Хроники Перепутья - Аве Алиса - Страница 8

Он тоже забыл. Много времени прошло с тех пор, как он вложил руку в мягкую ладонь женщины с блестящими жёлто-оранжевыми серьгами, похожими на маленькие солнца, губами, будто намазанными маслом, и огненными волосами, в которых прятались жёлтые листья и крохотные еловые шишки. Женщина несла две большие корзины, одну полную яблок, вторую с живыми кроликами. Он нёсся с мешком капусты, отец поручил доставить её на рынок, где торговала овощами мать. Мешок оттягивал плечи и бил по ногам, тяжёлый и мокрый от пота, струящегося по спине. Он застыл посередине дороги, удивлённый необычным видом женщины и обрадованный отличным поводом перевести дух. Женщина тоже остановилась, посмотрела на него исподлобья и улыбнулась.

– Надо же, а я было отчаялась. Смотри, какой хорошенький! Глаза голубые как небо.

Он подумал, что она говорила о кролике. Один и вправду был особенно хорош: беленький, но с тёмными кончиками ушек, подвижным носиком и грустными глазами. Рука сама собой залезла в мешок и оторвала лист капусты.

– На-на, – он протягивал лист кролику, тот отворачивался. – Не голодный?

– Ну что ты, просто надо его взять, погладить, ласковое слово сказать. Он маленький, боится. Покажи, что ты друг, он тебе и поверит.

Кролик дрожал в руках и хрустел зелёным листом, капуста выкатилась из позабытого мешка. Женщина вытащила из кармана кусок пирога и наблюдала, как её новый друг уплетает угощение.

– Ты точь-в-точь как мои кролики. Жуёшь, а кончик носа дёргается!

Она заглядывала ему в глаза. И как-то легко было рассказать, что пирогов таких он никогда не ел и по голове его редко гладили. Что мама всё время работала, когда не болела, и болела, когда не работала. Что отец загружал работой пятерых сыновей, из которых он самый младший. Что по утрам он ходит за водой, час туда и час обратно. И ладно, когда вёдра пустые, а вот когда полные, гнутая ручка режет пальцы. Такой путь надо проделать три раза, чтобы до вечера воды хватало. Старший брат говорил, что раньше в хозяйстве был ослик, но он ослика никогда не видел и носил тяжести на собственной спине. Вот сейчас он несёт капусту, а сам мечтает о капустном супе. А о пироге таком и не мечтал…

– Кушай-кушай, у меня ещё есть, я печь люблю, да и яблоки у меня не переводятся. Ты бы хотел увидеть яблоню, что не роняет листьев, но круглый год цветёт и плодоносит? И если падает яблочко на землю, то лежит на траве и не портится, ждёт, пока в пирог попадёт.

Конечно, он хотел. Ладонь женщины казалась мягче пуха, шелест юбок напоминал треск огня в очаге, она даже разрешила нести кролика всю дорогу до самой границы.

На Перепутье она вернула в корзину двух кроликов, беленького с тёмными ушками и дымчато-серого.

– Негусто, но что уж поделать, – четверо зверьков прижали ушки, Перепутье изменило внешность женщины, она больше не улыбалась и в сладкий аромат пирогов прокралась горечь, словно пироги пригорели.

Он не пришёл на рынок, не вернулся домой. В родной мир он тоже больше не вернулся.

Жёлтые глаза подмигивали из-за деревьев, приближались и отдалялись, дразнили бегущего зверька. Уши кролика ловили звуки леса, слегка приподнялись. На Перепутье лес звучал иначе, чем на другой стороне границы. Ни щебета птиц, ни шороха мелких зверьков, лишь лязг невидимых челюстей и далёкий протяжный вой, переходящий то в плач, то в хохот. Лязгали желтоглазые, они не знали других чувств, кроме голода и страха, и нагоняли страх на других. Вой зазывал заблудившихся. Кролик точно знал, что лучше быть питомцем ведьмы, чем заблудиться. У кроликов оставалась слабая надежда удрать от ведьмы, когда она в очередной раз перенесёт их через границу, судьба заблудших – вечно плутать под низким небом Перепутья.

Деревья расступились с недовольным скрежетом, кролик выскочил на поросшую бурьяном тропу. Бурьян пропускал его, признав одного из обитателей дома ведьмы. Кролик замер, потёр лапками нос и уши, помчался вперёд. Порой к нему возвращались вполне человеческие мысли. Как сейчас: он раздумывал, не вернуться ли к холмам, к девочке и малышу. Подобные озарения почти сразу заволакивал дым, как и смутные воспоминания о прежней жизни. Дым был рыжеватый, цвета волос ведьмы, и сквозь него отчётливо слышался её голос. Ведьма звала кролика вернуться, приказывала явиться немедленно. Тропа подгоняла его, старательно очищала путь от бурьяна. Вот уже показался яблоневый сад.

