Гана - Морнштайнова Алена - Страница 12

Я заревела от страха. Даже жизнь с Идой и Густой теперь показалась мне не такой ужасной по сравнению с тетей Ганой. По крайней мере, я уже понимала, чего от них ждать. Но как жить с безумной Ганой? Я надеялась, что тетя Ивана все-таки разрешит мне остаться у них. Она же видит, что у Ганы Гелеровой не все дома. Но Ивана Горачкова только стояла, как вкопанная, закрывая лицо руками. Я семенила рядом с тетей, и меня охватывало такое же отчаяние, какое по неизвестной мне причине отражалось на Ганином лице.

На улице тетя отпустила мое плечо и пошла медленнее. Это короткая сцена отняла у нее все силы, и теперь она размеренным шагом, явно преодолевая боль, направилась через город к дому на площади. Я послушно брела за ней. А что мне еще оставалось? Я не осмелилась сказать, что все мои вещи остались у Горачеков — от зубной щетки и пижамы до школьного портфеля. За всю дорогу мы не обменялись ни словом. Тогда я думала, что тетя Гана злится, но теперь я понимаю, что она была в таком же ужасе, что и я. Ведь она и о себе-то не могла толком позаботиться, а теперь ей пришлось взять на попечение маленькую девочку.

Мы были странной парочкой. Тощая измученная женщина в черном растянутом свитере, длинной юбке, грубых башмаках и платке, натянутом на лоб, тащила по городу заплаканную и растрепанную девятилетнюю девчонку в легком домашнем халатике и тапочках. Пока мы дошли до тетиного дома, я уже дрожала от холода.

На втором этаже дома на площади тетя Гана уселась за кухонный стол, а я, хоть и озябла до костей, сразу же открыла все окна, чтобы выветрить затхлый запах, от которого меня мутило.

— Я не взяла с собой зубную щетку и пижаму, — сказала я Гане в спину.

Она даже не шелохнулась.

— Мне завтра в школу а портфель остался у Горачеков, — продолжала я.

Тетя Гана сунула руку в карман и положила на стол ломоть хлеба. Даже издалека было видно, что к нему пристали волоски черной шерсти. Я повернулась к окну, которому всегда так завидовала, набросила на плечи покрывало с кухонного дивана, села на подоконник и стала наблюдать за людьми, снующими по площади.

Утром я проснулась от холода. Я лежала на кухонном диване, и пружины впивались мне в ребра. На мне был тот же халатик, в котором я пришла к тете, а накрыта я была вязаным покрывалом, в которое вчера завернулась перед тем, как заснуть. Окна по-прежнему были открыты, и холодный утренний воздух пробирал до костей. Я встала, закрыла окно и снова свернулась калачиком на диване, чтобы хоть немного согреться. Кухонные часы остановились несколько месяцев назад, но по звукам, доносящимся с площади, я вычислила, что пора вставать и идти в школу. Наверное, впервые в жизни мне очень туда хотелось.

Башенные часы начали бить, и я насчитала семь ударов. В соседней комнате послышалось какое-то шебуршение, вскоре дверь открылась и на пороге появилась тетя Гана.

При виде меня она застыла, будто совсем забыла, что я тут. Так мы и таращились друг на друга. Я не могла отвести от нее взгляд, потому что впервые видела не в черном. На ней была длинная белая ночная рубашка, в которой она выглядела еще тоньше и печальнее, чем в своем черном свитере. Белые волосы были заплетены в косу, и единственным темным пятном на ней выделялись глаза. Видимо, вечером она вымылась, потому что вроде бы уже не так ужасно пахла, как накануне, хотя вздохнуть поглубже я на всякий случай не отваживалась.

— Тебе пора в школу, — сказала она.

Это было удивительно точное замечание для такого отрешенного создания, как тетя Гана.

— Нов таком виде я не могу пойти в школу, — я шмыгнула носом, мне было искренне жаль пропустить сегодня учебу. — У меня нет с собой ни башмаков, ни портфеля.

Тетя Гана зажгла огонь на плите и поставила кипятиться воду для чая. Потом вытащила из буфета кружку и сосредоточенно уставилась на нее.

— После обеда зайдешь за своими вещами.

