Икона - Форсайт Фредерик - Страница 30

В середине месяца, к радости Джейсона Монка и к большому удивлению его начальства в отделе СВ, майор Пётр Соломин вышел на связь. Он написал письмо.

Вполне разумно он даже не пытался вступить в контакт с кем-нибудь с Запада, находившимся в Москве, тем более с американским посольством. Он написал в Восточный Берлин по адресу, который дал ему Монк.

Вообще давать адрес было рискованным, но рассчитанным шагом. Если бы Соломин пошёл в КГБ, ему пришлось бы ответить на несколько каверзных вопросов. Ведущие допрос сразу поняли бы, что ему никогда не дали бы этого адреса, не получив предварительного согласия работать на ЦРУ. Если, отрицая, он стал бы говорить, что только притворялся, что работает на ЦРУ, то было бы ещё хуже.

Почему, спросили бы его, вы не доложили о предложении немедленно, при первом же контакте, командующему полковнику ГРУ в Адене и почему вы позволили американцу, с которым имели контакт, уйти? На эти вопросы ответов не было.

Итак, Соломин не собирался никому говорить об этом, а возможно, даже вступил в команду. Письмо указывало на последнее.

В СССР вся почта, поступающая из-за границы или посылаемая туда, перлюстрировалась. Это относилось также к телефонным разговорам, телеграммам, факсам и телексам. Но почта внутри Советского Союза и коммунистического блока благодаря её объёму не проверялась, за исключением тех случаев, когда получатель или отправитель находились под наблюдением.

Адрес в Восточном Берлине принадлежал машинисту метро, работавшему на управление в качестве почтальона, за что ему хорошо платили. Письма, приходящие в его квартиру в полуразвалившемся здании в районе Фридрихшайн, всегда были адресованы Францу Веберу.

Вебер действительно раньше жил в этой квартире, но благополучно умер некоторое время назад. Если бы машиниста метро когда-либо спросили, он мог бы, не кривя душой, поклясться, что письма пришли на имя Вебера, а Вебер умер, сам же он ни слова не понимает по-русски, поэтому он их выбросил. Вины на нём нет.

На письмах никогда не было ни обратного адреса, ни подписи. Текст самый обычный и неинтересный: «Надеюсь, ты здоров… дела здесь идут хорошо… как твои успехи в изучении русского… надеюсь когда-нибудь возобновить наше знакомство… с наилучшими пожеланиями, твой друг по переписке Иван».

Даже тайная полиция Восточного Берлина — штази могла выжать из такого текста только то, что Вебер познакомился с русским на каком-то фестивале в рамках культурного сотрудничества и они стали переписываться. Такие вещи даже поощрялись.

Даже если бы штази обнаружила тайное послание, написанное невидимыми чернилами между строк, то это указывало бы только на то, что Вебер был предателем, оставшимся безнаказанным.

В Москве, бросив послание в почтовый ящик, отправитель не оставлял следов.

Получив письмо из России, машинист Генрих пересылал его за Стену в Западный Берлин. Объяснение, как он это делал, звучит фантастично, но в разделённом городе Берлине во времена «холодной войны» происходило вообще много странного. «Холодная война» закончилась, Германия воссоединилась, и Генрих ушёл на пенсию, чтобы провести старость в благополучии и комфорте.

До того как в 1961 году Берлин разделили Стеной, чтобы помешать бегству восточных немцев, в нём существовала единая система подземки. После возведения Стены многие туннели между Востоком и Западом заблокировали. Но был один участок, где восточная подземка проходила поверх путей, принадлежащих Западному Берлину.

Из-за этого переезда через маленький участок Запада все окна и двери запирались. Пассажиры из Восточного Берлина могли лишь сидеть и смотреть вниз на кусочек Западного Берлина.

В своей высокой кабине, совершенно один, Генрих опускал стекло и в определённый момент, используя катапульту, бросал что-то похожее на небольшой мяч для гольфа в направлении пустыря, образовавшегося на месте разорвавшейся бомбы. Зная рабочее расписание Генриха, там выгуливал свою собаку пожилой человек. Когда поезд с грохотом исчезал из виду, он подбирал мячик и относил его своим коллегам в обширное отделение ЦРУ в Западном Берлине. Мяч развинчивали и извлекали плотно скрученное наподобие луковицы письмо.

