Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 71

— Ну и мечта!

Шавир обитал в большом подвале прямо напротив поилки для вьючных животных. Там было множество комнат, в том числе целая зала для приёма женщин, и ещё одна — для мужчин. Сам же он был скрытой личностью, которую никто никогда не видел. Он принимал своих клиентов в тёмной комнате под покровом ночи. Они слышали его голос, но самого его не видели. Большую часть его клиентов составляли женщины, однако были и мужчины, направленные в эту тёмную комнату по совету осведомлённых женщин. Они спрашивали и отвечали, преподнося подарки эфиопской служанке по имени Хава.

Джалаль послал за шейхом с просьбой прийти к нему, однако просьба его была встречена отказом — ему передали, что шейх потеряет свои магические способности за пределами той тёмной комнаты, а значит, Джалалю следовало пробраться к нему под прикрытием ночи попозже, чтобы убедиться, что кроме него там больше никого нет.

Хава проводила его в комнату, усадила на мягкий тюфячок, и ушла. Он очутился в непроглядной тьме, и сколько бы ни вглядывался, не увидел ничего, словно утратив зрение и ощущение времени и пространства. Его предупредили, что следует хранить молчание, не заводить разговор и отвечать на все вопросы чётко и кратко. Время тянулось тяжело, удушающе, как будто о нём и вовсе позабыли. Какая насмешка! Он не терпел подобного унижения с тех пор, как взошёл на престол главаря клана. Где же тот могущественный Джалаль? До каких пор ему терпеть и ждать тут? Горе всем людям и джиннам, если эта его авантюра закончится ничем!

Из темноты донёсся глубокий спокойный голос, производящий впечатление:

— Как твоё имя?

Джалаль с облегчением вздохнул и ответил:

— Джалаль, глава клана.

— Отвечай только на вопрос. Твоё имя?

Он расправил грудь и сказал:

— Джалаль Абдуррабих Ан-Наджи.

— Отвечай только на вопрос. Твоё имя?

Джалаль резко ответил:

— Джалаль.

— Как имя твоей матери?

Кровь его угрожающе закипела. Несмотря на темноту, он видел ад всех мастей и оттенков. Голос снова спросил, механическим и вызывающим тоном:

— Как зовут твою мать?

Подавляя свой гнев, он ответил:

— Захира.

— Что ты хочешь?

— Узнать про то, что говорят об общении с джиннами.

— Что ты хочешь?

— Я уже сказал.

— Что ты хочешь?

Тут его захлестнула волна ярости, и он угрожающе спросил:

— Разве ты не знаешь, кто я?!

— Джалаль, сын Захиры. И я могу растолочь тебя одним ударом.

— Нет.

Это было произнесено с такой уверенностью и спокойствием, что Джалаль воскликнул:

— Ты хочешь это испытать?

Однако голос холодным и равнодушным тоном изрёк:

— Чего ты хочешь?

Но Джалаль не ответил. Он не приступил к реализации своих слов, и тогда тот же голос снова спросил:

— Чего ты хочешь?

И Джалаль, отрекаясь от всего, ответил:

— Бессмертия.

— Для чего?

— Это уже моё дело.

— Верующий не бросает вызов воле Аллаха.

— Я верующий, но всё равно хочу этого.

— То, чего ты требуешь, опасно.

— Пусть так.

— Ты будешь желать смерти, но не получишь её.

Джалаль с колотящимся от тревоги сердцем заявил:

— Пусть так.

Тут голос умолк. Ушёл ли он? Джалаль снова утратил всё. Нервы его напряглись, пока он горел нетерпением в ожидании его. Он отчаянно вглядывался во тьму, но ничего не увидел.

После всех этих мучений голос вернулся и спросил его:

— Можешь ли ты сделать то, что потребуется от тебя?

Тот ответил без колебаний:

— Да.

— Передай моей невольнице Хаве в благотворительных целях самое крупное из имеющихся у тебя зданий для того, чтобы она получала от него ренту, а я мог искупить свой грех.

Джалаль немного подумал и сказал:

— Согласен.

— Построй минарет высотой в десять этажей.

— В мечети?

— Нет.

— Построить к нему новую мечеть?

— Нет. Один только минарет.

— Однако…

— Без обсуждений.

— Согласен.

— Ты должен прожить целый год в отведённом тебе флигеле так, чтобы тебя никто не видел, и ты никого не видел, кроме слуги, и избегать всего, что будет отвлекать тебя от себя самого…

Сердце Джалаля сжалось, однако он ответил:

— Согласен.

— В последний день будет заключено соглашение между тобой и джиннами, и после этого ты никогда уже не вкусишь смерти.

