корпуса. Мне было представлено множество новых лиц, в большинстве своём — очень молодых; почти все они уже знали меня, а я их — нет. С особым выражением лица Иоав Иевлевич произнёс:

— Разрешите представить вам: Софья Сергеевна, дочь Сергея Алексеевича Всеволодского, камергера, и Николай Сергеевич, сын его. Сергей Алексеевич много лет служил в нашем полку, и сохранил о себе добрую память!

Юноша в мундире лейб-гвардии Семёновского полка, с георгиевским крестом 4-й степени, вежливо мне поклонился.

Я посмотрел на девицу. Высокая девушка в платье, утончённый фасон которого только-только приехал к нам вместе с французскими эмигрантами, присела в грациозном реверансе. Я взглянул ей в глаза и сердце у меня поплыло из грудной клетки куда-то к горлу, перехватывая дыхание. Греческий профиль, высокие скулы; подбородок изящнейшей формы, чудесные светлые локоны, а глаза… ах, какие же дивные у неё глаза! Огромные, зеленые, будто лучащиеся дивным внутренним светом!

Когда сердце освободило мне горло, и я снова мог говорить, я, ответив по-французски какую-то любезную банальность, обернулся к другим людям, представляемым мне; но совершенно не запомнил после этого ни одного имени и фамилии. Все мысли мои были заняты воплощённым совершенством, представленным мне под псевдонимом «Софи».

Бал в доме подполковника, конечно, не шёл в сравнение с дворцовыми. Всё было много скромнее и проще, зато веселее — тут шумела целая толпа молодёжи, причесанной и одетой по последней парижской моде, произносились довольно-таки смелые речи. Хозяин дома крутился не переставая, переходя от одного гостя к другому, запыхавшаяся лакеи разносили ситро и квас, а на хорах тем временем музыканты настраивали инструменты.

Тут принесли какие-то бумажки, и молодёжь мужского пола столпилась у них. Подойдя ближе, я увидел, что это специальная запись о том, кто какие танцы и с кем будет танцевать в этот вечер.

— Разрешите, господа, и мне куда-нибудь записаться! — попросил я. Получив вожделенную ведомость на, руки я быстро нашёл фамилию дочери хозяина дома и обнаружил, что она, как это и следовало ожидать, записана уже на все танцы, кроме вальса.

Секунду я смотрел на эти разлинованные графы, затем вписал себя напротив Софи Всеволодской, приглашая её на тур вальса.

Наконец оркестр справился со своими инструментами, и начались танцы.

Сначала как обычно шёл полонез, потом кадриль. Вальс должен был состояться уже ближе к концу бала.

Вальсы не так давно появились в России, и считались танцем очень смелым, — при дворе они не допускались. Довольно сказать, что мне до сих пор приходилось вальсировать лишь с хореографом Де Ла-Пиком.

Перед вальсом я подошёл к Всеволодским. В глазах гвардии поручика Всеволодского я прочитал неподдельное изумление таким вниманием цесаревича к их персонам.

— Николай Сергеевич, за что пожалован вам георгиевский орден?

— Два года назад был в деле против поляков под командованием графа Репнина.

— Ваш отец — камергер государыни императрицы?

— Так точно!

— А матушка ваша…

Юноша на мгновение смешался.

— Родители наши два года как разъехались; мы проживаем в Петербурге с отцом, а матушка живёт в имениях.

Я попытался вспомнить, как выглядит их отец; по долгу службы камергер должен часто появляться при дворе; но не смог этого.

— Сергей Алексеевич, кажется, нечасто бывает при особе императрицы? Он нездоров?

Молодой офицер смутился ещё более.

— Совсем нет; но он просил отпуска два года подряд. Его издержали партикулярные дела, и в числе прочего — тяжба о княжеском достоинстве.

— Что? Тяжба о чём?

— Княжеском достоинстве. Наш род, ваше Высочество, происходит от князей Всеволожских. Одна ветвь нашего рода — признанные князья рюриковой крови, внесённые в Бархатную книгу; а другая, к коей родитель наш и мы с ним имеем честь принадлежать, по несчастливой случайности утратила княжеский титул в несчастьях Смутного времени. Отец наш полжизни положил, собирая документы в обоснование возврата его!

Тут с хоров грянула музыка.

— Позвольте ангажировать вашу сестру, поручик!

Софи, румяная после кадрили, присела, отдохнуть на изящный диванчик, стоявший у стены. Не без внутреннего трепета я обернулся к ней и произнёс краткую стандартную речь:

— Laissez-moi vous inviter à danser, mademoiselle!, завершив её резким кивком головы.

Она мило улыбнулась, произнеся «Qui, monsieur!» и, легко ступая по натёртому паркету, мы вышли на середину залы.

Одна рука моя в тончайшей лайковой перчатке легла на её талию, другая легко сжала руку Софи. Та, тотчас приняв равнодушный и даже заученно-строгий вид, небрежно опустила руку на мое плечо, наклонила слегка головку набок, и мы закружились в вальсе. Ни в этой, ни в прошлой жизни не касался я талии столь сладостной и гибкой! Её дыхание нежно касалось моего лица; иногда локон, отделившийся в кружении вальса, скользил по моей щеке, я знаю, горящей сейчас стыдливым румянцем… Мы прошли с Софи три тура; она вальсировала чудо, как хорошо. Лицо её раскраснелось, на скулах выступил румянец, дыхание участилось, вздымая белоснежную грудь в низком декольте; полураскрытые губки едва слышно прошептали обычное: 'Merci, monsieur!

Потом мы долго разговаривали о разных пустяках, я приносил её мороженое и оранжад, терроризируя немногочисленных арбенёвских лакеев. Через незаметно промелькнувшие два часа гости начали разъезжаться. Я отправился проводить Софи. Подав ей руку, когда она садилась в карету,я приложился губами к её ручке в туго обтягивающей лайковой перчатке. Она вздрогнула, но не вырвала руки. Усаживаясь в экипаж, она, обернувшись, произнесла:

— Следующую пятницу мы будем на балу у Завадовских!

В темноте мне показалось, что в глазах её блеснула улыбка.

* * *

Завадовский Пётр Васильевич был управляющим Петербургским Дворянским и ещё несколькими банками. Теоретически по должности он было моим подчинённым; как глава Коммерц-коллегии я обладал правом ревизии деятельности банков. Фактически же, благодаря статусу «бывшего» императрицы, Завадовский был неприкасаем. Как многие вельможи того времени, он имел свои эксцентрические привычки, одной из которых была любовь к ананасам — эти фрукты не просто появлялись у него на столе, нет — он их солил в кадушках, и затем графский повар варил из них щи и делал солянку. Учитывая, что один ананас стоил, как крестьянская корова, можно представить себе масштабы этих гастрономических изысков!