Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 25

Он был способен разбить своих врагов — других главарей кланов и противостоять соблазну, однако любовь была предопределена ему свыше. Даже его отец Шамс Ад-Дин влюбился в Камр. Да, харафиши будут обеспокоены, а богачи обрадуются, но тем не менее он, Сулейман, никогда не поменяется. Да и что поделаешь, если любовь — это закон. Фатхийя всё равно оставалась его преданной женой и матерью его детей. Она также была сестрой его верного Атриса. Новая любовь накрыла его, словно бурная волна, но корни её уже прочно обосновались в нём. До чего же приятна боль в испытании своенравных страстей!

После пятничной молитвы шейх переулка Саид Аль-Факи зашёл к нему. Они пошли вместе в кафе, и шейх сказал ему:

— Мастер, я видел какой-то странный сон…

Сулейман вопросительно поглядел на него, и тот ответил:

— Я видел во сне, что несколько добропорядочных людей хотят встретиться с вами…

Сердце Сулеймана затрепетало, он почувствовал себя внезапно нагим, и чтобы скрыть своё волнение, съязвил:

— Дьявольский сон…

— Однако они ждут, что первый шаг сделаете вы…

Сулейман злорадно спросил:

— Что они хотят от простого возницы повозки?

Шейх почтительно ответил:

— Чтобы он отвёз их к бесспорному повелителю в переулке!

Волна искушения выросла размером с гору. Сулейман позвал к себе Атриса посидеть вместе с ним в кафе, и сказал ему:

— У меня есть одна тайна, которую я хотел бы поведать тебе…

Атрис покорно посмотрел на него, и Сулейман спросил:

— Ты мой друг. Как ты посмотришь на то, если я снова женюсь?

На что Атрис дал простой ответ:

— Ты намерен избавиться от Фатхийи?

— Совсем нет. Она останется на самом почётном месте.

Атрис засмеялся и сказал:

— Тебе же известно, учитель мой, что я только что женился в третий раз!

— Мужчины не отвергают друг друга из-за женщин, однако тут есть одна проблема…

Атрис улыбнулся:

— Новая жена из высшего класса?

Сулейман испуганно пробормотал:

— Эта тайна уже настолько распространилась?

— У любви всепроникающий аромат…

— А что говорят люди?

— А какое нам дело до людей?

— А харафиши?‌ Что они-то скажут?

Атрис импульсивно ответил:

— Да будут прокляты эти харафиши! Зато твои верные последователи радостно отпляшут…

Сулейман мрачно оборвал его на полуслове:

— Ты заблуждаешься в своих представлениях, Атрис. Сулейман Ан-Наджи не изменится…

Сияние сошло с лица его собеседника, и он сказал:

— И госпожа будет делить с Фатхийей её подвал?

— Каково бы ни было решение, Сулейман не изменится… Правда в том, что вы все недовольны справедливостью так же, как и знать!

— Учитель, кто ещё из других кланов был доволен такой жизнью, какую ведём мы?

Сулейман настойчиво повторил:

— Сулейман никогда не изменится, Атрис!

Саид Аль-Факи передал желание Сулеймана господину Ас-Самари, и тот с радостью тут же согласился. В глубине души Ас-Самари презирал возницу повозки и его происхождение, однако жаждал породниться с могучим правителем клана, повелителем переулка и угнетателем богачей. Единственное, что он попросил, так это выделить своей дочери флигель в его доме, пока он не построит ей другой, подходящий, на что Сулейман возражать не стал. Фатхийя была как громом поражена, плакала, однако смирилась со своей участью. Богачи и знать веселились, харафиши опасались, предчувствуя что-то недоброе, но Сулейман заявил, что он никогда не изменится.

Весь переулок стал свидетелем такой свадьбы, подобно которой доселе не видывал.

Таким образом, глава клана Сулейман и представитель знати Ас-Самари породнились семейными узами, о чём шейх переулка Аль-Факи сказал:

— Да будет благословен этот союз между кланом и знатью.

