Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 36

— Да, ну и мир!

— Удивительно!

Тут Аль-Фулали дружески хлопнул Хамуду по щеке и сказал:

— Раскрой-ка секрет этому потомку славных и благородных героев!

И обращаясь к Самахе, Хамуда заявил:

— Представь, всего час назад наш великий мастер выбрал тебя своим посланником к Сабах, чтобы просить для него руки её дочери!

Самаха был ошеломлён. Земля зашаталась у него под ногами. Зияющая пропасть распахнула свою пасть перед ним, ожидая, когда он свалится туда. Он был не в состоянии вымолвить ни слова. Аль-Фулали сказал:

— Это сама судьба. Я сделал свой выбор буквально вчера. И всего час назад я решил отправить тебя своим посланцем…

Правда выходила наружу. Его сделали членом клана, приняв без всяких испытаний. Его подкарауливали и ждали лишь, когда же представится возможность. И вот наконец она настала и жёстко замаячила перед ним. Теперь он стоял на перекрёстке между жизнью и смертью, а значит, впереди либо гибель, либо потеря.

Аль-Фулали посмотрел на своих людей и спросил:

— И что делать теперь?

Несколько голосов разрозненно произнесли:

— Кто же станет отрицать, что место солнца — на небе?

— Или что глаза находятся под бровями?

— Какая честь быть избранным посланником самого мастера!

Хамуда спросил его:

— Когда ты отправишься туда говорить, Самаха?

Он должен был дать ответ. Атмосфера в курильне опиума наполнилась искрами. Ему следовало бы исчезнуть в недрах земли и приветствовать небытиё, проглотив смертельный яд. И Самаха Бикр Сулейман Ан-Наджи сказал:

— Слушаюсь и повинуюсь, мастер!..

За час до полуночи он присоединился к семейным посиделкам. Дядя Хидр сказал ему:

— Дийя рассказала нам сон, в котором она видела тебя.

Но он не слышал его слов.

Унсийя, жена его брата Ридвана, сказала:

— Она видела тебя сидящим верхом на муле; ты сильно бил его кнутом, но он крепко держался на месте.

Ридван сказал ему:

— Сны жены нашего дяди заслуживают того, чтобы их истолковали, ты же знаешь…

Вмешалась Дийя:

— Он же жених, не досаждайте жениху…

Самаха глубоко и шумно вздохнул, и Ридван внимательно поглядел на него, с тревогой сказав:

— Но ты — другой человек, Самаха…

— Это и я заметил, но некоторое время старался не замечать, — вставил своё слово Хидр.

Самаха рассказал им обо всём в подробностях; на всех присутствующих словно свалилась огромная глыба из песка. Ужас был написан даже на милом лице Дийи. Хидр пробормотал:

— Но я же всегда предупреждал тебя…

Ридван заметил:

— Наличие в банде таких, как ты, порождает страхи. Даже если эти страхи не затрагивают непосредственно самого Аль-Фулали, их достаточно уже для того, чтобы погубить его последователей, жаждущих в будущем занять его место, которые всегда начеку. Несомненно, их усилиям ты обязан своему расколу с кланом…

Хидр согласился с его словами:

— Он толкает тебя в тупик, и выйти откуда можно, лишь потеряв либо свою честь, либо жизнь.

Ридван напомнил ему:

— Удвой свою бдительность, ибо у него глаза повсюду — даже в расселинах в стенах…

Дийя грустно заметила:

— Мул крепко держится на месте…

Унсийя спросила:

— Что ты намерен делать?

Однако Самаха молчал и выглядел подавленным.

Хидр ясно и решительно заявил:

— Предостерегаю тебя — подумай прежде, чем оказывать какое-либо сопротивление!

Рано утром Самаха направился в дом Сабах-экзорцистки. По дороге он чувствовал, как глаза его горят, словно раскалённые угли. Сабах поцеловала его в лоб и сказала:

— Осталось всего два дня до благословенного четверга…

Он лишь вяло улыбнулся и ответил:

— Кое-что произошло!