Джалаль передал самое крупное из своих зданий в пользование эфиопской невольнице Хаве. Он также договорился с подрядчиком о строительстве колоссального минарета на месте одной из развалин. Тот человек откликнулся на эту странную просьбу из жажды денег и страха перед его мощью. Ответственным за своих людей в клане он назначил Муниса Аль-Ала, оставив ему многочисленные наставления. Он объявил, что на год удалится в изоляцию от всего мира, отговорившись тем, что должен исполнить данный им обет. Так он затаился в своём крыле дома, ведя счёт дням, как делал в своё время Самаха, будучи на чужбине в изгнании, и сторонясь хмельной калебасы, кальяна и Зейнат-блондинки. Он тешил себя надеждой на то, что одержит триумф в величайшей из битв, в которую когда-либо вступал сын человеческий.

Зейнат-блондинка встретила его решение как нанесённый ей смертельный удар. Непредвиденный болезненный разрыв без всякой подготовки и убедительной причины. Она испытывала горечь, страх и отчаяние. Разве они не были сладкой смесью, подобной маслу и мёду? Она верила, что завладела им навечно. И вот он захлопнул перед ней дверь, как дервиши в своей обители, покинув своих любимых в смущении и страданиях. Она долго плакала, когда слуга помешал ей войти в его комнату. Она посетила его брата, мастера Ради, но и тот пребывал в недоумении, как она сама. Она сидела вместе с его отцом Абдуррабихом в его части дома: старик изменился, стал праведным и богобоязненным, а бар посещал теперь только изредка, — но и он, подобно ей, не ведал ничего о делах своего сына. Он сказал:

— Я тоже не могу его увидеть, хоть мы и живём под одной крышей…

Зейнат жила в муках. Ей хватало денег, но она потеряла венец всей своей жизни, а её уверенность в себе была повержена. Мрачным представлялось ей собственное неясное будущее.

Весь клан испытывал тревогу и замешательство. Мунис Аль-Ал не устраивал никого, однако они вынуждены были подчиняться ему. Они задавались вопросом, какой такой обет принёс Джалаль, и почему передал руководство кланом другому, а свои торговые дела и имущество — брату Ради?

Опасные новости докатились до глав соперничающих кланов, и со временем они объявили, что снова бросают вызов. Мунис Аль-Ал потерпел своё первое поражение от рук людей из клана Атуф, затем уже второе — от клана Кафр Аз-Загара, потом — от клана Хусейнийи, и остальных. И вот в конце-концов Мунис Аль-Ал был вынужден платить за мир и безопасность в собственном переулке отчисления другим кланам. Люди Джалаля хотели поведать ему о том, что произошло, но что-то разъединило их, как-будто сама смерть вырвала его у них и погребла в том отсеке дома, плотно запечатав его.

Люди с ошеломлением наблюдали за строительством невиданного минарета. Он рос вверх до бесконечности — от фундамента, твёрдо стоящего на земле, но без всякой мечети — ни пятничной, ни большой-соборной, и никто не знал, каково его предназначение и какая у него функция. Не знал этого даже тот, кто возводил его. Люди спрашивали друг у друга:

— Неужели он сошёл с ума?

А харафиши сказали, что его постигло проклятие за предательство завета его великого предка, игнорирование нужд его собственных, реальных людей и ненасытную алчность.

Шли дни, и он всё больше погружался в свою изоляцию. С каждым днём он вырывал из своего сердца корни, что связывали его с окружающим миром — клан, имущество, прекрасная любимая женщина. Он предался молчанию, сознанию и терпению. Его пленяла надежда достичь такого триума, о котором не мечтал доселе ни один человек. Каждый день он смотрел в лицо самому времени: один, без всего того, что бы могло отвлечь его, без наркотиков. Он противостоял ему в своей неподвижности, оцепенении и тяжести. Это было что-то упрямое, твёрдое, густое, в глубинах которого он передвигался как будто спящий, которому снится кошмар. Это толстая стена, угнетающая, хмурая. Время невыносимо, если оно отрезает тебя от людей и от работы, словно мы трудимся, заводим друзей, влюбляемся, развлекаемся только за тем, чтобы убежать от времени. Жаловаться на его недостаток лучше, чем жаловаться на его быстротечность. Когда он достигнет бессмертия, то попробует тысячи работ, не страшась, и не ленясь. Он бросится в бой без размышлений и будет насмехаться над мудростью, как насмехался над глупостью. Однажды он окажется облечённым властью над всей человеческой расой. Сейчас же он ползает на брюхе перед счётом секунд и простирает руки, прося о милосердии… Он задавался вопросом, когда же к нему явится джинн, и как он с ним побратается. Увидит ли он его воочию, услышит ли его голос? Соединится ли с ним, подобно воздуху, которым дышит? Его это обременяло и вызывало досаду. Но он никогда не уступит изнеможению и никогда не проиграет битву, пусть он страдает и плачет. Он верил в то, что делает. Он не отступит. Вечности не напугать его. Он не узнает смерти. Мир будет подчиняться смене времён года, у него же будет вечная весна. Он будет в авангарде новой жизни, первооткрывателем существования, не знающего смерти, первым, кто отверг вечный покой, проявителем тайной силы. Жизни боятся лишь слабаки. Однако жить лицом к лицу со временем — это мука, невообразимая мука…