Я догадалась, что к Горачекам она посылает меня, а не кружку, и представила себе, как тащу через весь город тяжеленный деревянный чемодан и портфель, но не осмелилась возразить. Завернувшись в покрывало, я подсела к кухонному столу.

Тетя Гана подвинула ко мне лукошко с черствым хлебом.

— Сегодня понедельник, я пойду за покупками.

Хлеб, конечно, был старый, зато хотя бы не мятый из кармана, и волоски к нему не пристали, а я с воскресного обеда ничего не ела, так что не стала брезговать. Тетя Гана переоделась, потом налила чай и села напротив меня. Я старалась не смотреть, как она отламывает хлеб, мочит корку в кружке и сует в рот. Значит, такими теперь будут все мои утра, подумала я, когда тетя Гана собрала крошки в ладонь и высыпала в рот.

За весь завтрак мы не произнесли ни слова. Тетя доела, но по-прежнему сидела и смотрела своим странным взглядом куда-то сквозь меня. Я не знала, что мне делать, поэтому, убрав пустую кружку на столик для мытья посуды, снова свернулась на диване. Тетя вдруг встала, налила воды в лохань и начала мыть посуду. Ее было немного, но она явно стояла в лохани очень давно. Я неохотно поплелась к ней и взяла полотенце. Тетя удивленно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Потом протерла стол, подмела пол и исчезла в спальне.

Я нарочно вытирала посуду очень медленно, чтобы хоть чем-то себя занять, но все равно закончила гораздо раньше, чем тетя появилась снова. Она, даже не взглянув на меня, сняла с вешалки в прихожей матерчатую сумку и направилась к двери. Протянула руку за ключом и только тут видимо вспомнила, что не одна.

Тетя обернулась и снова посмотрела на меня своим странным взглядом.

— Ладно, куплю картошку, — заявила она, как будто заканчивая долгий спор, и открыла дверь. На пороге стоял большой чемодан, а сверху лежал мой красный портфель. Я вздохнула с облегчением, что мне не придется тащиться с тяжелыми вещами через весь город, но одновременно до меня дошло, что теперь мой переезд к тете Гане стал окончательным и бесповоротным. Горачеки собрали мои вещи и доставили чемодан до самой двери, только бы не увидеться снова со мной и Ганой.

— Я даже не успела сказать спасибо тете Иване. — Я проскользнула мимо Ганы и втащила чемодан в прихожую. Это было непросто, от Горачеков я бы его точно не донесла.

Тетя Гана промолчала. Только презрительно фыркнула и закрыла за собой дверь.

Я вывалила все свои вещи на кровать и стала прикидывать, куда можно разложить белье, колготки, блузки и платья. И где найти место для тех немногочисленных игрушек и книжек, которые Горачеки разрешили мне взять с собой из нашего дома. Большинство моих вещей и вся зимняя одежда остались в старой квартире, поскольку — как выразилась тетя Ивана — дом у них не резиновый.

Я воспользовалась тетиным отсутствием и заглянула во все ящички и шкафчики на кухне, осмотрела тетину спальню, обшарила кладовку и удивилась, как мало вещей у тети Ганы. В буфете стояли две кастрюли, пара тарелок и кружек. Все ящики, кроме одного, были абсолютно пустыми, а в платяном шкафу висело только пальто и несколько свитеров — само собой, черных. В ящике ночного столика прятался тонкий ломтик хлеба. В кладовке на полках стояли полотняные мешочки с крупами, мукой и горохом. Я на всякий случай задвинула горох подальше и прошла через кухню в прихожую, чтобы посмотреть, что скрывается за еще одной загадочной дверью.

В темной прихожей было четыре двери. Дверь напротив входа никогда не закрывалась: она вела прямо в просторную кухню. Но напротив ванной по левую сторону была еще одна таинственная белая дверь, о которой я во время редких визитов к тете Гане выведала только, что за ней была раньше бабушкина спальня. Только бабушкина, потому что ее муж, мой дедушка Эрвин, умер, когда мама с тетей были еще совсем маленькими. Я не понимала, почему мне нельзя заглянуть внутрь. Бабушку это не могло побеспокоить, раз она умерла, но мама всегда предостерегающе шлепала меня по руке и говорила, что не стоит напоминать тете Гане о бабушке, а то она опять загрустит. Как будто тетя Гана когда-нибудь была веселой.