Баллада о неудачниках (СИ) - Стешенко Юлия - Страница 67

— Подожди, я с тобой, — потребовала Вилл.

— Зачем?

— А есть мы не собираемся?

— Сиди ты. Я сам. На кухне же есть что-то готовое?

— Курица. Сыр. Хлеб. Фрукты.

— Отлично. Сейчас принесу.

Я вернулся минут через десять — более-менее отмытый и с двумя тарелками жратвы. Разломанная пополам курица, толстенные ломти хлеба и сыра, бананы. Строго и со вкусом. Ничего лишнего. Изысканная простота.

— Вот. Я тряпку взял — руки вытирать…

Вилл спала. Полусидя, неловко свернувшись боком на подушке. Невесть откуда возникшая Колючка уже пристроилась у нее под подбородком. Я посмотрел на тарелки, на Вилл, на тарелки.

— Ну и кому я готовил?

Тихонько стянув с Вилл второй сапог, я запихнул ее на кровать целиком и накрыл одеялом. Грозная повелительница слонов что-то пробормотала, перевернулась на бок и дернула полосатой ногой.

Плюхнувшись в кресло, я поставил себе на колени тарелку и оторвал кусок мяса, пачкая пальцы в жиру. Ну и ладно. Ну и пусть спит. Зато можно не тратить время на застольную беседу. И рыгать. И пальцы облизывать. И… И какого хрена я все это готовил?

Глава 57, в которой Марк рассуждает о границах ответственности

Я выплывал из сна медленно, как коряга из затоки. Сознание еще вяло ворочалось в полудреме, мысли были ленивые и неповоротливые, будто слизни. Я слушал и не слышал, голоса растекались мутной водой, и слова теряли смысл, превращаясь в неясный шум. Темно… Душно… Темно… Говорит Вилл… Почему Вилл?..

Почему Вилл?!

Я раскрыл глаза — и обнаружил, что дрыхну, откинувшись на оголовье высокого кресла. Шея затекла, задница окаменела, в левое плечо как будто забили гвоздь. Поморщившись, я медленно выпрямил руку и пошевелил пальцами. Ох, мать твою…

Вилл разговаривала, сидя в постели с ногами. На коленях она держала тщательно отполированный опаловый шар, отсвечивающий бледным голубовато-холодным светом. Ну надо же. А я думал, это украшение какое-то дурацкое. На нем пыли было — писать можно. Я посмотрел на стену, по которой растекалось пятно мутного света. Буквы MD были не то чтобы ясно видны, но вполне различимы. Вот дьявол. Сегодня же протру этот чертов шар. Обязательно протру.

Шар что-то требовательно нудил мужским голосом. Я прислушался. Не французский гундеж, не итальянская трескотня, даже не арабский — я встречал арабов, ничего общего. Никогда этого языка не слышал. Вилл качнула головой, ответила что-то коротко и резко.

Лицо у нее было собранное и напряженное, колышущиеся тени превратили полуулыбку в гримасу. Шар опять заговорил, уже громче, в голосе мужчины явственно слышалось раздражение. Вилл слушала, прикусив губу, босая нога раскачивалась, отбивая по полу бесшумный ритм. Раз-два, раз-два-три, раз-два, раз-два-три.

Мне это не нравилось. Не нравился странный ночной разговор, не нравился свет, синюшный, как пальцы покойника, не нравилось лицо Вилл.

Происходило что-то паршивое, и я даже не понимал, что.

Шар выплюнул еще пару фраз и погас. Темнота рухнула на комнату, и круглый глаз луны в окне казался тусклым, как бельмо слепца. Я прикинул время. Третий час ночи, не раньше. О чем можно говорить в три часа ночи? Женщине? С раздраженным мужчиной?

— Что случилось?

Вилл молчала, теперь я явственно слышал шлепки босой ноги о пол. Раз-два, раз-два-три. Раз-два, раз-два-три.

— Так плохо?

Шлепки затихли. В комнате вспыхнул свет — яркий, будто сотня свечей. Свет хлестнул по глазам, я взвыл и зажмурился, а под веками плясало багровое пламя.

— Предупреждать надо!

— Извини.

Кровать заскрипела, раздался тяжелый мягкий удар — кажется, Вилл швырнула шар на подушку. Может, инициалы эти дурацкие сотрутся — если повезет, конечно. Наверняка есть правило, запрещающее писать инициалы на загадочных и могущественных магических артефактах. Точно есть. Я осторожно открыл один глаз. Вилл уперлась здоровой ногой в пол и покрепче ухватилась за спинку кровати.

— Ты куда?

— На кухню.

— Позвольте вас сопроводить, миледи.

Я любезно протянул руку и выдернул Вилл из кровати, как репку из грядки.