Она с опасением уставилась на него, и он с краткой и резкой откровенностью пояснил:

— Я всего-навсего посланник Аль-Фулали, чтобы попросить руки твоей дочери Махалабийи…

Слова его скользили в её мозгу, не производя никакого эффекта. Он повторил то, что сказал, и попросил присутствовать Махалабийю, и начал пересказывать им обеим всю историю. Обе женщины уныло слушали его. Опустилась давящая свинцом тишина. Самаха первым нарушил её и произнёс:

— Это прежде всего испытание для меня самого…

У Сабах вырвались проклятия с языка, и на том она удовлетворилась. Он сказал:

— Мы должны предпринять меры…

Сабах напомнила:

— Он нас запугивает!

— И что ты намерен делать? — спросила его Махалабийя.

Несмотря на удручающую ситуацию, её присутствие оставило резкое впечатление. Он сказал:

— Меня интересует ваше мнение.

Сабах заметила:

— Сынок, кто же станет думать о противодействии Аль-Фулали?

— Мы сдадимся?!

— Это самое разумное, другого мнения у меня нет…

Он окинул взглядом Махалабийю. Она спросила:

— А каково твоё мнение?

Он недвусмысленно ответил:

— Я не могу оставить тебя!

Сабах тревожно воскликнула:

— Это принесёт нам погибель и разрушит мой дом!

Но Махалабийя была иного мнения:

— Я с тобой…

Сердце его затрепетало, а в глазах появилось выражение удовольствия. Сабах же заявила:

— Это чистое безумие…

Махалабийя предложила:

— Давай сбежим…

Он в знак согласия кивнул головой, но тут Сабах спросила:

— А как же я?

— Это никак не затронет тебя…

— Есть ли разум у тех, кто мстит?

— Тогда беги вместе с нами!

— Я нахожу средства к существованию здесь…

— Заработать можно везде.

Махалабийя заметила:

— Мы возьмём с собой наличные.

Сабах вновь воскликнула:

— Ах, это же безумие! Вы бы подумали об этом разумно!

Но Самаха уже принялся разрабатывать свой план действий…

Он направился прямиком к Аль-Фулали в кофейню, поцеловал его в плечо и весело доложил:

— Поздравляю вас, мастер…

Тот некоторое время глядел на него, а затем ответил:

— Молодец, парень.

Он прильнул к погружённому во тьму проходу между старинной стеной и стеной дервишской обители, где он сидел. Именно здесь когда-то, несколько поколений тому назад нашли Ашура — безымянного и бесформенного, завёрнутого в свёрток младенца. Песнопения лились над его головой, но он и не сознавал их. Здесь к нему протянулась рука милосердия, спасшая его от гибели. И вот песнопения вились сейчас сквозь волны мрака:

Дар ин замане рафики ке хали аз халяласт

Сарахийе мейе наб-о сафинейе газаласт.

Махалабийя появится, окутанная тёмной дымкой, и сердце её будет светиться во мраке, пульсируя в мольбе о жизни и любви. Они коснутся друг друга на тропинке — переходе в вечность, переполненной до краёв воспламенёнными, возникающими вновь и вновь надеждами.

По правде говоря, он был взволнован. Несколько раз он откидывал свою рубаху-джильбаб и мочился. Прислушивался, мечтая о спасении и борясь со страхами и подозрениями, даже дал обет пожертвовать овец для святого семейства Пророка в случае удачи, вспомнив пример собственного дяди Хидра, несчастного изгнанника, вынужденного в своё время бежать, и вернувшегося потом именитым и знатным. Возможно, и он когда-нибудь также вернётся и вновь восстановит на троне славное имя Ан-Наджи…

Сейчас Аль-Фулали погрузился в крепкий сон, видя свою завтрашнюю свадьбу, одурманенный радостными трелями, обещаниями и улыбками. Махалабийя также в этот самый час тихонько скользит в направлении к арке, прижавшись к стене. Возможно даже, она уже пересекает площадь под звуки песнопений дервишей, движимая жаром тела, ведомая трепетом сердца. Песнопения настраиваются под стук сердца, благословляют её, рассеивая пустынную тьму.

Откуда-то из царства тьмы вырвался крик. Крик испуга и отчаяния. И вскоре он воплотился в облик заживо погребённой радости, которую принесли в жертву. С протестом в глазах он всматривался в сверкающие звёзды. Волны песен бушевали, сталкиваясь друг о друга, и в конце концов сдались под натиском сурового, ироничного молчания.