Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 23

Тот покорно кивнул головой, а Агамийя спросила:

— Ты в порядке?

— Всё в порядке.

— У травника обязательно найдётся какой-нибудь рецепт, что будет тебе полезен.

Он раздражённо заявил:

— Он — один из наших врагов.

— Тогда цирюльник — он тоже может быть полезен, и к тому же он из наших сторонников.

— Я же сказал, что никто не должен знать. У меня всё в порядке.

Тогда Сулейман встревоженно спросил отца:

— Однако почему тогда случилось то, что случилоcь?

Тот ответил с притворной уверенностью в себе:

— Это всё из-за напряжённой деятельности после того, как я переел.

Сознание к нему полностью вернулось, как и уверенность в себе. Он встал и прошёлся по маленькой комнатке. Не лучше ли ему было провести несколько ночей без сна на маленькой площади перед обителью, как делал его отец Ашур? Однако его сразил неодолимый сон.

Ближе к вечеру он отправился на площадь. Солнце стягивало свои лучи-хвосты с крыш домов и минаретов. Он прошёл мимо Атриса, который поил своего осла из корыта, и молодой человек поприветствовал его, как приветствует ученик уважаемого учителя. Около фонтана в нише он вдруг столкнулся с шейхом переулка Саидом Аль-Факи, и остановился перекинуться с ним парой слов. Из своего укрытия позади корпуса фонтана до него донеслись слова Атриса, который говорил кому-то:

— Наш мастер Шамс Ад-Дин какой-то сам не свой…

Собеседник с сожалением сказал:

— Возможно, он болен…

Разделяя сожаление собеседника, Атрис ответил:

— Или может быть, он уже стар…

Шамс Ад-Дина смела волна ярости. Он вышел из своего укрытия и вернулся к Атрису, закричав на него:

— Безмозглый идиот!

И поднял его высоко перед собой, а затем бросил прямо в корыто. Толпа прохожих рассеялась, оставив ослов перед корытом, а те шарахнулись в сторону от всплеска воды вслед за падением туда тела Атриса.

Теперь уже не имело смысла идти на площадь: в стремительном, слепом порыве он бросился в бар, проскользнув через двери словно молния. Голоса пьяных посетителей стихли, а глаза уставились на него в изумлённом ожидании. Он же принялся глядеть на них с непонятным вызовом, пока они, пошатываясь, не поднялись, выражая почтительность.

В голове его пронеслись поистине дьявольские мысли, а меж тем к нему поспешил Усман Ад-Дарзи. Он очнулся наконец от своего безумия, и исчезли его безрассудные замыслы, он осознал своё глупое поведение. Больше он не собирался вести себя вызывающе или совершать ещё какую-либо глупость. Когда представится случай, он воспользуется им, а испытанию он подвергнется в своё время.

Он покинул бар, не сказав ни слова, и не сделав ничего, оставив всех в полном недоумении.

Дни следовали за днями. Показался жизненный путь, хоть и вдалеке на горизонте, но неотступно и твёрдо приближавшийся. И ничто не могло замедлить поступь самой судьбы. Он напряг свои мускулы, извлёк наружу свою волю и принялся ждать. Зачем ты держишься за свою силу, если никогда не преклоняется перед ней? Седина расходилась по всей голове, как и морщины вокруг рта и под глазами. Взгляд терял остроту, как и память.

Зато перемены с Агамийей происходили непоследовательно, и с ещё большей скоростью. Аппетит в еде уменьшился, пищеварение ухудшилось. Её преследовали боли неизвестного происхождения в спине и ногах. Она похудела, увяла, а потом и вовсе слегла. Что же обрушилось на эту сильную некогда женщину? Она перепробовала на себе рецепт за рецептом, но во всех не было какого-то одного, существенно важного ингредиента.

Он всё чаще просиживал в кафе, оставив повозку Сулейману, встречался со своими людьми, слушал новости, ежедневно взвешивая свой авторитет, проверяя его влияние на других. Однажды один из его последователей сообщил:

— А в Атуфе новый главарь клана…

Шамс Ад-Дин равнодушно заметил на это:

— Возможно, судьба ослепила его до истинной его ценности. Так давайте преподадим ему урок.

Вечером на час-два он сидел один на площади, слушая песнопения, а затем поспешил домой, посидеть рядом с Агамийей. Он без труда мог заметить, что ей становится всё хуже. Неужели ему придётся остаться одному в свои последние годы? Она перепробовала уже все лекарства и рецепты, какие были, но состояние её всё ухудшалось.

Однажды в полдень он возвращался домой, когда нога его налетела на детский волчок, с которым играл один мальчик. Ребёнок в гневе громко закричал:

— Эй старик! Ты что — слепой что ли?!

Он обернулся в его сторону и увидел мальчика высотой с козу, который глядел на него с вызывающей прямотой и дерзостью. Ему хотелось бы раздробить его ногами, однако подавил свой гнев и прошёл мимо. Это поколение не знало, кто он такой, жило благодаря ему, при этом не ведая ничего о нём. Вот так, спонтанно, оно откровенно выражало то, что утаивали взрослые. Не лучше ли нам тогда умереть один единственный раз?

На рассвете следующего дня он проснулся от движения Агамийи, зажёг светильник и обнаружил, что она сидит на постели и вся светится какой-то неожиданной живостью, от чего надежда в нём воспряла.

— Ты выздоровела, Агамийя?

Однако она не ответила ему, вместо этого уставившись в стену и прошептав:

— Отец…

Сердце его наполнилось унынием. Он с надеждой позвал:

— Агамийя!..

Он увидел, как она уходит в неизвестность, постепенно исчезая, и закричал:

— Не оставляй меня одного!..

Он прижал её к груди.

Спутница его жизни угасала. Его внезапно прорвало, и он заплакал, хотя ни единой слезинки не выкатилось из глаз.

Жёны его сыновей поочерёдно заботились о нём. Дом не пустовал: в нём было достаточно и людей, и голосов, только он шептал сам себе:

— До чего ужасно моё одиночество…

Он не скорбел по Агамийе, когда она скончалась, — так, как ожидал и он сам. Он чувствовал, что находится всего в нескольких шагах от неё. В его возрасте было уже бессмысленно грустить. Нет, он боялся не смерти, а слабости. Он достиг преклонных лет, и не далёк тот день, когда всё, что останется от него как главы клана, будут его имя, да память.

Бакри Самаха, которому уже перевалило за пятьдесят, как-то сказал ему:

— Вы вполне имеете право уйти на заслуженный отдых…

Остальные единогласно заявили:

— И обнаружите, что все мы к вашим услугам.

Однако он вызывающе спросил:

— Чего вы хотите?

Никто не сказал ни слова, и он добавил:

— Если бы я не был уверен в своей силе, то ушёл бы в отставку.

Самаха предложил:

— Позволь Сулейману нести на себе это бремя.

Однако Сулейман быстро ответил:

— Мой отец по-прежнему самый сильный!

Шамс Ад-Дин кинул на него признательный взгляд и спросил:

— Что вам известно о проклятии возраста?

Самаха ответил:

— Он может стать радостью и благом, если встретить покой с распростёртыми объятиями.

— Да, особенно когда другие жаждут занять твоё место. До чего же ненавистна эта изнанка жизни!

Наступило молчание, пока он, наконец, не прервал его раздражённым тоном:

— Спасибо вам. Можете идти…

Он сидел, прислушиваясь к пению при свете полной луны, превратившей силой своего волшебства булыжники мостовой в серебро.

Ближе к полуночи он покинул то место, где сидел. Проходя мимо магазина Саида Аль-Факи, шейха переулка, заметил того, и тот подошёл и спросил:

— Разве вы ещё не знаете, мастер?

Когда он попросил объяснить, о чём идёт речь, шейх Аль-Факи сказал:

— Ваши люди устроили засаду в ожидании чествования нового главаря клана Атуф.