— Знаешь, я думаю, мне надо купить клюку. У каждой уважающей себя ведьмы должна быть клюка. Я буду ковылять, скрючившись в три погибели, и громко кряхтеть.

— Отличная идея.

— А еще клюкой можно лупить мудаков, которые меня бесят.

— Запросто, — глубокомысленно кивнул я. — Кстати. Если просверлить в дереве дыру и влить туда свинец, ты их вообще поубиваешь.

— Гениально. Мне срочно нужна такая штука.

— Я закажу. А пока можешь просто назвать имена. Некоторые, знаешь ли, и без клюки справляются.

На кухне Вилл сходу двинулась к шкафу и извлекла из него квадратную прозрачную бутыль, в которой плескалось желтое и маслянистое.

— Будешь?

— Нет. И тебе не советую — на пустой желудок, — я решительно отобрал бутылку и переставил на полку повыше — так, чтобы Вилл не достала. — Хочешь — вина выпей.

Черт его знает, из чего они это желтое пойло делают. Оно жжет язык, смердит клопами и отшибает мозги с одного кубка. Иногда, конечно, полезное свойство — но точно не сейчас.

Вилл смотрела на меня, не мигая. Я смотрел на нее. И тоже не мигал. Как будто тот, кто первый моргнет, проиграет.

— Ладно, — сказала Вилл. — Пускай вино. Будешь?

— Давай.

Я выиграл. Ура-ура.

Вилл достала кувшин с вином, а я, осененный гениальной идеей, смотался в спальню и обнюхал остатки курицы. Вроде не прокисло. Видок, конечно, так себе — но лучше такая закуска, чем никакой.

— Вот, — гордо сказал я, выставляя на стол остатки былой роскоши. — Ешь давай.

Вилл поморщилась.

— Не кривись, я проверил, нормальное. Хочешь пить — пей по-человечески.

Покачав кубок в руках, Вилл сделала большой глоток, потом еще один. Я оторвал курице крыло и сунул ей в руку. Вилл посмотрела на мясо, как на дрыгающего ногами жука-навозника, но откусила и начала медленно, старательно пережевывать — будто делала тяжелую и неинтересную работу.

— Продышалась? Будешь говорить?

Вилл опять откусила мясо. Вот же черт. Она что, на каждый вопрос рот едой набивать будет? На мгновение я испытал сильное желание отобрать чертово крыло и вышвырнуть его в окно. Даже зажмурился от усилия, преодолевая соблазн. Каюсь, ибо грешен. Я отбирал еду у голодных женщин и калек. У голодных женщин-калек. Я буду гореть в аду.

— … это делаешь?

— Что?

— Зачем ты делаешь то, что делаешь?

— В каком смысле? Что делаю? Пью?

— Нет. Работа. Ты таскаешься к шерифу, которого терпеть не можешь. Разбираешь кляузы крестьян, которых презираешь. Ловишь разбойников, ищешь убийц и воров. Зачем? Почему это, а не что-то другое?

— Потому что за это платят.

— За другое тоже платят.

— Интересно, за что же? И сколько?

— Это не единственная должность в Англии. И не единственный наниматель.

Теперь я замолчал, а чтобы занять рот, оторвал куриную шкуру и начал жевать. Дурной пример заразителен. Холодный жир пачкал пальцы.

— Ты просто любопытствуешь? Или вопрос связан с этим мужиком из шара?

— Или.

Лицо у Вилл было собранным и напряженным — словно я Мессия, принесший слова спасения. Я поежился. Это была паршивая тема, и мне не хотелось ее обсуждать. Мне даже думать о ней не хотелось.

Вилл ждала. Я тяжело вздохнул.

— Ладно. Если уж или. На наследство, как ты понимаешь, мне рассчитывать нечего. От сэра Годфри я ни гроша не получил и не получу, а жрать хочется каждый день. Значит, нужно зарабатывать самому. Сделать это я могу тремя способами. Во-первых, пойти в наемники. Но за честную работу там платят гроши, а разбойником с гербом я не буду. Во-вторых, стать придворным и жить за счет господина. Но придворный из меня — как из конского… хвоста палка. Ну а в-третьих, я могу получить должность, на которой приходится выполнять скучную и бессмысленную работу. Но за деньги — и платят эти деньги довольно регулярно. Если бы я справлялся со своими обязанностями, то мог бы со временем сменить Паттишалла на более щедрого нанимателя. Но в Нортгемптоне разбойники прямо по улицам ходят, на королевских особ нападают — а значит, капитан стражи из меня, как из конской жопы свирель. И уходить из Нортгемптона мне просто некуда. Ну, что? Я ответил на твой вопрос?