Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 27

Решил выяснить это дело подробнее, и оказалось, что у графа имеется некий Грачёв Ефим Иванович, крепостной. Обычный крестьянин, который и держит фабрики в этом самом селе Иваново. Ефим Иванович Грачёв был лично знаком с графом Шереметевым и имел от него различные привилегии, не забывая при этом платить оброк в размере 552 рублей в год. По сравнению со средним оброком в империи, который составлял от 5 до 8 рублей, это поистине астрономическая сумма. Несмотря на такие огромные «налоги», предприятие Грачёвых ныне насчитывает 400 ручных станов, а ещё он владеет уже тремя тысячами десятин земли, пашнями, лесами, сенокосами, и имеет 400 душ крепостных; правда, всё это записано на графа Шереметева.

С таким самородком стоило иметь дело!

Прежде всего этого Грачёва я решил у графа выкупить. Второе — показать ему новые механизмы: прядильные, ткацкие и прочие станки, разрабатываемые в Техническом центре Кулибина; третье — помочь с кредитом и договориться о создании компании с некоторым собственным долевым участием.

Выдвинутые условия оказались ужасающи: 135 тысяч рублей! И это только за «душу» Грачёва; а земли, луга сенокосы, и все мануфактуры, оценочная стоимость которых составляла почти 48 тысяч, оставалась графу Шереметеву!

С такими доходами, что бы не устраивать праздники в Кускове!

Подумав, я решил сделать следующее: за этого самого Грачёва мы внесли оброк за десять лет, попросту забрав его на это время от графа. И вскоре этот очень немолодой крестьянин предстал передо мною.

— Смотрите, какое дело, любезный: задумал я устроить большую компанию по производству льняных, бумажных и смесовых тканей. Для этого придуманы уже разные станки, механизмы, паровые машины…

Ефим Иванович, нерешительно переминавшийся с ноги на ногу, услышав, что никто его не собирается отправлять в отдалённый гарнизон, а речь, напротив, зашла про ткацкое дело, сразу же сильно приободрился.

— Это что же, господин хороший, прямо из хлопка ткани делать? А гдеж его взять-то?

— Хлопок можно покупать в Персии. Там очень выгодные условия: за уральское полосовое железо дают хлопок пуд за пуд! Так что, господин Грачёв, будьте благонадёжны: хлопок вам будет.

— Так ведь хлопок-то господин хороший ещё очистить надо, да спрясть. Мы-то ведь ситцы-то, из готовой ткани делаем, из миткали!

— Для очистки хлопка есть уже машина, разработанная господином Кулибиным; как делать из хлопка пряжу — в Англии научились также машинным способом; конструкция этого механизма в ближайшее время будет в нашем распоряжении. Но вы, Ефим Иванович особенно не беспокойтеся: начнём-то мы опять же с ручных станочков и миткали, как оно вам привычно; дальше уже будем машины ставить.

Забегая вперёд, скажу, что так это дело постепенно и наладили. Фабрика Грачёва, устроенная в Москве, мало того, что выпускала большое количество пряжи, нитки, миткали и маркизета; отбракованный хлопок отправлялся на пороховые заводы или иные технические цели; семена хлопка применялись для получения хлопкового масла. Хлопкоочистительные заводы устроили в Астрахани и в Петербурге, а когда пошёл турецкий и египетский хлопок — то и в Херсоне. Главный результат был в том, что появилась хорошее производство разного рода тканей, нашедших вскоре спрос и внутри России, и за её пределами. Фабрика выполняла также и казённые заказы: полотняную ткань, шедшую на гимнастёрки, марлю, бумазею, и даже брезент.

Пришлось коснуться и суконного производства.

Дело в том, что в моём ведении оказались ещё два крупных казенных предприятий. По плану Григория Потемкина, заложенный им Екатеринослав должен был стать промышленным городом. Поэтому решено было устроить в нём крупную мануфактурную фабрику и собрать в нее мелкие, разрозненные фабрики, раскинувшиеся по всей Российской империи. Эти предприятия работали за счет крепостных, лишь некоторые квалифицированные кадры набирались по найму. На сегодняшний день эта фабрика находилась в Кременчуге. Екатерина выкупила предприятие в казну у наследников Потёмкина и распорядилась далее переводить ее в Екатеринослав согласно былым планам Светлейшего князя.