У Соломина были новости, и все неплохие. После возвращения домой его строго допрашивали, а затем предоставили недельный отпуск. Он обратился в Министерство обороны за новым назначением. В коридоре его заметил заместитель министра обороны, которому три года назад он строил дачу. Его за это время повысили в должности до первого заместителя министра.

Хотя человек этот носил форму генерал-полковника с таким количеством медалей, что от их веса могла затонуть канонерская лодка, в действительности он являлся типичным продуктом аппарата. Ему доставляло удовольствие иметь в своей свите грубого солдата-боевика из Сибири. Ему очень нравилась его дача, законченная к сроку, а его адъютант только что уволился по состоянию здоровья (злоупотребление водкой). Он дал Соломину звание подполковника и назначил на освободившийся пост.

В конце письма, с большим риском, Соломин сообщил свой домашний адрес в Москве и просил указаний. Если бы КГБ перехватил и расшифровал это письмо, с Соломиным было бы покончено. Но поскольку он не мог обращаться в посольство США, требовалось сообщить Лэнгли, каким образом можно связаться с ним. Его следовало бы снабдить более сложными средствами связи ещё до отъезда из Йемена, но помешала война.

Десять дней спустя он получил извещение о штрафе за нарушение правил уличного движения. На конверте был штамп Государственной автоинспекции. Отправлено из Москвы. Никто его не просматривал. Извещение и конверт были настолько хорошо подделаны, что он чуть не позвонил в автоинспекцию, чтобы заявить, что никогда не проезжал на красный свет. И тут он заметил, что из конверта высыпается песок.

Он поцеловал жену, уходившую встретить из школы детей, и, оставшись один, нанёс на извещение проявитель из маленького флакона, который он вывез из Адена, спрятав среди принадлежностей для бритья. Послание оказалось коротким. Следующее воскресенье. Утром. Кафе на Ленинском проспекте.

Он пил вторую чашку кофе, когда мимо прошёл незнакомый человек, пытаясь на ходу надеть пальто, перед тем как выйти на холод. Из пустого рукава на стол Соломина выпала пачка русского «Мальборо». Тот сразу прикрыл её газетой. Мужчина же, не оглядываясь, вышел из кафе.

Пачка казалась полной сигарет, но двадцать гильз, склеенных вместе в один блок, не имели внутри табака. В пустотах находились крошечный фотоаппарат, десять роликов плёнки, листочек рисовой бумаги с описанием трёх тайников и указаниями, как их найти, шесть типов меловых знаков и их местонахождение для сообщения, когда тайники пусты или из них надо что-то взять. А также тёплое личное письмо от Монка, начинающееся словами: «Итак, друг мой охотник, начинаем переделывать мир».

Месяц спустя «Орион» передал первое сообщение и забрал ещё несколько роликов плёнки. Его информация шла из самого центра советского военно-промышленного комплекса и оказалась бесценной.

Профессор Кузьмин просмотрел запись своих пояснений к заключению о смерти человека, превратившегося в «труп номер 158», и от руки сделал несколько примечаний. Он не собирался просить своего перегруженного работой секретаря перепечатать его; пусть бараны в отделе убийств разберутся сами.

Он не сомневался, что материал должен попасть именно в отдел убийств. Он старался щадить следователей и, если возникала хоть малейшая возможность, всегда определял умершего в «несчастные случаи» или «естественные причины». Тогда родственники могли забрать тело и делать с ним что захотят. Если труп был неопознан, он оставался в морге на установленное законом время, а потом отправлялся в могилу для нищих за счёт мэрии Москвы или в анатомичку.

Но на 158-м были явно следы насилия, от этого никуда не деться. За исключением пешехода, сбитого мчащимся на полной скорости грузовиком, он редко встречал такие внутренние повреждения. Один-единственный удар, даже грузовика, не мог объяснить всего этого. Кузьмин полагал, что только стадо бизонов, прошедшее по телу, могло достичь такого результата, но в Москве было маловато бизонов, да и в любом случае они бы раздавили ему и голову, и ноги. Труп номер 158 били долгое время тупым предметом по участкам тела между шеей и бёдрами — и спереди, и сзади.