Карман его наполнился вознаграждением за усилия, хотя Сулейман и объявил, что не изменится. Однако у жизни появился новый вкус, а облака наполнились райскими водами. Сулейман сказал себе, что среди женщин есть такие, кто похож на молодой свежий сыр, а есть такие, кто похож на сливочное масло и сливки. Прекрасный аромат опьянил его. Лоснящуюся кожу умащивали маслом, слух его ласкали нежные нотки. Мир его наполнился кокетливым изяществом. Проводя в доме Ас-Самари лишь считанные дни в течение каждой недели, он познал приятный вкус семейных собраний, тепла постели, мягкости одежды, пара от горячей воды в просторной ванне, занавесок, подушек и думок, картин и разноцветных украшений, ковров и паласов, ювелирных изделий и драгоценных камней, и что важнее всего, — вкус роскошной еды, разных видов мяса, чарующих сладостей… Глава клана пришёл в замешательство, поразившись тому, как такой восхитительный рай мог существовать где-то на задворках аскетичного переулка. Снаружи он сохранял свой привычный вид и продолжал заниматься своим скромным трудом. В глазах всех жителей переулка он был облечён по-прежнему истинным величием. Но вместе с тем, он начал ощущать новые ветры, что бушевали посреди спокойной атмосферы, и разлетающиеся в стороны искры, что вот-вот разожгут повсюду пламя пожара. Зоркие взгляды изобличали то, что так прочно закрепилось в его желудке — вкуснейшую еду и напитки. Вокруг его потаённого рая стали расходиться слухи и шептания, особенно со стороны его помощников и последователей. И он впервые был вынужден распределить между ними ради праздников и торжеств средства, полученные за счёт отчислений под покровом тщательно скрываемой тайны. И всё это — без заметного ущерба для харафишей и бедноты. Делая так, он почувствовал, что совершает свою первую ошибку на презренном скользком пути вниз, понемногу отклоняясь от пути Ан-Наджи. Его потрясло то, что он живёт в неге и роскоши в доме Ас-Самари, в то время как Фатхийя с дочерьми прозябает в унылом, сером существовании. И тогда его рука ещё раз распростёрлась над полученными отчислениями и осыпала его людей немногочисленными подарками, скользя на ещё одну ступень вниз по ненавистной дорожке. Он продолжал утешать себя:

— Это лишь ненамного затронет права харафишей и бедноты…

Его диалог с самим собой на этом не закончился, а небосклон жизни не прояснился от пятен и мути. Санийя принялась настаивать на том, чтобы он перестал заниматься своей профессией и нанял кого-нибудь возить повозку. Он гордо отказался и попытался проявить свою власть как человек могучий и сильный. Она же продолжала любить его и делать вид, что покоряется его воле, оставив необузданной, незаметно просачивающейся силе любви делать своё дело. И каждый раз, как Сулейман чувствовал, что меняется, он решительно говорил себе:

— Я не изменился и никогда не изменюсь…

За обеденным столом в доме Ас-Самари он собрался лицом к лицу с представителями знати квартала. Когда-то они сторонились его из-за того, что боялись или предпочитали спокойную и благополучную жизнь. Сейчас же они уставились на него в доверии, как посетители смотрят на льва в зоопарке. Они обменялись тостами; кровь смело побежала по жилам; появились проблески надежды. И вот наконец владелец караван-сарая сказал:

— Возможно, вы полагали когда-то, что мы подчиняемся вам только из-за вашей силы. Но разве вы не знаете, мастер, что справедливость имеет свою цену, уважаемую в конечном итоге и тем, кто получает от неё прибыль, и тем, кто терпит ущерб?!

Сулейман вопросительно пробормотал:

— И кто же терпит ущерб?!

— С вас достаточно и того, что вы оградили нас от ненависти, зависти и краж!

Тут своё слово высказал торговец кофе:

— Однако в вашей всеобщей справедливости мы обнаружили некоторое угнетение.

Сулейман нахмурился и переспросил:

— Угнетение?

— Да, угнетение себя и своих последователей.

— Какое же угнетение в том, чтобы получать свою долю полностью и дать им получить свою? — спросил аптекарь.

Его тесть Ас-Самари заметил: