Баллада о неудачниках (СИ) - Стешенко Юлия - Страница 13

— Я полагаю, что приказ выполнят тем охотнее, чем сильнее пинок.

— Спорный метод.

— Пока никого не подводил. Основа уважения — страх.

Де Бов покосилась так, будто по мне ползла гусеница. Толстая, зеленая и волосатая. Даже отряхнуться захотелось — просто на всякий случай.

— Я ни на кого не кричу. И мои просьбы выполняют. Интересно, почему?

Ага, не кричит. На Паттишалла, например, вообще не кричала. Тихая была и уважительная.

— Потому что ты разорвала на куски дракона?

Де Бов поджала губы и насупилась. Удивительно все же, как люди очевидного не понимают и понимать не хотят.

Вбежал запыхавшийся писарь, прижимая к груди ворох допросных листов.

— Вот все, что было по пропавшим детям, милорд.

— Положи на стол. И пошел вон.

Писарь сгрузил охапку свитков, торопливо поклонился и шмыгнул в дверь.

— Прошу, — я приглашающе махнул рукой. Де Бов взяла свиток, развернула его, прищурилась.

— Да тут же ничего не разобрать.

Я только руками развел. Во-первых, эти листы уже раза три точно выскабливали. Бумага истончилась до полупрозрачности, а через чернила явственно проступали остатки старых записей. А во-вторых, нормальный писарь берет в три раза дороже. В отличие от нашего, дешевенького, который такие каракули наворачивает, что сам потом не может прочесть.

— Вот, что это? — де Бов ткнула пальцем в бумагу. Я подошел, заглянул ей через плечо.

— Вос-пос-пе-ше-ство-вать, — с трудом разобрал я.

— Серьезно? А выглядит так, будто ужа обмакнули в чернила и выпустили на лист. Кстати, кто в своем уме так говорит вообще? Крестьяне? Серьезно?

— Ну, преувеличил парень немного, он это любит. Зато смысл всегда верно передает.

— Воспоспешествовать. Марк, воспоспешествуй мне в поисках нужной информации. Ужас же.

— Нормально. Не обращайте внимания, к этому быстро привыкаешь.

— Вот прямо обнадежил сейчас. Жду не дождусь, когда привыкну к высокому слогу. И записи допросов немало в этом воспоспешествуют.

Де Бов подтащила к окну стул и уселась на него с рукописью в руках. Лицо у нее было напряженным, губы беззвучно шевелились. Я плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Де Бов шуршала бумажками, мухи жужжали. Хотелось спать. И есть. Дело шло к обеду, а позавтракал я печеньем. Это очень, очень печально.

— Марк, ответь мне как официальное лицо.

— А?

— Нам обязательно с этими бумажками тут сидеть? Или можно их отсюда забрать?

— Куда, например?

— Например, ко мне.

— Зачем?

— Так, есть одна мысль. Но мне нужна карта.

— У меня есть карта.

Я сдвинул в сторону груду пыльных бумажек и старые ножны. Из них выпал усохший до каменной твердости сухарь. Карта лежала в самом низу, на обратной стороне отпечатался зеленоватый чеканный орнамент, украшавший ножны. Я вытащил ее из завалов и развернул на столе.

— Вот, нашел.

На карту упала тень — де Бов подошла и встала у меня за спиной.

— Ох ты. Знаешь, ты только не обижайся.

— Что?

— Потеряй ее обратно. Так что, можно допросные листы забрать?

Ну вот что не так? Не тем цветом Рокингем закрашен? Нормальная же карта!

Ехать никуда не хотелось. Я не выспался, у меня было паршивое настроение, мне хотелось жрать. И я как раз собирался послать писаря в ближайший трактир за сырными лепешками и печеной курицей. Должна же быть от этого жирного пентюха хоть какая-то польза.

— Это необходимо?

— Нет, естественно. Ты всегда можешь еще раз с монахом поспорить…

— Забирай!

Сумки у меня не было. У де Бов, конечно, тоже. Зато я вспомнил про старый обтертый плащ, который специально держал тут на случай, если захочется вздремнуть. Плащ был чертовски колючий и чертовски же теплый. Его дала мне в дорогу мать, когда я шестнадцатилетним недорослем уезжал с Ричардом Львиное сердце во Францию. Всегда терпеть не мог эту уродскую тряпку, но как одеяло она была незаменима. Я расстелил плащ на полу, свалил на него допросные листы и завязал края. Свитки предательски выпирали. Если этот жирный недоумок хотя бы откроет рот, я просто сверну ему шею. Ну или в морду дам. Это тоже помогает.