Яблони возносили ровные, гладкие стволы и цветущие ветви, на которых алели яблоки. Глянцевые бока сверкали, кожица отражала солнечные лучи, которых Перепутье никогда не видело. Кролик не засматривался на плоды, их вид, как и запах яблочных пирогов, мучил его, от них слабели лапки и тяжелело сердце.

Ведьма стояла на пороге, уперев руки в бока. Кролик понюхал воздух, пахло приближающейся грозой. Хозяйка не скрывала гнева, ожидание затянулось, и она явно подгоняла время, что на Перепутье тянулось медленнее, чем на другой стороне. Время сопротивлялось, воздух разряжался, пахло свежестью, горячей влажной землёй и лежалыми листьями. Хозяйка что-то жевала, подбородок двигался. Двигался и живот: она утоляла голод, терзавший её. От гнева голод усиливался, и она поглощала запасы. По двору бегали кролики, описывали широкие круги вокруг ведьмы, не смея приблизиться. Кролику захотелось вернуться в лес к желтоглазым.

– Явился! – произнесла ведьма и могучим глотком проглотила то, что перемалывали её челюсти.

Живот всколыхнулся, сжался и расслабился. У ведьмы было два рта, один как у людей, другой прятался в складках широкой юбки, прикрытый фартуком. Первый питался выпечкой, второй поглощал души.

Кролик замер, ожидая своей участи. На Перепутье наряд ведьмы выглядел куда старее и грязнее, чем на остановке, где она встретила Машу. Лишь фартук с оборками оставался идеально чистым.

Кролики обступили прибывшего. Они тоже принюхивались. Гроза надвигалась, на Перепутье гроза уносила кого-то с собой.

– Ну, рассказывай, что натворил, трясущийся хвост, – улыбаясь, сказала ведьма, по голосу невозможно было понять, злится она или радуется.

Кролик посмотрел ведьме прямо в глаза. Раньше он ни за что бы не решился на такое, но он стал питомцем девочки Маши и перенял от неё горячую решимость. Скорее всего, новое чувство проникло в кроличье сердце в момент перехода границы. Девочка так крепко и нежно обнимала его. Шептала, что у них получится, что она выведет их обратно, и он поверил ей. Не просто поверил, но и разделил с Машей цель. Так выражалась верность питомца своей хозяйке. Ведьму хозяйкой он больше не считал.

– Что молчишь, длинноухий? – усмехнулась ведьма. – Глянь на него, не дрожит нисколечко. А если так повернуть…

Она подняла его на руки, погладила по ушам и отшвырнула прочь. Кролик ударился о ствол яблони, упал на землю. Мысль о том, что ведьма почувствовала предательство, оборвалась вместе с коротким полётом. Земля пахла яблоками, пальцы сжимались и разжимались от боли, сковавшей тело, под ногтями набралось грязи.

«Пальцы!» – пронзило кролика. Он подскочил, боль соскальзывала с растущего тела, словно он сбрасывал кожу. Воздух обступил его новое обличье, прошёлся мурашками по позвоночнику, взъерошил отросшие волосы. Вовсе не новое обличье! Забытое, непривычное, тяжёлое, беззащитное в своём возвращении и – родное! Мальчик ощупал кончик носа, тот подрагивал по кроличьей привычке. Проверил уши, плечи, грудь и живот. Посмотрел на ноги и нахмурился. Тонкие, с острыми, торчащими коленями. Они вряд ли могли быстро бежать: не унесут от ведьмы к Маше. И тем более к родителям.

– Тебе некуда бежать, надеюсь, ты помнишь? – Ведьма наблюдала за ним, скривив губы. – Многие, возвращаясь в первоначальный облик, пытались, но время вспять не повернуть. Твоих родителей нет, нет городка, где мы повстречались. Даже если он и сохранился, тебя там никто не вспомнит. Ты будешь ходить по улочкам в поисках былого, но не найдёшь и превратишься в призрака. В заблудшего. И тогда Перепутье притянет тебя снова. Ты вернёшься в мой сад, и я, сжалившись, проглочу то, что от тебя останется. – Она хлопнула по огромному животу. – Лучше скажи, где девчонка.