У меня все эти прожекты вызвали большие сомнения. Даже сейчас, находясь в Кременчуге фабрика работала плохо. Не хватало сырья — особенно шерсти; мало было рабочих — все, кто мог, получали в степи наделы и, чем зарабатывать чахотку на фабрике, занималися больше хлеборобством. Немедленный перевод в Екатеринослав тоже был невозможен: оказалось, что для работников не готовы жилища и продовольствие. Поэтому они были сосредоточены по окрестным селам, а часть (120 человек) работали на уборке хлеба, засеянного для фабрики. Те жилые строения, что всё же были построены, оставляли желать лучшего и быстро приходили в негодность. Директор суконной фабрики по фамилии Липранди проживал постоянно в Москве, оставив в Кременчуге «надзирателя», сам же на предприятии не появлялся. Почитав его отчёты о работе мануфактуры, я загривком почувствовал, что с этой фабрикой будут очень большие проблемы.

В целом могу сказать, что промышленность юга России напомнила мне рассказы про события первых пятилеток: не хватает того, не хватает этого, не хватает всего… Стало понятно, что развивать мануфактурное производство там будет трудно: во-первых ещё много свободных земель, соблазняющих рабочих идти обратно в крестьяне; во-вторых нежелание начальства и ехать и руководить на месте; этих нехватка очень многих элементарных вещей — строевого леса, дров, помещений, дорог, людей… Одним словом, дел много, и, что самое важное, надо очень тщательно всё спланировать и взвесить.

У Потёмкина было четыре секретаря, и все они так или иначе имели касательство к Новороссии. Господин Грановский, однако, уже перешёл на службу к Зубовым, и занимался там в основном вымоганием взяток. Василий Попов, успевший на службе Потёмкина получить обширное имение в Таврической губернии, перешёл на службу в кабинет императрицы и в настоящее время трудился над документами Тарговицкой конфедерации. Два других очень успешных сотрудника — Корсаков и Фалеев — к тому времени умерли: купец Фалеев, возводивший большинство сооружений в Николаеве и Херсоне, скончался, как и сам Потёмкин, от лихорадки, а Корсаков погиб во время осады Очакова. Но оставался ещё один толковый специалист: Хосе Де Рибас.

Этот испанец на русской службе успел побывать на разнообразных постах и в разных ипостасях. В последнюю русско-турецкую войну после отъезда на Балтику принца Нассау-Зигена командовал гребной флотилией; разработал план штурма Измаила, безоговорочно принятый Суворовым. Именно Де Рибас командовал наиболее внушительной, состоящей из 9 тысяч казаков и гренадер колонны, атаковавшей крепость с самой слабой её стороны — прямо с Дуная. С Суворовым, кстати, испанец всегда находился в прекрасных отношениях, что для меня было неким маркером. К тому времени соратники Потёмкина — герои Тавриды вошли в полный фавор. Де Рибас стал одним из трёх русских государственных деятелей, наряду с Репниным и Безбородко, кому довелось подписывать с турками в Яссах мирный договор, согласно которому России отходили причерноморские земли и Крым.

В общем, решил я его привлечь во все Новороссийские дела, благо было их просто невпроворот! И одним из главных направлений было устройство на Черном море торговых портов.

В это время решался очень важный вопрос — где именно до́лжно основать главный российский морской порт на западе Черного моря. Адмирал Мордвинов предложил в качестве такового Очаков; адмирал Войнович — Евпаторию, а Де-Рибас предложил взять за основу бухту турецкой крепости Хаджибей. Этот вопрос, имеющий огромное значение, был обсуждаем в Непременном Совете. Евпаторию сразу отвергли, и спор шёл между Очаковым и Хаджибеем.

— Скажите господа, а почему мы выбрали такие странные варианты? — поразился я. — Ведь есть же уже порт в Херсоне, есть Николаев — зачем нам ещё один?

— К сожалению, и Николаев и Херсон не очень подходит в качестве морского порта — отвечал Де-Рибас. — Херсон стоит на Днепре, и как речной порт он очень хорош, а вот для морских кораблей — совсем неподходящ. Николаев много лучше; но и туда зайти морскому кораблю довольно затруднительно. К тому же порты эти, как, впрочем, и Очаковский, зимою замерзают, а бухта Хаджибея круглый год свободна ото льда.