Глава 11, в которой Марк изучает карты

Карта у де Бов действительно оказалась что надо. На ней было все. Нортгемптон, Рокингем, деревни, озера и реки. Нет, на моей все это тоже было. Но у де Бов в деревнях были — дома! Насколько я помнил, именно так эти халупы и стояли. И Рокингем был не зеленой кляксой, похожей на раздавленного клопа. Нет, он был темнее и светлее, весь расчерченный синими нитями ручьев и речушек, желтыми лентами дорог и тропинок.

Де Бов развернула этот шедевр на столе, приготовила бумагу, свою красную палочку и зарылась в допросы. Я сидел напротив и тосковал. Сначала разглядывал карту, потом — де Бов, сосредоточенно жующую нижнюю губу. Потом взял красную деревяшку. Я себе магические жезлы как-то иначе представлял. Более… волшебным. А это была обычная лакированная палка, только граненая. И заостренная на конце. Это чтобы кровью подписываться удобно было, что ли?

Острый кончик отломился и покатился по карте, пачкая ее серым.

Черт.

Черт-черт-черт.

Де Бов читала. Первым моим порывом было сунуть палочку поглубже в бумаги и сделать вид, что так и было. Но я рыцарь. Я мужчина. И я отвечаю за свои деяния, хороши они или плохи, мне неведом страх.

А может, под стол бросить и сказать, что де Бов сама уронила?

— Кхм.

— Что? — отвлеклась от пережевывания губы де Бов.

— Вот, — сказал я. — Сломалось.

Когда-то мой не-отец за такую вот хрень лупил меня, как козу шелудивую. Вещи сами собой не ломаются, говорил он. Их ломают. Правильно, в общем, говорил. Но переучить меня так и не смог.

— Сломалось? Ну так заточи, — пожала плечами де Бов и опять уткнулась в бумаги.

— Как?

Лицо де Бов отражало кротость, усталость и истинно христианское смирение.

— Если хочешь, можешь погрызть. Но я бы посоветовала ножом.

Я покрутил палочку в руках, достал кинжал. Лезвие было слишком длинным, и работать им было неудобно. Хрупкая сердцевина все время ломалась, но после нескольких ошибок мне удалось вывести кончик в игольчатое острие. Я положил сильно потерявшую в длине палочку на место, вытер потные руки и с облегчением выдохнул.

В животе забурчало.

Ну мать же твою.

Де Бов оторвалась от очередного допроса и посмотрела на меня.

— Ты есть хочешь?

— Нет, — почему-то ответил я.

В животе опять забурчало — громко и отчетливо.

Сука.

— Слушай, будь другом, сделай пожрать. Посуда в шкафу на верхней полке, еда — в нижней тумбе. Тащи все, что найдешь.

Хозяева потчуют гостя.

Женщина кормит мужчину.

И вообще, тут должна быть служанка! Куда делась эта кошмарная саксонка?

Видимо, что-то из этого отразилось у меня на лице.

— Что? Ну ты же все равно ничего сейчас не делаешь, — вид у де Бов стал озадаченный.

Так. Спокойно. Это не мой дом, не моя жена и не моя сестра. К тому же я действительно ничего сейчас не делаю — не считая того, что ломаю чужие вещи. Не стоит тратить время на глупые споры. И самое главное — жрать-то хочется.

Я подошел к полкам, обозрел стопки разномастных тарелок. Выбрал покрасивее — оловянные, с чеканным узором по краям. Когда я открыл тумбу, мне в лицо пахнуло холодом, как из глубокого колодца. Полезная все-таки в хозяйстве штука — ведьма! Я вытащил на свет божий кусок запеченного мяса, круглый белый хлеб и тушеную капусту. Был еще и кувшин с молоком, но его я решил не замечать. Терпеть не могу эту дрянь. Кто вообще пьет молоко, когда в доме есть вода и сахар?

Капусты было не то чтобы много, и я честно отгреб себе половину. Она была рыжеватой, пахла кисло и остро незнакомыми пряностями. А вот мясо оказалось самым обычным — кусок свинины, густо нашпигованный чесноком. Я оглянулся на де Бов. Она все еще читала, груда развернутых листов медленно, но неуклонно росла. Ну, левая рука-то в любом случае свободна. Я отрезал пару кусков хлеба поровнее, пристроил на них ломти мяса. Вот, это можно и одной рукой брать, не отвлекаясь от чтения.